Страница 122 из 126
Он почувствовал, что ему просто необходимо закричать, заорать и вырвать эти волосы из акваланга!
Изогнувшись, Джек повернул вентиль и услышал звук поступающей смеси. Он был рад этому и глубоко задышал.
Тело женщины билось об его собственное, и он мучительно желал побыстрее уплыть от нее, хотя знал, что это невозможно — она потащится вслед за ним.
Был только один способ избавиться от нее. Но уже мысль об этом повергала его в ужас. Однако выбора не было. Он схватил длинные пряди волос, спадавшие с ее головы на его плечи и акваланг, и, упершись в безжизненное тело ногами, что было сил рванул волосы со скальпа.
Наконец-то он был свободен!
Со всей скоростью, на какую он был только способен, со всей силой, какую еще можно было выжать из болевших конечностей, Джек устремился вперед, обгоняя ее мертвое тело.
Он старался не думать о куске кожи с головы, которую вырвал вместе с волосами и которая теперь плыла позади него. Он стремился забыть безжизненное выражение ее бледного бескровного лица, фосфорический блеск мертвых открытых глаз. Он хотел только как можно быстрее выбраться из этого ада. Остальное не имело значения. Все прочее исчезло из его мозга, будто ни бабочек, ни города, ни детей, оставшихся одних, не существовало.
Река сделала несколько поворотов, и Джек подумал, что тело женщины уже, наверное, прибилось к берегу и запуталось в водорослях и камышах. Наконец-то он освободился от нее! А когда станет безопасно подниматься на поверхность, он постарается избавиться и от ее волос; как он это будет делать, Джек себе еще не представлял, как и то, куда он их денет. «Скорее всего выкину на берег», — подумал он. Он плыл, но его сильно трясло, и ноги резко ослабли после такого происшествия. Ему казалось, что безжизненное лицо женщины все еще плывет рядом с ним— открытые глаза, рот, бледная кожа, и кажется, что вся она вылеплена из воска. Его передернуло, когда он представил себе, что она чувствовала в момент падения — неминуемая смерть безудержно рвалась навстречу, и ничего нельзя было поделать — самолет упадет через несколько мгновений.
Интересно, кричали ли они от страха и оттого, что уже ничего нельзя изменить и гибель неизбежна?
Наконец дрожь унялась, и он смог осмысленно продолжать путь. Джек выплыл ближе к поверхности, и, управляя ластами, пытался не шевелиться. Его понесло по течению, а он тем временем обернулся и постарался вытащить из механизма акваланга застрявшие в нем волосы с куском скальпа. Ему показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем ему это удалось. Затем он вынырнул, размахнулся и изо всех сил зашвырнул безжизненную ткань на правый берег.
Освободив себя физически от последствий страшной катастрофы в виде мертвецов в реке, Джек почувствовал, что может продолжать путь дальше, но при этом ему не следует забывать, что он все-таки не полностью еще оторван от жуткой реальности. Там, в городке, его ждали люди, они рассчитывали на него, и он не мог их подвести, как подвел Алана и Кэти. Почувствовав новый прилив сил, он рванулся вперед, уносимый течением. Свет горящего самолета пропал за спиной, и он снова оказался в темной ночи, плывя навстречу своему спасению.
«В город, — подумал он. — Быстрее в город. Но что я буду делать, что скажу, когда там появлюсь? Что я могу сказать, чтобы убедить их, что я серьезный человек» а не сумасшедший?" Не найдя ответа на данный вопрос, Джек решил, что ему легче подготавливаться к этому прямо сейчас. Уйти от бабочек было делом физической силы и выносливости, а чтобы убедить людей в своей правоте, требовались совсем другие силы. Эти задачи нельзя было даже сравнить.
Джек представил себе, как он стоит в городе, в оживленном месте, прислонившись к фонарю и ожидает автобуса или кого-то, с кем он договорился о встрече, или просто убивает время, разглядывая пешеходов. И в этот момент на улице появляется человек в водолазном костюме. Он легко представил себе свою собственную реакцию: маскарад, публичный протест или побег из сумасшедшего дома — кем же еще может быть этот человек? Даже без костюма. Представьте себе, что кто-то начинает неистово кричать: «Бабочки!» Нет. Это невозможно. Джек понял, что самая трудная задача, пожалуй, еще впереди. Он мог удачно проплыть реку, дойти пешком до города и войти в него относительно неповрежденным — по крайней мере физически. Но все будет напрасно, если его запрут в камеру и потребуют психиатрического обследования.
"Да уж, — подумал он. — Нелегкая задача у меня впереди.
Усталость нарастала. Если бы он не плыл в холодной воде, а занимался любым другим делом, он знал, что непременно остановился бы и отдохнул, поспав несколько часов. Желание сделать привал, отдохнуть всего на пару минут постепенно росло, овладевало им, захватывало его полностью и стало уже и не меньшим врагом, чем сами бабочки. Веки тяжелели, и он постоянно давил в себе желание зевнуть, боясь выронить изо рта трубку. Он больше не смотрел на берега в ожидании, когда бабочки полностью исчезнут с травы. Он пытался не заснуть, остаться в трезвом уме и полностью контролировать свои действия.
Единственное, что заставляло его двигаться, это тусклые огни слева, вдали от реки — огни города. Воочию увидев свою цель, Джек собрал остатки сил и энергии и продолжал плыть вперед.
«Может быть, я уже достаточно близок к городу и могу несколько минут отдохнуть? — подумал он. — Ведь никакого вреда не будет, если я выберусь на берег и на пару минут прилягу». Ему надо отдохнуть. Он почувствовал, что не добер°тся до города — через лес или по дороге, — если сейчас же не отдохнет. Нет, он не будет засыпать — он просто не позволит себе этого. Но внутренний голос подсказывал ему совсем другое. Он уверял, что если Джек выйдет на берег отдохнуть, то сразу же заснет, несмотря на все свои благие намерения. А если он заснет, то до утра не доберется до города, а это значит, что бабочки в поместье снова начнут нападение, и тогда уже оттуда никто живым не выберется. Те несколько выживших людей не переживут еще одного дня. «Нет, — подумал он. — Об отдыхе нечего мечтать». И поплыл дальше.
Руки у Джека едва шевелились, а движения, которые он делал ногами, вообще было трудно различить. Он просто поддерживал себя в центре реки и направлялся по течению к цели.
«Может быть, все это напрасно? — думал он. — Может быть, я зря изнуряю себя, и кто-то из города уже успел все сделать?» Это вполне возможно. Не был ли он слишком эгоцентричен, когда решил, что он — единственный, — кто может помочь? Конечно, и другие тоже могли выбраться. Ведь из того, что он видел несколько автомобильных аварий и катастрофу с самолетом, вовсе не следует, что все бремя должно ложиться на его плечи. Но если кто-то уже успел сообщить, то почему он не может выйти на берег и немного передохнуть? Будет гораздо хуже, если он упад°т от изнеможения по дороге в город. Кто тогда вызовет помощь, если это произойдет? Но даже задавая себе эти вопросы и уверяя себя в необходимости передышки, Джек знал, что это за него говорит его слабость, что он не может позволить себе ничего подобного, что от него зависят человеческие жизни зависят от того, дойдет ли он до города и сумеет ли убедить людей в реальности происходящего в поместье кошмара.
Даже если от него это уже и не зависело, даже если кто-то уже успел сообщить обо всем, он не мог просто так взять и поверить в это. Он все равно должен думать, что он единственный, кому удалось пробраться так далеко. Хотя бы из-за Робби и Дианы, которые сидят там, в спальне, сжавшись в комочек под одеялами, и ждут его помощи, а трупы их родителей лежат рядом, в коридоре, всего в нескольких ярдах от них.
И когда Джек подумал о своих друзьях, которые лежат у себя дома, изуродованные бабочками, страшные картины снова вспыхнули в его мозгу, и время и расстояние не смогли их стереть. А ведь на улицах было гораздо больше трупов, чем он видел; и не все крики боли и ужаса он услышал. Но он у себя дома увидел ужаса и крови за один день больше, чем за все время своего пребывания во Вьетнаме! И он просто обманывал себя, говоря, что все не так-то и страшно, что кто-то наверняка уже выбрался, успел обо всем сообщить и уже спешит назад с помощью. Страшная действительность всплыла в его памяти, подняв свою уродливую голову, и напомнила о правде — жестокой и голой правде, о том, что уже произошло и чего уже никак нельзя изменить.