Страница 120 из 127
Я привел эту написанную через год после событий жалобу потому, что если мысленно опрокинуть ее в прошлое, то нетрудно представить себе ее не в виде жалобы, а в виде донесения, которое такой человек мог отправить и наверное бы отправил начальству, о событиях, происшедших на Арабатской стрелке, если бы, на его несчастье, там не оказался Николаев, увидевший все, что произошло, собственными глазами.
В приказе по армии генерал-майору Савинову объявлялся выговор за нетребовательность и нераспорядительность. Келадзе за бездеятельность и трусость устранялся от занимаемой должности и предавался суду военного трибунала. В этом же приказе предавался суду за трусость и паникерство и командир находившегося на Арабатской стрелке батальона, хотя он к тому времени был мертв.
Приказ, видимо, был написан второпях, и на нем не стояло подписи Николаева. В следующем приказе по армии, изданном через пять дней, 23 сентября, и на этот раз подписанном Николаевым, говорилось:
«Ввиду выяснившихся обстоятельств, что командир 2-го батальона 873-го стрелкового полка старший лейтенант Кузнецов руководил боем отдельной группы батальона с проникшим на Арабатскую стрелку противником и геройски погиб, приказываю: Пункт 5-й приказа войскам армии от 18 сентября 1941 года отменить.
Ответственность за ложные сведения о старшем лейтенанте Кузнецове несет бывший командир 873-го стрелкового полка полковник Келадзе».
Я сказал, что приказ писался второпях. Об этом говорят не только содержащиеся в нем неточности, но и быстрота его появления — буквально на следующий день после событий. Насколько я понимаю, само появление этого приказа было результатом запроса начальника Генерального штаба Шапошникова, до которого, уж не знаю через какие каналы, дошли сведения о событиях под Сальково и на Арабатской стрелке. Из текста видно, что приказ был отправлен Шапошникову в ответ на его запрос: «В ответ на № 002064. В результате расследования событий на Арабатской стрелке факта захвата противником станции Сальково отдан прилагаемый приказ войскам 51-й армии…»
В чисто военном смысле ничего катастрофического не произошло. Положение на Арабатской стрелке было без особого труда восстановлено. А тот батальон 276-й дивизии, который был отрезан от нее немцами под Сальково, вопреки первым сведениям, не погиб, а, потеряв пятьдесят человек убитыми и ранеными, прорвался через тылы немцев и присоединился к одной из дивизий воевавшей на материке 9-й армии. Но смысл событий, содержавшийся в них урок были гораздо опаснее масштаба этих двух частных неудач. Видимо, это и обеспокоило Генеральный штаб. То, что приказ, который я цитировал, был все-таки издан и многие вещи названы в нем своими именами, было очень важно — у нас оставалось меньше недели до начала немецкого наступления на Крым.
А теперь зададим себе вопрос: ну, а если бы подлинная картина не стала ясной? Если бы то донесение о бое за станцию Сальково, которое направил наверх командир 276-й дивизии, или те объяснения, которые выдвигал в свою защиту командир 873-го полка, были приняты за нечто достоверное? Что тогда? Как бы отразилась эта неправда на наших дальнейших действиях в Крыму? Думаю, самым губительным образом. Должно быть, этим чувством и были вызваны те горькие строки, которые я записал тогда, что в этой истории, как в капле воды, отразилось страшное бедствие — наличие в армии людей, боящихся начальства больше, чем врага…
Хочу дополнить свои комментарии, связанные с событиями под Сальково и на Арабатской стрелке, еще одним свидетельством, взятым из книги воспоминаний бывшего заместителя командующего 51-й отдельной Крымской армией генерала армии П. И. Батова. Вот что он пишет по этому поводу:
«Сальково и Арабатская стрелка. Оборону держала здесь, как я уже говорил, 2?6-я стрелковая дивизия, сформированная в Чернигове уже после начала войны. Больше Половины бойцов в ней в возрасте за тридцать лет, не обученных ведению боя. Как-то генерал И. С. Савинов откровенно сказал мне, что он просто порой теряется из-за того, что люди еще не умеют по-настоящему с винтовкой обращаться, а большинство командиров — из запаса, без опыта командования. Помочь ему кадрами было невозможно: в это время в офицерах до крайности нуждалась осажденная Одесса, и управление 51-й отдельной армии, отрывая от себя, посылало их туда. Самого комдива я знал как квалифицированного штабного работника. Позже, в ноябре и декабре сорок первого года, на Тамани, когда я принял командование 51-й армией, генерал Савинов служил у нас заместителем начальника армейского штаба, а после гибели генерала Шишенина возглавил штаб, прекрасно работал при подготовке десантной операции. Это был очень опытный штабной работник, но командовать дивизией ему, видимо, было тяжело. По характеру мягкий, обходительный, привыкший более доверять, нежели проверять, он представлял полную противоположность Черняеву и Первушину. И потом — одна черта, опасная в боевой обстановке: командир 276-й дивизии больше всего боялся начальства. Окрик лишал его способности работать».
