Страница 92 из 100
* Улицы (англ.).
Густопрозрачная вода Отображает лишь туманы:
В ней эти виллы и каштаны Не отразятся никогда.
* * *
О, прелесть женская! О, слабость! Эти руки — Творительницы благ, гасительницы мук!
Оленья кротость глаз, «нет» говорящих вдруг Нам, что искушены в дурной мужской науке!
О, женских голосов врачующие звуки,
Пусть лгущие порой! О, благодатный круг Рыданий и рулад! О, песня, смех, испуг,
О, заглушённый стон в миг счастья, в час разлуки!
Как жизнь сама - жесток и страшен человек...
Ах, если бы вдали от схваток и от нег
Нам сохранить хоть край покинутой вершины!
Чтоб осенила нас младенческая твердь Доверия, добра... Что нас ведёт, мужчины?
И что оставим здесь, когда наступит смерть?
* * *
Печали, Радости, убогие скитальцы!
Ты, сердце, что опять, угаснув лишь вчера,
Пылаешь, — всё прошло; окончена игра!
И тени от добыч не удержали пальцы!
Сонм ненасытных чувств - отмучились, страдальцы! Отпелись, отклялись, отнежились — пора! Истоптанной тропой плетутся со двора Смех и старуха Грусть, — прощайте, постояльцы!
Безгрешен, отрешён, блаженной пустотой Наполненный — теперь ты познаёшь покой,
И в новой чистоте твой дух и ум — едины.
А сердце, что вчера, гордыней сожжено, Отчаивалось, - вновь к любви вознесено И постигает жизнь — предвестницу кончины.
О, жизнь без суеты! Высокое призванье —
Быть радостным, когда не весел и не нов Любой твой день в кругу бесхитростных трудов, И тратить мощь свою на подвиг прозябанья!
Меж звуков городских, меж гула и бряцанья, Настраивать свой слух на звон колоколов И речь свою — на шум одних и тех же слов,
Во имя скучных дел без примеси дерзанья!
Средь падших изнывать, затем чтоб искупить Ошибки прежних дней; и терпеливым быть В безмерной тишине возлюбленной пустыни...
И совесть охранять от сожалений злых, Врывающихся в строй намерений благих...
— Увы! — сказал Господь: всё это — грех гордыни!
* * *
Закон, система, запах, цвет!
Слова пугливы, как цыплята,
А на мечте — подошвы след.
Плоть стонет, на кресте распята...
И вас преследует, как бред,
Смех толп, соблазнами чреватый.
Неласковость небес глухих,
Цветов сомнительных цветенье,
Твои змеиные движенья,
Любовь, вино сосков твоих,
Наш грешный мир и рай Святых...
Нет смысла в этом наважденье Страдания и наслажденья -Нет объясненья нас самих!
* * *
Как волны цвета сердолика,
Ограды бороздят туман;
Зелёный, свежий океан Благоухает земляникой.
Взмах крыльев мельниц и ветвей Прозрачен, их рисунок тонок;
Им длинноногий жеребёнок Под стать подвижностью своей.
В ленивой томности воскресной Плывут стада овец; они Кудрявым облакам сродни Своею кротостью небесной...
Недавно колокольный звон Пронёсся звуковой спиралью Над млечной, дремлющею далью И замер, ею поглощён.
* * *
Брат-парижанин, ты, что изумляться рад,
Взойди со мной на холм, где солнцу нет преград, -Здесь родилось оно, и блеск его рожденья Взывает к торжествам, ждёт жертвоприношенья... Идём! Какой театр в холстах своих таит Такую даль и близь, такой обширный вид В мерцающей пыльце на серебре тумана.’ Поднимемся наверх, пока свежо и рано...
В удобнейшей из лож теперь расположись, Художнику тона, бесспорно, удались:
Жар черепиц в тенях платанов и акаций,
Собора светлый взлёт, и мрак фортификаций,
Не страшных никому, и частокол зубцов И шпилей вдоль гряды червонных облаков,
И позолота их по золоту восхода, — Сокровищницы блеск в атласе небосвода...
