Страница 54 из 85
— А вот и Лазарь Моисеевич.
Паршин сразу узнал Кагановича. Проходя мимо Малова, Лазарь Моисеевич протянул ему руку и сказал:
— Мне уже сообщили. Это очень хорошо, товарищ Малов, — и пошел в конец зала к стрлу.
— Насчет бронелетучки, — улыбнулся Малов.— Все время спрашивал, а вот теперь уже знает.
Перед началом собрания Каганович разговаривал то с одним, то с другим коммунистом, и по тому, как он утвердительно или отрицательно покачивал головой, ухватив в кулак свою небольшую черную бородку, можно было догадаться, что речь идет о самом насущном и важном: о подготовке города к обороне.
И хотя некоторые коммунисты носили усы или бородки, несколько старившие их, все же они были очень молоды и никак не старше его, Паршина. Кто же и когда научил их сложной и большой организационной работе, кто научил руководить большими массами людей? Но когда он оглянулся на сидевшего рядом с ним Малова, он вспомнил, как тот говорил ему о подпольной работе задолго до революции, и понял, что партия давно готовила свои революционные кадры, закаляя их в постоянной борьбе.
Собрание было непродолжительным. Оно подытоживало короткую, но очень действенную подготовку к вооруженному сопротивлению. Командиры называли вооруженные отряды, которые должны были занять участки обороны или находиться в резерве до приказания штаба укрепрайона. Отряды пополнялись полит* руками из наиболее способных в военном деле коммунистов.
Начальник штаба укрепрайона, высокий человек, бледнолицый, с черными, как угли, глазами, держал перед собой листок бумаги и, поглядывая на него, называл места организаций дополнительных отрядов добровольно записавшейся рабочей молодежи. Он дважды предупреждал, что оружие будет выдаваться только по месту формирования отряда, коммунистам по партийным билетам, а беспартийным рабочим по поручительству коммунистов.
Лазарь Моисеевич слушал, бросая быстрые взгляды на выступавших, и что-то записывал.
Речи были немногословными, деловыми.
Лазарь Моисеевич выступил последним-. Он напомнил коммунистам об их непрестанной связи с массами, о взаимопомощи отрядов и подразделений, о бдительности коммунистов и органов чрезвычайной комиссии, особенно во время боевых операций.
— Будьте зорки и мужественны! В нашем единении и сплоченности залог победы. Мы победим, товарищи!
После собрания коммунисты получили пароль, но перед уходом некоторые из них задерживались, искали своих товарищей, попутчиков и вели тихие разговоры.
Холодов подошел к Паршину и, взяв его за плечо, сказал с особенной теплотой:
-т Пойдем, Петр!
Это обращение тронуло Паршина, и он мягко ответил:
— Пойдем, дружище!
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
На улице по-осеннему зябко. Над головой темное звёздное небо. До военкомата было недалеко, но, пока они дошли, их несколько раз останавливали патрули,
— Не 'дремлют. Хорошо, — заметил Холодов.
— А какая тишина!
— Тревожная тишина!
VII
В последнее время поступило много раненых, и Вера Быльникова бессменно находилась в госпитале*
— Сестрица, посидите, побудьте немножко со мной, мне так лучше, — просил кто-нибудь.
Вера безропотно садилась у изголовья. Раненый держал ее за руку крепко, будто боялся, что его кто-то оторвет.
Она смотрела в лицо больному и, когда оно улыбалось, радовалась в душе: значит, все хорошо, он уснет, а это лучшее из лекарств. Когда больной метался, начинал бредить, она не отходила от него, стараясь освободить от изнуряющих кошмаров и привести в сознание.
Работая постоянно в госпитале, которому она отдавала почти все свое время, Вера обрела уверенную и вместе с тем бесшумную походку. Она научилась разговаривать так, что все ее понимали и беспрекословно слушались.
За годы госпитальной работы перед нею прошло огромное количество раненых.
