Страница 9 из 15
— Вы бывали у этого Славы?
— Да, несколько раз.
— Значит, адрес помните?
— Сивцев Вражек, дом три, квартира один.
Муравьев, сидевший в углу, встал и вышел в другую комнату.
— Вы часто встречались?
— По-разному. Олег много ездил в составе фронтовых бригад.
Вошел Муравьев, положил перед Даниловым бумажку. Иван Александрович прочитал:
«Гостев Олег Борисович в Москве не прописан. В кадрах Москонцерта не значится. В Сивцевом Вражке, 3, квартира 1, проживает Шумов Вячеслав Андреевич. Через час его доставят сюда».
Данилов прочитал еще раз, положил записку в папку.
— Кого из друзей Гостева вы знаете?
— Только Славу и телефонное знакомство с Соломоном Ильичом.
— Гостев приносил вам продукты?
Лена покраснела, помолчала, собираясь с мыслями, и ответила не очень уверенно:
— Приносил… Конфеты… Шоколад… Вино… Недавно несколько банок консервов. Он получает все это за концерты.
— Пусть так, пусть так. Да вы пейте чай, он, наверное, совсем остыл, — улыбнулся Данилов.
Он смотрел на эту славную девушку и думал о том, сколько раз она смотрела кинофильмы «Цирк», «Машенька», «Горячие денечки». Как ей хотелось стать такой же, как Любовь Орлова и Окуневская. Наверное, она ходила в самодеятельность.
— Кстати, Лена, вы участвовали в самодеятельности?
— Вы знаете, Иван Александрович, я даже училась в драмстудии театра.
— Это, кажется, на площади Журавлева?
— Да. Потом война, эвакуация. Мне предложили уехать, но я пошла на трудфронт. Сейчас работать надо.
— Это вы правы. Только если у вас талант, вы могли бы много пользы принести.
— У нас в типографии есть группа девчат, мы организовали концертную бригаду. В свободное время ездим по госпиталям, выступаем перед ранеными.
— Подождите, я вам горячего чая подолью. Лена, когда Гостев попросил вас принести шрифт?
— Месяц назад, до Нового года. Я не придала этому значения. Потом он опять завел этот разговор и сказал, какие именно литеры ему нужны.
— А для чего, он говорил?
— Сказал, что приехал Охлопков, организует новый театр. Особый фронтовой театр. Им надо напечатать программы, а литер некоторых нет.
— А печатная машина?
— Он сказал, что в театре есть «бостонка».
— Гостев обещал устроить вас в театр?
— Лена, вы должны нам помочь. Позвоните Соломону Ильичу и попросите Гостева встретить вас завтра, скажите, что все готово.
— Хорошо.
Ничего нет хуже, чем ждать да догонять. Люди делом занимаются, а здесь сиди карауль телефон да этого Соломона.
Никитин сидел на диване. На голове обручи наушников. Тоненький проводок шел к телефонному аппарату. Телефон висел в коридоре на стене.
Хозяин дома, Соломон Ильич Коган, оказался портным. Лет ему было под семьдесят, поэтому к приходу оперативников он отнесся философски.
— Я в вашем МУРе знал одного человека, он допрашивал меня еще при нэпе. Занятный был мужчина.
— А вы, папаша, — прищурившись, спросил Никитин, — и тогда с блатными дело имели?
— Я, молодой человек, имел дело со всякими. Я закройщик, а хорошо одетыми хотят быть все: и директора трестов, и актеры, и, как вы выражаетесь, блатные.
— У вас, папаша, нет правового самосознания.
— Чего нет, того нет, молодой человек. Зато есть руки.
— Я в Туле тоже одного рукастого знал, так ему тридцатку нарисовать — раз плюнуть.
— Каждый знает тех, кого знает, — таинственно и непонятно сказал хозяин и пошел в комнату кроить.
В квартире томились еще два оперативника и парень из отдела оперативной техники. Про Гостева хозяин сказал, что это очень милый человек, артист Москонцерта. Шил у него пальто, а потом попросил разрешения дать его телефон девушке Лене.
— У него кошмарная личная драма, — пояснил хозяин, — жена истеричка.
