Боевой 19-й

— Буржуев... окопы рыть, — бросил Паршин и, остановив лошадь, спросил: — Бондарев! Откуда взяли?

— Из домов, с базара брали, где попадутся, товарищ командир, — поспешно «ответил красноармеец.

Мимо шли, маршируя, курсанты пехотной школы с винтовками, вскинутыми на плечо. Взмокшие гимнастерки липли к спине. Загорелые молодые лица. Стальные штыки поблескивали на солнце. Несколько сот марширующих бойцов прошли колонной по четыре человека, шаг в шаг, тяжелой суровой поступью. «Они будут защищать город...» — подумал Устин.

Молодой парень ловко расклеивал новые приказы, около которых собирались толпы граждан. Устин на минуту задержался у тумбы и успел прочитать:

ПРИКАЗ

15 августа 1919 г.

г. Тамбов

§ I. Ввиду приближения к городу бандитов Мамонтова город Тамбов с 18 часов сего 15 августа объявляется на осадном положении.

§ 2. Появление на улицах после 20 часов воспрещается. Пропуска на хождение по улицам советским работникам, имеющим в том крайнюю необходимость, выдаются у коменданта города...»

— Надя! — услышал Устин.

От толпы отделилась молодая девушка в коричневом платье и подошла к Паршину.

— Ты придешь сегодня вечером? — ласково спросил Паршин.

Девушка оглянулась и, сделав строгое лицо, показала на висевший приказ.

— Ну-ну! — смеясь, погрозил Паршин и, наклонившись к Наде, стал ей что-то рассказывать вполголоса. Она слушала, поглядывая в сторону Устина, и в знак согласия кивала головой. Устин не слышал слов Паршина и смотрел на девушку. На вид ей было лет восемнадцать-девятнадцать. Густые локоны белокурых волос спадали на лоб и на уши. Резким движением головы она откидывала их назад. Взгляд синих быстрых глаз был смел и казался немного дерзким.

— Ну? .. — спросил, выпрямляясь, Паршин.

Девушка засмеялась.

— Только не вечером... или вечером, но попозже.— Она взялась за луку седла и устало проговорила: — Ты знаешь,' Петя... У нас работы пропасть. — Она приветливо подняла руку и, перебежав дорогу, скрылась в толпе.

В совет укрепрайона Паршин приехал к началу военного совещания, на которое были вызваны командиры всех частей. Устин остался с дежурным красноармейцем, который отвечал по телефону все время одно и то же: «Дежурный совета укрепрайона слушает» и, обращаясь к Устину, замечал:

— Понимаешь, отбоя нонче нет... Да-да... Телефонограмму? Давайте.

Он налегал на карандаш с такой силой, что на лбу показывались бусинки пота. Закончив, облегченно вздыхал и хвалил карандаш: «Добре хороший, не ломается».

Комендант укрепрайона, высокий, стройный человек с открытым мужественным лицом, прикрыл дверь, поправил портупею и спокойно произнес:

— Товарищи, наступил чрезвычайно острый момент. Мы стоим перед лицом огромной опасности. Весь наш гарнизон состоит из курсантов пехотной школы* артиллерийского дивизиона, коммунистической роты, батальона особого назначения и мелких отрядов внутренней охраны, а всего едва ли наберется тысяча семьсот слабо обученных красноармейцев, количество пулеметов — ничтожно. Я предлагаю приступить к немедленной эвакуации города.

— Эвакуация эвакуацией, но мы должны бросить все силы и организовать оборону, — сказал Паршин.

— Поймите, товарищ Паршин, что на Тамбов наступают двадцать полков хорошо вооруженного противника.

— Я очень сомневаюсь в достоверности этих сведений. Они преувеличены.

— Мы не имеем права недооценивать и преуменьшать силы противника.

— Точно так же — переоценивать и преувеличивать. Это может отрицательно сказаться на боевом духе нашего командного состава. Двадцать полков! — удивился Паршин. — Из каких источников получены эти сведения? ..

