Боевой 19-й

Бой начался. За деревней чаще и чаще, словно в огне сосновые дрова, трещали винтовки, захлебывались пулеметы. Подошли двое. Один — в порыжелой кожаной куртке, в старых грязных сапогах, с винтовкой. Другой.— с бритой головой, в защитного цвета галифе, с шашкой, висевшей на кожаном шнурке вместо портупеи. Человек с шашкой схватил убитого красноармейца подмышки и посадил. Убитый качнулся и глянул на Устина откуда-то издалека потухшим взором полуоткрытых светлоголубых глаз.

— Антон! — сорвалось с губ Устина.

Человек с бритой головой снял с убитого винтовку, и Антон, как мешок, повалился на спину, стукнувшись головой о землю. Устин подбежал к человеку в кожанке, протянул пакет. Тот мельком взглянул на Устина, прочитал сообщение й, не то с сожалением, не то с досадой, ответил:

— Я знаю, товарищ. Поздно...

И, быстро миновав штаб, свернул на огороды.

Устин возвратился к своему Шалому. Конь стоял в конце улицы и беспокойно поматывал головой. Устин обрадованно позвал его.

Шалый тихо заржал и пошел навстречу. Устин подвел его к подводе, возле которой лежали убитые красноармейцы, погладил по морде. Шалый ласково хватал губами его руку.

— На-ка, от твоего, брат, товарища.

Устин дергал сено и совал его Шалому. Конь весело, с жадностью хрупал.

По направлению стрельбы можно было определить, что бой перекинулся на левый фланг. Устин сворачивал махорочную вертушку и смотрел на убитого Антона, словно хотел навсегда запечатлеть в памяти дорогое лицо друга.

«Вот как довелось свидеться, Антон Селезнев, — думал Устин. — Никто, кроме меня, не расскажет о твоей смерти друзьям и товарищам».

Он еще раз заглянул в грязное лицо Антона и обернулся. Позади него' стоял тот старик, который указывал ему дорогу к штабу.

— Брат аль друг? — спросил он с суровой печалью.

— Друг! — ответил Устин.

Старик покачал головой.

— Так вот... небось, и мой... — Голос его дрогнул, и, сведя руки пальцы в пальцы, он тяжело вздохнул. — Служивый, может, приведется где встретить сынка...

Но в эту секунду на улицу с диким ревом ворвались казаки, сверкая клинками. Впереди них, налегая на коней, уходили человек восемь отстреливающихся бойцов. Устин дотронулся до луки и одним махом вскочил в седло. Сзади слышались крики, ругань, топот, лязг и выстрелы.

Через минуту, уже в степи, Устин оглянулся. Красноармейцев осталось человек шесть, двое из них были далеко впереди преследующих. Слева на отлете, опередив казаков, настигал бойца молодой офицер в голубой кубанке, с черной повязкой на щеке. Лошадь бойца вытянулась в струнку и, тяжело пластаясь над землей, силилась унести всадника, вырвать его из беды, но расстояние сокращалось. Казак опередил офицера и, скача почти рядом с красноармейцем, занес клинок. Красноармеец отбил удар. Но с другой стороны заезжал еще казак, чтобы опустить шашку на голову бойца. Красноармеец молнией пустил шашку вокруг головы. Лошадь его слабела. Его настиг офицер, и в то время, когда всадник отбивался от наседавших казаков, выстрелил ему в спину.

Трех оставшихся окружили казаки.

Но в это время увидел Устин, как несколько всадников отделились от отряда белоказаков и вскачь понеслись за ним.

Устин выпустил по ним обойму и, шевеля лохматую гриву коня, прошептал:

— Ну, родной, ну, сердешный!..

Когда^обернулся, увидел, что за.ним скачут только двое, далеко оставивших свою сотню. «Зарвались», — подумал Устин, вспомнил бой под Молодечно, зарядил винтовку и, сдерживая коня, наблюдал, как стремительно сокращается расстояние между ним и преследователями. Вскинув винтовку, он остановился и, крепко прижавшись щекой к прикладу, замер. Грохнул выстрел. Первый всадник, взмахнув руками, ничком упал на гриву Лошади и, видимо тяжело раненный, стал уходить назад. Второй преследователь, не приняв поединка, круто осадил коня. Конь всхрапнул и, ощерив зубы, поднялся на дыбы. Устин рассмотрел перекошенное от злобы лицо всадника и, не помня себя, диким голосом крикнул:

— Митяй!..

