Новый год в октябре

Явился Глинский, положил на стол пухлую папку.

– Все! Мы квиты, Леша. Вычисления сделаны полностью, теперь разрешите откланяться.

Разорвав веревочные тесемки, Прошин быстро просмотрел бумаги. Неплохо. Кусочек готов. Теперь расчеты от Авдеева и – докторская… Профанацией от нее попахивает… Но, может, запах отобьет Поляков? Прошин покосился на диск телефона и мысленно набрал номер. Нет, спешить не стоит. Это козырь крупный, он хорош под конец игры, он – страховка. И дай ему бог, как всякой страховке, остаться неиспользованным. Ибо за такую страховку надо платить по изрядному счету. Потому как он, Прошин, играет изредка, а Поляков – много, крупно, нагло, и если подставит его, Алексея в игре «услуга за услугу», то полетит он не в яму, а в пропасть, где синяками и царапинами не отделаешься…

– Я могу идти? – спросил Глинский с вызовом.

– А, – Прошин поднял глаза от бумаг, – моральный перерожденец… Можешь. Только сначала поясни, почему такой недовольный вид?

– Почему? Не ясно? Кончилась… наша дружба… Я все понял! Авдеев… он… ничего не знает! И это, – он ткнул пальцем в раскрытую папку, – часть твоей диссертации. Я сделал ее, да! Подавись! Короче, бывай здоров. С сегодняшнего дня я занимаюсь анализатором.

– Жаль, – отозвался Прошин. – А ведь я тебя любил когда–то. Анализатором, говоришь? Нет. Поезд дальше не пойдет. Освободите вагон, наглый пассажир. И идите добивать тему «Лангуст».

– Леша…

– Что Леша? – Прошин откинулся в кресле и сонно прикрыл глаза. – Пойми, Серега, тебе надо быть со мной. Со мной ты привык. Насколько лучше мне, настолько лучше тебе. Оторвешься – очутишься, как щенок в джунглях. Не лезь в бутылку, старик.

– Но ты ведь врал.

– Врал, – легко согласился Прошин. – Хотя могу убедить, что не врал. А что оставалось делать, мил человек? Да. Мне нужна докторская. Появился шанс, и не воспользоваться им – идиотизм. А ты начал финтить. Пришлось тебя, дурака, объегорить.

– Да ты…

– Не знаю, кто я, – сказал Прошин торопливо, – действительно не знаю… Но вот ты – паршивец неблагодарный. Шкет. И не особо кукарекай. Такому петуху, как ваше благородие, я враз шею сверну.

– Леш, – просяще сказал Глинский. – Не трогай меня, а? Давай по–хорошему, без мести и злобы.

– Без мести и злобы, – раздумчиво повторил Прошин. – Ладно, ступай. А если невмоготу будет – возвращайся. Поезд пока стоит… Но запомни: как бы они тебя ни улещивали, против меня не становись. Удавлю. Ты меня знаешь.

Сергей рассеянно кивнул и вышел, в дверях столкнувшись с Навашиным.

– О–о–о! – радостно протянул Прошин, поднимаясь навстречу. – Кого я вижу? Наконец–то есть с кем потолковать по душам.

Навашину он обрадовался. Он любил этого грустного, странного человека, чей интеллект был истинен в отличие от интеллекта того бойкого, кусачего племени философствующих трепачей и умников, что, скрывая за шелухой красивых словес гнилое ядрышко жажды начальственных и денежных высот, на десять лет вперед знали, когда, сколько и где им надо взять от жизни.

Навашин молча положил на стол лист бумаги.

– Так… – Отгибая непослушные уголки, Алексей зачитал: – «Заявление. Прошу уволить…» – Все же решил отправиться в свои горы? Так…– повторил, механически перебирая валяющиеся на письменном столе карандаши.

Это был удар. Опять просчет! А как он нуждался сейчас в математических расчетах докторской! И кто теперь переубедит Лукьянова?

– Я, конечно, бессилен, – заявил Прошин. – Единственное, что могу сделать в протест, – воспользоваться законом и тормознуть тебя на две недели, пока не найдется равноценная замена… – Он чувствовал, что говорит впустую, но все же говорил, надеясь, что в цеплянии слов друг за друга найдется какой–то довод… – Ты из тех редких людей, старина, перед кем я преклоняюсь, поэтому чинить тебе препятствия – себя унижать.