— Сведения доставлены нашей разведкой, — нахмурив седоватые брови, ответил комбриг Соколов, бывший полковник, военный специалист, работавший на советскую власть и сумевший войти в доверие. На него была возложена ответственная задача организовать оборону города. В скрипучем голосе Соколова слышалось раздражение.

Паршин пожал плечами и не нашелся что ответить.

— К сожалению, наша разведка работает плохо, — поддержал Паршина начальник пехотной школы, курсантов, покручивая рыжие усы. Это был старый фронтовик, окончивший командирские курсы. — Кто станет отрицать, что у nat плохо налажена связь и слабая разведка, — обратился он к Соколову. — А что вы намерены делать с дезертирами?

— Отправить в тыл, — ответил за Соколова комендант.

— В какой тыл? Где тыл? Где вы возьмете людей для конвоирования двух тысяч человек дезертиров, когда на счету каждый красноармеец, — горячился Паршин.

— Менее злостных, — заскрипел голос Соколова, — вооружить винтовками, а более злостных направить для рытья окопов на подступах к городу.

— Да-да. Пусть эта сволочь поймет, чего она достойна, — добавил молчавший до этого командир батальона, мало походивший своим гражданским видом на военного человека.

— Это что же выходит? Первые начнут разлагать части, а вторые — разбегутся и пополнят ряды противника. Так по-вашему? — иронически заметил Паршин.

— Что же вы предлагаете? — спросил удивленно командир батальона, и на его губах появилась улыбка, как будто он что-то знал, но не говорил.

— Драться, использовав имеющиеся силы, не привлекая дезертиров, которые могут деморализовать гарнизон, — решительно ответил Паршин.

— Драться! — энергично подтвердил рыжеусый начальник школы.

— Но против этого никто не возражает, — ответил Соколов, высоко приподняв плечи, и медленно обвел всех взглядом.

— Но ведь вы за применение тактики полевой войны, которая требует значительных людских резервов и достаточного количества огневых точек, — возразил Паршин. — Тонкой разжиженной цепочке грозит разрыв. И даже люди, героизм которых доходит до высшего своего проявления, ничего поделать не могу г.

Соколов, плотно сжав губы, пристально и недружелюбно смотрел на молодого командира коммунистической роты.

— Это так, конечно, — согласился комендант с Паршиным, — но какой же выход?

Соколов хотел что-то сказать, но его опередил Паршин.

— Сконцентрировать все силы в городе, оставив на самых близких подступах боевые ударные группы.

— Мы не можем подвергать Тамбов разгрому! — воскликнул Соколов. — В этом случае противник применит артиллерию.

— Надо было во-время и настойчиво добиваться у штаба Южного фронта материальных и людских подкреплений, — бросил начальник школы.

— Мы обращались. Штаб Южного фронта молчит,— ответил комендант.

— Если мы не примем тактику уличных боев и выдвинем наши силы далеко за пределы города, мы окажемся в катастрофическом положении, — не унимался убежденный в своей правоте Паршин.

Совещание окончилось поздно и не внесло ясности. Паршину казалось, что вопросы не разрешены, что командование не проявляет оперативности, которая настойчиво диктовалась нависающей угрозой налета. Может быть, это происходило потому, что не все верили в столь стремительное продвижение противника. Неприязнь и недоверие Паршина к Соколову не рассеялись, а, наоборот, возросли и укрепились. Кто знает, что на самом деле представляет собой комбриг Соколов? Не тайный ли он враг советской власти и, может быть, ждет только, чтобы в удобный момент нанести удар. Попробуй-ка, разберись. Все говорили хорошо, предложения высказывали обоснованные, планы с военной точки зрения тоже как будто правильные, а что получится на деле — неизвестно.

Когда Хрущев и Паршин возвращались в штаб, на улицах было почти безлюдно. Копыта всадников звонко цокали по каменной мостовой.

Изредка проносился конный или сурово окликал патруль: «Стой! Кто идет?» И снова замирал город, и только на окраинных улицах тоскливо завывали собаки. Воздух еще не очистился от дневной пыли. Пахло сеном и конским пометом.