Боевой 19-й

— Заходите, хорунжий, — ответил он, — я буду здесь. — Он поднес руку к кубанке и поклонился.

Назаров в ответ кивал головой. Взволнованный встречей, он поспешил к себе. В хате на широкой скамье в нательной бязевой рубашке лежал Быльни-ков. Он хмурил лоб и молча смотрел в окно. Мертвенно бледная рука с перстнем безжизненно свисала со скамьи. Назаров изумился ее белизне. Быльников был пьян. С брезгливостью он следил за Назаровым, который шагал по хате с куском сала и мелкими зубами жадно рвал его, громко чавкая.

«Крыса...» — подумал Быльников.

— Остановитесь, Назаров, чего вы маячите? Кто вас навинтил? Сядьте, прошу вас! Выпейте спирту! —

Быльников сел и, натягивая на ноги сапоги, спросил: — Что вы привезли нового?

Назаров восторженно ответил:

— На своем пути, господин сотник, я не встретил ни одного красного. Они бегут без памяти, без оглядки. — Он засмеялся, прикрывая рот ладонью; и самодовольно добавил: — Вояки! Ну, и наконец я имел счастье встретиться с командиром отряда, есаулом Бахчиным. Представьте, совершенно неожиданная встреча. Замечательный офицер и мой хороший друг. Знаю его по службе в Новороссийске.

— Ах, вот как! — совершенно равнодушно произнес Быльников. — Что же в нем замечательного?

— Вечером вы можете убедиться 'и оценить по достоинству есаула. Он остановился здесь и просит его посетить. Надеюсь, и вы окажете ему эту честь?

Быльников слушал, вытаращив глаза. Теперь он искренне удивлялся Назарову.

— Любопытно, лю'бо-пытно, — промычал он и, обувшись, снова лег на скамью. Он слышал, что Бах-чин контрразведчик, и встреча с ним не могла доставить Быльникову особенного удовольствия.

— Кучумов! — позвал Назаров. — Узнай, где остановился есаул Бахчин.

— Удивительно, — бормотал Быльников, — почему карательный отряд Бахчина идет с боевыми частями. Не место ему. Мы воюем, а они... Они должны идти там... там вон, — неопределенно покачал он головой и закрыл глаза.

Есаул Бахчин остановился в кирпичном доме кулака; Хозяин предупредительно переселился в амбар и, любезно кланяясь, выражал собачью готовность услужить.

— Нам как по крестьянству, от зари до зари в поле, то и делать в хате неча, — говорил он, униженно улыбаясь. — Милости просим.

Однако глаз хозяина неустанно следил за двором, за казаками, за каждым их шагом, и как только какому-нибудь петушку или поросенку грозила опасность, он словно из земли вырастал и, пряча усмешку, говорил:

— Их благородие у меня на фатере и на довольствии. Приказывали ничего не трогать. Я сейчас пожалюсь.

Для многих этого было достаточно. Чтобы доказать свою преданность и обратить на себя внимание, как на гостеприимного хозяина, он с заботливой аккуратностью отпускал есаулову коню сено, подсыпал овес и не забывал кормить офицера курами, яйцами, молоком. В амбаре кряхтел, шушукаясь с женой и сыновьями.

— Молчите! Знаю, что делаю. Так-то оно верней,— и, хватаясь за голову, шептал: — Чтоб те обожраться, идол! — И уж громко, чтоб слышно было: —Теперь-та я наказывал цыплока их благородию сготовить, сметанки, аль чего... — а сам боялся перечислять, чего еще. На старшего сына цыкал: — Семка, хоронись, не лезь на глаза, окаянный, дьявол тя возьми, неровен час — в солдаты загребут!

Высматривал, находил удобный момент и, робко войдя к есаулу, заискивающе говорил:

— Не прогневайтесь, ваше благородие, чем богаты, тем и рады. Оно б желательно, но хозяйство...

— Ну, ступай, ступай, — отмахивался есаул.

— Спаси вас бог, — уходил и, сторожко оглядываясь, ругался: — Чтоб тебе подавиться, дьявол тебя навязал, сами в праздник престольный того не едим.