И вновь, как под Молодечно, безответно сгинуло слово. От неожиданности Устин растерялся, а опомнившийся Пашков пришпорил коня и отомчал в сторону.

— Ты что, а? Продался, подлюка?! — крикнул Устин,

Пашков мгновенно вскинул винтовку и злобно ответил:

— По тебе еще там, -под Молодечно, земля плакала, сучья отрава! Я с тебя за все взыщу!

Треснул выстрел. Пуля взвизгнула мимо уха. Разъяренный Устин с поднятым клинком помчался на Пашкова. Тот опять уклонился от схватки и поскакал прочь.

— Не уйдешь, сволота! — заорал Устин, но вскоре заметил, что Пашков все-таки уйдет на своем резвом коне. Тогда он спрыгнул с Шалого и, положив винтовку на седло, выстрелил раз, другой.

Изогнувшаяся фигура Митяя стала крениться на бок. Устин увидел, как вывалился из рук клинок, как, запрокидываясь назад всем телом, падал его бывший друг Митяй Пашков. Он перевалился через лошадь и рухнул на землю, зацепившись ногой за стрем-я.

Устин оглянулся вокруг. Далекая степь. Тишина. Ни души. Он подъехал к убитому Пашкову и, глубоко вздохнув, сказал:

— Сын Каинов! Вот как остатний раз встретились мы с тобой, Митрий Пашков!..

Устин снял с убитого винтовку, шашку и, посмотрев на Митяя, покачал головой.

— А не шибко вас жаловали у беляков, обмундирование-то дрянненькое.

Он поискал свою фуражку и, не найдя, взял Митяеву, стряхнул ее, сорвал кокарду, надвинул себе на лоб. «Найдут мою, пусть, вражина, хоть подумают о тебе, как о человеке!»

Подтянув у лошадей подпруги, он сел на Шалого, обвел глазами степь и, взяв на повод Митяева коня, помчался дальше.

Неравный бой окончился. Смолкли залпы. На черных пашнях лежали трупы.

Кавалерийские массы конного корпуса генерала Мамонтова лавой нахлынули на 358-й полк, смяли и вырубили его. Уцелевшие красноармейцы рассеялись по степи. Пробив широкую брешь на стыке двух армий — 8-й и 9-й, мамонтовцы стремительным потоком ринулись вперед, почти не встречая сопротивления. Хворостянка, которую заняли казаки, словно вымерла.

На улице изредка показывались дряхлые старики и старухи. Казаки ходили по дворам, отбирали сено, требовали овес, выводили лошадей. Крестьяне, засевшие по домам, с нескрываемой тревогой следили за пришлыми чужими людьми. Детишки с любопытством разглядывали новых солдат. В великом страхе прятались на печи девушки, а бабы, опасаясь за них, охали и причитали.

VIII

Словно дивизии, развернувшиеся в марше, стояли тысячи копен золотой пшеницы. И не раз Устин сворачивал с дороги. Поле напоминало ему о его юности. Тяжела была работа, горька доля крестьянина-бед-няка, но все-таки в сердце Устина хранятся и светлые, радостные воспоминания. Это воспоминания о встречах с любимой.

Устин постоянно искал случая увидеть Наталью. Летом, во время уборки сена, Устин стремился скорее отвезти его и возвратиться обратно, чтобы вновь увидеться на лугу с Наташей, сказать ей ласковое слово или, неожиданно соскользнув с воза, опрокинуть на нее и на себя охапку сена и крепко расцеловаться.

Сейчас наступила деревенская страда — горячая пора уборки хлеба. Поле манило и звало Устина к себе. Он тосковал по земле, по деревенской работе. Выдергивая колосья, он растирал их на ладони и подсчитывал зерна.

Уродилась пшеничка, слава богу, а вот пока свезут ее на гумно, сколько осыплется, пропадет. В деревнях не хватает рабочих рук, лошадей. Сколько таких, как он, война оторвала от села ^заставила взяться за оружие, чтобы освободить землю от плена и добыть труженикам свободную мирную жизнь.

.. .Почти весь день. Устин метался от деревни к деревне, расспрашивая крестьян, не проходили ли красноармейцы, но никто ничего не знал. Попытка разыскать свою часть едва не стоила ему жизни. Он дважды нарывался на казачьи разъезды и только благодаря крестьянам, укрывавшим его, ускользал от преследования.