99 «У позиции морских артиллеристов мы на несколько минут задержались. Политрук батареи… был первый человек за утро, четко и ясно доложивший обстановку…»
127-й морской батареей, которая спасла положение и остановила немцев на Арабатской стрелке в ночь с 16 на 17 сентября, командовал лейтенант Василий Назарович Ковшов, шахтер, потом краснофлотец, командир батареи, к началу войны — артиллерийский офицер. Впоследствии, в ноябре 1942 года, он, судя по документам, пропал без вести.
Из донесений о действиях батареи за 16 сентября видно, что минометным огнем немцев на ней было ранено одиннадцать краснофлотцев. В рапорте, написанном «во исполнение личного приказания члена Военного Совета 51-й армии, корпусного комиссара товарища Николаева о награждении отличившихся в этом бою артиллеристов», упоминается фамилия комиссара батареи Н. И. Вейцмана, того самого политрука, который первым в тот день ясно и четко доложил Николаеву обстановку.
100 «…Николаев, в человеческое поведение которого я просто влюбился, все-таки, по моему смутному ощущению, делал что-то не то, что ему нужно было делать как члену Военного Совета…»
Я с большим интересом нашел в мемуарах Батова несколько упоминаний о Николаеве. Приведу два из них, в сущности дополняющие друг друга.
«Николаев по своему обыкновению облазал весь передний край 156-й дивизии, как раз в этот день немецкие самолеты просто не давали житья. Ну, Николаев-то был к опасностям боевой обстановки равнодушен, наоборот, его как будто приводило в хорошее настроение сознание, что он вполне делит эти опасности с массами бойцов и офицеров. К сожалению, он не ответил на волнующие нас вопросы: оценка противника, вероятное направление его удара, а самое главное — наши резервы…»
«…Ему, как и многим товарищам, испытавшим чрезмерное выдвижение в конце тридцатых годов, было туговато… На Хасане он был комиссаром полка. Теперь — член Военного Совета армии, действующей на правах фронта. С командующим у них не было взаимного понимания: командарм подавлял его эрудицией. Не будучи в состоянии поправить командарма в главном, товарищ Николаев исправлял частности, уезжал в полки, в родную для него стихию боя».
Прочитав это, я еще раз заново подумал об Андрее Семеновиче Николаеве, о своей тогдашней, в общем восторженной, оценке его личности и о том, что представлял собой этот человек в действительности. Не с точки зрения молодого военного корреспондента, восхищенного его храбростью, а с более существенной точки зрения — его соответствия занимаемой им должности члена Военного Совета отдельной армии, находившейся на правах фронта.
Смотрю личное дело Николаева, разрозненные архивные документы, бросающие свет то на один, то на другой кусочек его биографии, и думаю о том, что Батов, конечно, прав: там, в Крыму, Николаеву было туговато.
Смотрю на документ, называющийся «Личным листком перемещений и назначений», и вижу оттиснутое на нем поспешными лиловыми штампами такое лихорадочно-быстрое выдвижение, которое другого человека, нравственно менее цельного, чем Николаев, вообще могло бы душевно искалечить.