На столе перед есаулом лежала стопка бумаги с заголовком «Опросный лист», после которого следовали анкетные вопросы. Казаки усердно доставляли мужиков, которые по своей забывчивости или по привычке называли казаков «товарищ». Приводили и тех, в ком было замечено недоброжелательство при реквизиции хлеба, мяса или чей сын, брат служили в Красной Армии. Недостатка в людях, которых надо допросить, Бахчин не ощущал.

Первым привели красноармейца, приехавшего в село в отпуск. Он скрывался на окраине села у дяди. На чердаке у его родителей, по доносу, казаки нашли обмундирование, оружие и предупредили, что, если сын не явится с повинной, сожгут хату и расстреляют всех. Узнав об этом, красноармеец явился. Это был еще совсем молодой мальчуган, крепыш с ясными серыми глазами, с загорелым обветренным лицом. Он не думал о смерти и старался ободрить стариков. «Вы обо мне не горюйте, — говорил он, — вот поглядите, вернусь. Ну, побьют, пущай».

Но когда его ввели к есаулу, он вдруг почувствовал, что старики его остались где-то недостижимо далеко, и понял, что наступил конец. Он не робел и не сожалел о своем приходе, держался прямо, но тоска царапала сердце.

— Как звать?

— Василий Чеботарев.

— Зачем пожаловали? — Бахчин облокотился на стол, пыхнул папиросой.

— Привели... — ответил недоуменно красноармеец.

— Так что коммунист, господин есаул, — пояснили казаки.

— А-а!.. Ну что же стоишь, голубчик? Садись. Куришь? — Бахчин предложил папиросы.

Красноармеец поблагодарил и вынул голубой узорчатый кисет. Бахчин стал спрашивать красноармейца таким тоном, словно перед ним был не пленный, а старый знакомый, сослуживец.

— Рассказывай, где служил, сколько, у кого?

— В первом Воронежском кавалерийском полку, — ответил Чеботарев.

— Много казаков убил? — вкрадчиво спросил Бахчин.

— Не знаю. В атаке не был, рубать не приходилось, а пуля что ж, она... она не видна.

— А рубить умеешь?

— Умею.

— Та-ак. Коммунист?

— Нет.

— Врешь!

Бахчин побагровел, вскочил со стула и ударил Чеботарева по лицу. Тот упал. Подоспевшие казаки поставили его на ногй и посоветовали:

— Ты не падай, когда с тобой говорят всурьез.

— Коммунист?

по

Чеботарев отрицательно покачал головой, облизывая окровавленные губы.

— Уберите!

Через полчаса казаки курили махорку из голубого узорчатого красноармейского кисета.

Позже привели крестьянина. Ему было лет сорок пять. Дорогой он горячо говорил:

— Идемте, идемте. Я не боюсь, а правое отымать последнее у вас нету. Это хоть кто скажет. У меня ребятишек полна хата.

Но чем ближе он подходил к штабу, тем меньше горячился, а перед есаулом оробел и сник.

Бахчин был неудовлетворен поспешным расстрелом Чеботарева. Это произошло слишком быстро, без просьб о помиловании, без унижений, без слез со стороны приговоренного, и то, что Чеботарев спокойно держался, рассказывая о себе довольно правдиво, бесило Бахчина.

— В чем дело? — заорал Бахчин, изменяя обычной своей манере.

Крестьянин показал на казаков и пояснил, словно не они его, а он их привел:

— Забижают... из последнего отымают, ваше...

— Молчать! — скривил рот Бахчин. — Не тебя спрашивают!

— Сено казакам не давал, матерился по-всякому, а одного — так каменюкой...

— Не каменюкой, а я его только комочком землицы, попужать, и то не бросил, ей-право, — виновато улыбнулся крестьянин.

— Довольно! — остановил Бахчин. — Что ж ты, сволочь? Казаки за тебя кровь проливают, а ты... Как фамилия?

— Фамилию мою вы спрашиваете? — с мужицкой хитростью переспросил крестьянин. — Фамилия моя Кулешов Иван Евстигнеевич.

— Лошадь есть?

— Лошадь? — на лице у Кулешова был написан испуг, и, растягивая слова, точно- жел.ая замедлить надвигающееся несчастье, он ответил: — Лошадь? .. Это... стало быть, есть.