Соломон Ильич, что-то напевая, кроил. Оперативники томились, техник занялся делом, начал чинить электрический утюг, а Никитин рассматривал старые журналы мод.
До чего же хороши там были костюмчики. Брючки фокстрот, пиджаки с широкими плечами и спортивной кокеткой.
Надеть бы такой габардиновый светло-песочный костюм да пройтись по Туле. Смотрите, каким вернулся в родной город Колька Никитин.
Время шло. Телефон звонил редко. Хозяин говорил с племянницей, потом позвонила Лена и назначила Гостеву свидание утром у проходной. Долго Соломон Ильич говорил с каким-то капризным заказчиком.
Положив трубку, хозяин хитренько посмотрел на Никитина и сказал:
— Вот что, молодые люди. У меня есть картошка и лярд. Мы сейчас все это поджарим и поедим. А то вы с голоду умрете. И чаю попьем. Пошли на кухню.
— Ну, Толик, — сказал Кузин, — как дальше жить будем?
Они сидели в кабинете Кузина, электричество горело вполнакала, поэтому капитан зажег керосиновую лампу-трехлинейку. Кочан молчал, шмыгал носом, вздыхал. Предательство бабки здорово подломило его. Возможно, именно сейчас он задумался над словами Кузина. Белов не вмешивался пока. Пять минут назад ему привезли фотографию Олега Гостева.
— Так что, Толик?
— Торговал я, конечно, — шмыгнул носом Кочан, — так жизнь такая.
— Что ты про жизнь-то знаешь? — Кузин встал, по стенам метнулась его сломанная тень. — Люди ее, эту жизнь, на фронте защищают, а ты? Наш, советский пацан, своих сограждан обираешь. Как это понимать, Толик?
— Да я разве… Я что… Боюсь я его… И все пацаны боятся…
Белов положил перед Толиком фотографию убитого. И по тому, как задрожали руки задержанного, как заходило, задергалось лицо, Сергей понял — знает.
— Знаешь? — резко спросил Белов.
— А кто его? Артист?
Белов протянул фотографию Гостева:
— Этот?
— Он… Женька Артист… Это он Витька? Ну, ему не жить…
— Кто такой Витек?
— Кличка у него Царевич. Не московский он. Из Салтыковки. Он от деловых к Артисту приезжал.
— Фамилия Артиста?
— Не знаю.
— Где живет?
— Не знаю. Он ко мне сам приходил. Говорил, где товар взять, деньги забирал.
— Твои дружки его знают?
— Видели.
— Они тоже работают на него?
— Через меня.
— Когда должен прийти Артист?
— Не знаю.
— Выйди, Толик, в коридор.
— Ну вот что, Евгений Иванович, — сказал Белов голосом не терпящим возражения, — раз я старший, то мое решение такое. На квартире Кочана сажаем засаду. С утра сориентируй всех. Покажи карточку Артиста.
Вячеслав Андреевич теребил руками шапку.
— Да вы успокойтесь, чего волнуетесь, — улыбнулся Данилов.
— А вас в МУР вызывали? — внезапно спросил Шумов.
Вопрос был настолько неожиданный, что Иван Александрович на секунду растерялся даже. Потом, представив себе ситуацию, расхохотался. Шумов тоже улыбнулся, но грустновато.
— Нет, — ответил Данилов, — не приходилось мне.
Ему положительно нравился этот худощавый, сдержанный человек. Одет был Шумов в хороший костюм, сорочка на нем была заграничная. Над карманом пиджака были нашиты две полоски за ранения — золотистая и красная.
— Где это вас? — спросил Данилов.
— В декабре сорок первого под Волоколамском.
— Да что вы? Я тоже там воевал.
— Вы?
— Представьте себе. В сводном батальоне НКВД.
— Значит, соседи. Я помвзвода был в 3-й ополченческой бригаде. По ранению уволили вчистую.
— Где работаете?
— В Московском драматическом театре помрежем. Я до войны в театральном институте учился. Ушел добровольцем. Ранило. Вот работаю. Говорят, институт возвращается, опять пойду учиться.
— Послушайте, Шумов, вы этого человека знаете?
Данилов протянул ему фотографию.