– Только не надо меня упрашивать, – тихо сказал Навашин.

– Да, да, – пробормотал Прошин. – Конечно. Я понимаю. Мне просто очень тяжело расставаться с тобой, Рома. Слушай! Дружеская просьба. Задержись на две недели. Я… прошу. У нас огромная работа – анализатор. На карту поставлены жизни людей. Это не лирика и не демагогия. Факт.

– Что дадут две недели? – спросил Навашин устало. – Прибор вы будете делать годы.

– Верно, – быстро откликнулся Прошин. – Но мне нужны хотя бы некоторые расчеты.

– Какие именно?

Прошин сбивчиво пояснил.

– Много, – качнул головой Роман. – Я должен сидеть с утра до ночи полмесяца, не выходя на работу.

– Дай мне свой пропуск, – сказал Прошин и, взяв протянутые бордовые корочки, бросил их в ящик стола. – С сегодняшнего дня ты в местной командировке. Сиди дома. Работай. Пей чай. – Он ждал ответа. Согласие означало, во–первых, роскошную математическую стыковку всех трех частей докторской, во–вторых, стыковку, сделанную вдалеке от всевидящих глаз Лукьянова.

– Хорошо, – сказал Роман в сомнении. – Но это будут ровно две недели.

– Я тебе очень благодарен, дружок ты мой, – проникновенно сказал Прошин. – Ты все же благородный человек… И это чистосердечные слова. У меня еще… один разговорчик имеется, – продолжил он и замолчал, понимая, что разговорчик будет последним, Навашин пройдет мимо, исчезнув, как сотни других прохожих, но с другими–то ладно, а с этим он так и не поговорил, и поговорить не успеет, потому что разговорчик – вранье, а разговор еще не назрел, и, верно, уже не назреет. Жаль! – Сейчас я посвящу тебя в одно дело… – начал Прошин. – Оно вызовет у тебя усмешку над глупостью нашей и суетностью… В общем, тему «Анализатор» могут прикрыть. Она идет без денежных расчетов с медиками, благодаря, скажем так… попустительству директора.

– Почему бы медикам не оплатить работу?

– Да там тоже черт знает что! Денег нет! И чтобы их дали, онкологам надо убедить своих боссов. А как? Доказательств крот наплакал. Но дело в другом. Наши ребята пошли на принцип и начали делать сканирующий датчик, а там, в верхах медицинских, кое–кто… хочет многоячеечную бодягу.

– Смысл? Результат тот же, а датчик–планка дешевле.

– Видимо, там идет своя игра, – многозначительно произнес Прошин. – А как такое дело объяснишь нашим балбесам? А?!

– Все это глупо и… – поморщился Навашин раздраженно.

– От чего ты и бежишь, – сочувственно кивнул Прошин. – Я один понимаю тебя. Они, – указал на лабораторный корпус, – не поймут.

– Короче, – подвел итог Навашин. – Если не будет многоячеечного датчика, тему закроют?

– Ну да… – растерянно подтвердил Прошин. – Да. Поэтому, кроме тебя я посвятил в это дело Авдеева.

– Авдеев болен. Грипп, что ли… Просил передать.

– Угораздило! – Прошин вырвал из блокнота лист. – Понимаешь, – сказал он, засасывая «Паркером» чернила из пузырька, – Лукьянов метит в меня, не ведая, что рикошетом отлетает ему же в лоб. Но я не обидчив: старик в маразме, и ему надо прощать. И помогать. Помоги ему… ты. Поговори с Николаем, и выдайте обоснованное «нет» сканирующей системе…

Прошин писал записку Авдееву.

«Коля!

Дела твои – швах. Видишь, какая упорная сука – Лукьянов? Как выкрутиться – не представляю. Одному, без привлечения лаборатории, расчетов тебе не сделать. Надо убедить этих… повторно и более весомыми аргументами.

К делу подключаю Романа. Это башка еще та. Пришлось, правда ему подзалить ( сам разберешься что к чему), но грех мой тебе на благо.

Сочините на пару железную басню о том, что сканирующая система – бяка. Советую упирать на туманные аспекты биологической стороны вопроса. Впрочем, решайте сами. Вы же большие ученые, да? Быстрейшего тебе выздоровления.