Наблюдая сегодня за командиром, посетившим рядового бойца Блинова, она была тронута. «Могло ли быть раньше, чтобы офицер пришел в госпиталь навестить солдата?» Нет, таких случаев она не помнит.
Известие о приближении к городу белых вызвало у Веры тревогу. Она слышала, что белые при занятии городов врываются в госпитали, ищут среди раненых коммунистов, красных командиров, матросов и пристреливают их. Какая дикость, какое зверство!
Мысли об этом не давали ей покоя.
Вечером она* нерешительно вошла в хирургический кабинет, ярко освещенный * электрической лампочкой.
За столом, уставленным стеклянными банками с ватой, бинтами, сверкающим никелем инструментария, сидел с газетой хирург Зимин. Он приподнял очки и, взметнув лохматые брови, взглянул на вошедшую.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, Григорий Андреевич.
Он снял очки и, пододвинув стул, пригласил сесть.
— В последнее время вы заметно изменились, — сказал он сочувственно, — стали несколько замкнутой. Вам бы отдохнуть, да все вот недосуг нам. В госпитале давно работаете?
— В госпиталях, — подчеркнула она, — ив передвижных и в стационарных вот уже пять лет. В свою очередь я хочу спросить вас...
Она заглянула в его серые, бесхитростные глаза. Полгода она работала с ним и знала, что даже в то время, когда он чем-нибудь был недоволен, выражение добродушия не сходило с его лица. Много раз убеждалась Быльникова в его порядочности.
— С вами можно быть откровенной? — все-таки спросила она.
— Конечно. Только так..
— Меня с некоторых пор, — начала она, — в особенности с приближением белых, мучают серьезные вопросы. Как мы должны поступать и вести себя?
И она »не торопясь, подробно рассказала ему о своих думах. А он с большим вниманием слушал ее.
— Да-а, — вздохнул он глубоко и встал. — Война эта не такая, какою мы представляли себе войну вообще, в нашем обычном понимании. Эта война гражданская, классовая, война идей, борьбы за изменение системы политического строя в государстве, и здесь не может быть никакого мирного договора. Либо восторжествует новый строй, либо восторжествует реакция.
Он снова сел и, глядя на нее, продолжал:
— Мы, работники медицины, иногда попадаем в сложные обстоятельства. Мы обязаны оказывать человеку медицинскую помощь, не спрашивая его о том, какие у него убеждения. Но вот,дудите сами... Я, например, лечу человека, а завтра, поставленный мною на ноги, он выйдет из госпиталя и убьет моего близкого только за то, что тот помогает восторжествовать передовым идеям. Сознание этого угнетает. Но, что поделаешь, мы обязаны. Гуманность, — усмехнулся он. — Какой парадокс! Но это вовсе не означает, что мы должны быть безразличны к тому, что происходит. О, не-ет, — засмеялся он.— Думать так, значит глубоко заблуждаться. — Он резко повернулся и неожиданно для нее, спросил: — Вы искренне верите в советскую власть? Вы считаете — на ее стороне тысячи?
— Конечно! — ответила она.
— Что значит «конечно»? Как вы сами подошли к этому? Что вас привело?
Вера несколько растерянно пожала плечами. Она много думала об этой, но- объяснить коротко, как и почему, ей неожиданно оказалось трудным.
— Я мало читала, я плохо разбираюсь в политике. Я чутьем, что ли, интуицией... Видите ли... через мои руки проходит много раненых, все они — простые труженики, сражающиеся за революцию. Они зачастую малограмотны и не читали ни о каких революциях, пришли к этому практически и пошли за теми, кто возглавил революционное движение. Они верят в революцию, как в день, котбрый неизбежно наступит. И вот я прислушалась к их простым словам и нашла в них великую правду. Я на стороне этих людей. И я считаю для себя огромным счастьем, когда за двери госпиталя уходят такие людй здоровыми. Простых людей — большинство. Значит, они народ. А я с народом, за народ.