Когда на эту высь ты дал себя увлечь,
Признайся, что игра, пожалуй, стоит свеч,
Что «недурён пейзаж»... Теперь найди терпенье, Чтоб, ноги потрудив, своё потешить зренье (Не знавшее иных просторов и красот,
Чем «сельский колорит» монмартрских высот, ^ Зелёных, как нарыв, с их сыпью бледных зданий И запахом трущоб) - иных очарований Картинами; пойдём прибрежною, такой Тенистою, такой росистою, тропой
К предместьям городским; до них подать рукою;
Вот улочка бежит под аркою крутою:
И складны и милы старинные дома,
Текущие ручьём, как улица сама,
Чтоб окаймлять её изгибы и извивы,
Под зеленью резной, с тенями цвета сливы...
Как рядом с этим всем устойчиво скучна «Османновских» жилых кварталов новизна!
Прохожий простоват, но это только с виду.
Лукав он и умён — не даст себя в обиду!
В своих стенах он царь — они ему верны,
Свидетели живой истории страны.
На этих площадях, где только ветра голос Да ласточек полёт, - провинция боролась И борется с твоим влиянием, Париж,
Всей прочностью своих фундаментов и крыш.
Здесь дверь не просто дверь, а страж фамильной чести, Сюда, как в тёмный лес, едва доходят вести;
Кто бережёт покой, тому и дела нет До театральных бурь, до натиска газет.
Здесь любят, и едят, и верят по старинке,
И каждый разодет отнюдь не по картинке,
Здесь знают цену вам, работа и досуг,
Боятся перемен и действуют не вдруг...
Признайся, недурён эдем провинциальный?
Ужель тебе милей зловонный и сусальный Дряхлеющий гигант и весь его уклад Горячечный? - скажи, о парижанин-брат!
ПЬЕРРО
Нет, он уже не тот лунатик озорной Из песни давних лет - прабабушек утеха!
Он в призрак обращён - ему ль теперь до смеха?
Огонь свечи погас, и всё покрылось тьмой.
Неверный свет зарниц, всплеск молнии ночной Являют нам его: рта тёмная прореха Зловещих панихид подхватывает эхо,
А белый балахон — как саван гробовой.
Бесшумней, чем полёт незримых крыл совиных, Движенья рукавов расплывчатых и длинных, Зовуших в никуда и машущих вразброс.
Отверстия глазниц полны зелёной мути,
И белою мукой запудрено до жути Бескровное лицо — и заострённый нос.
ОРЛЕАНСКАЯ ДЕВА
Когда затлел костёр и поднялся дымок Под звон колоколов и клира завыванья,
Дух девушки и плоть пронзило содроганье,
А город на неё взирал, тысячеок.
Беспомощней овцы, что добрый пастушок, Взлелеявший её, отправил на закланье,
Постигла вдруг она безмерность злодеянья И то, что был король неверен и жесток.
— Не стыд, не грех ли вам позволить англичанам В горсть пепла превратить ту, что под Орлеаном, — Соратники! Друзья! - их повернула вспять?
И Жанна, от обиды злой изнемогая,
Не смерти убоясь, — её не миновать! -Слезами залилась, как женщина любая...
УТРЕННИЙ БЛАГОВЕСТ
Пурпурно-рыжая аврора Последних жарких дней огнём,
Как страстью, жаждущей простора, Обуревает окоём.
Ночь, отливая синевою,
Истаивает, словно сон. Коралловою полосою Угрюмый запад обнесён.
Вдоль затуманенной равнины Росы мерцают светляки.
Луч солнечный, косой и длинный, Вперяется в клинок реки.
С невнятным шумом пробужденья Свивается в один венок Дыханье каждого растенья -Почти невидимый дымок.
Всё ярче, шире и привольней,
Подробней — дали полотно:
Встаёт село под колокольней;
Ещё одно; ещё окно
Зарделось - в нём взыграло пламя.
Багровым отсветом небес Оно сверкнуло над полями,
Метнулось в молчаливый лес,
Отброшенное мимоходом Зеркальным лемехом сохи.
Но вот, в согласии с восходом,
Заголосили петухи,
Вещая час большого неба,
Глаз, протираемых до слёз,
Куска проглоченного хлеба И стука первого колёс,
Час неуюта и озноба,
Пронзительного лая псов И вдоль тропы — одной до гроба —
Тяжёлых пахаря шагов.
А вслед - последняя примета Дня, распростёршего крыла:
Творцу Любви, рожденью света,
Поют хвалу колокола.
ПОЁТ КАСПАР ГАУЗЕР7
Прибрёл я в город, где дома Так высоки — юнец безотчий...
Мне люди заглянули в очи,
Но не узрели в них ума...
Любовной жаждою палим,
Изведал я тоски отраву: