Страница 94 из 98
так на глазах, хоть времена и изменились, но всё же не настолько, чтобы я чувствовала себя абсолютно спокойно в московских гостях. М. б. хоть несколько дней так, а ещё несколько — иначе, понемногу могу гостить и у Т.С.1, к<отор>ая теперь живёт в вашем же переулке, и у Дины. Хотелось бы узнать насчет временной прописки, м. б. это сейчас легко и просто, тогда — я бы прописалась недели на 2 по любому адресу и была бы спокойна. Писала ли я Вам о том, что Эрен-бург обещал помочь с пособием (ежемесячным) от Литфонда для Аси? Хоть бы Литфонд не отказал! Тогда я была бы за неё, (материально) спокойна, кто ей помогает, продолжал бы помогать, а кроме того, у неё был бы какой-то постоянный прожиточный минимум, а это ужасно важно.
Как подумаешь - и все мысли в одно упираются, в реабилитацию. Тогда всё было бы несказанно легче и проще. А как представишь себе отъезд отсюда в полнейшую неизвестность, нигде ни квартиры, ни работы, ничего надежного - и руки опускаются. Сил-то мало, сколько раз можно всё начинать сначала, бороться всё с теми же нелепостями? Все, кроме Вас и Бориса, ругают меня за мою отпускную затею, — справедливо в отношении бесхозяйственного расходования денег, которых всегда слишком мало, и несправедливо во всех прочих отношениях, но я уверила себя, что делаю правильно. Весной уедешь куда-нб. опять к чёрту на рога, опять впряжешься в какую-нб. нудную работёнку и так ещё долго ни с кем не увидишься. Трудно всё это.
Целую вас крепко и люблю.
Ваша Аля
P.S. Дина писала мне об афишах Митиных и Ваших в Москве — хочет пойти послушать. Как его здоровье, совсем ли поправился? Дай Бог всем здоровья!
Зиночка дорогая, какие дивные апельсинные корки, а в одной коробочке с земляничной примесью! Спасибо, родная! Целуем обе.
’ У Т.С. Сикорской.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич1
30 ноября 1954
Дорогие мои Лиленька и Зина! Пишу вам, чтобы успокоить насчёт дальнейшего моего путешествия — в одном купе со мной оказался чудесный попутчик, к<отор>ый сходит в Красноярске и дальше
летит до Норильска, т. ч. нам и с вокзала и до аэродрома — по дороге. Это очень удачно, один будет доставать машину, другой сторожить вещи и т. д. Так что не тревожьтесь, всё будет в порядке.
Будьте все здоровы, мои дорогие. Пишите хоть по чуть-чуточке, чтобы эта тёплая ниточка не прерывалась и не переходила в «гольное воображение». Очень вас всех люблю.
Ваша Аля
Еду очень хорошо, чудесный вагон, хорошие спутники и обслуга, только вот направление...
Привет всем квартирным, с кем не успела попрощаться.
Спасибо вам бесконечное за всё, мои родные. Я впервые за все эти годы чувствую себя по-настоящему отдохнувшей, проветрившейся, как будто бы все окна моей души раскрылись жизни навстречу (а не только окно вашей комнаты). Всё это не поддается словам и всё вы отлично знаете и понимаете, недаром родные. Особым, действительно огромным счастьем был для меня «Дом с мезонином»72 73 - дом души моей. Спасибо Мите. «Не прошло и трёхсот лет», как до меня, до самых недр и глубин дошло ваше величайшее искусство, которое я раньше воспринимала немного внешне, снаружи, как-то только эмоционально. А теперь самым сердцем, как настоящую любовь.
Ем беспрерывно и не знаю, как выйду из этого положения!
По приезде телеграфирую.
Зинуша, солнышко моё, так нежданно появившаяся на вокзале, спасибо!
Целую вас всех горячо и нежно. Очень всё же грустно расставаться.
Б.Л. Пастернаку
Туруханск, 10 января 1955
Дорогой Борис! Как видишь, я вдоволь наговорилась с тобой мысленно, прежде чем принялась за письмо. Туруханск вновь принял меня в свои медвежьи объятья, по-прежнему не оставляя времени ни на что, кроме работы. А её за моё отсутствие накопилось столько, что я, разленившись во время отпуска, никак не могу её осилить и по-настоящему войти в колею. Находившись, наездившись и налетавшись по большим дорогам, все не привыкаю к туруханской узкоколейке, спотыкаюсь на тропках, проваливаюсь в сугробы, работаю на ошупь, думая о другом. А мысли мои, как и все бабьи мысли, идут ниоткуда и ведут в никуда, что и является основным моим несчастьем. Таким образом всю жизнь я делаю всякие нелепые веши, которые осмысливаю лишь спустя, и постфактум подвожу под них фундаменты оправданий.
Дорогой друг мой, я бесконечно счастлива, что побывала в Москве и вновь встретилась с тобой. Мы видимся очень редко, между нашими встречами такие события и расстояния, что история их вмещает с трудом. А мы — сколько же мы вмещаем, сколько же у нас отнято и сколько нам дано! Из последних твоих, мне известных стихов, пожалуй, самое моё любимое - это Гамлет, где жизнь прожить не поле перейти. А из наших встреч - каждая - самая любимая. И тогда, когда ты так патетически грустил в гостинице1 (я как сейчас помню эту комнату — слева окно, возле окна - восьмиспальная кровать, справа -неизбежный мраморный камин, на нём — стопка неразрезанных книг издания NRF2; а сверху - апельсины. На кровати (по диагонали) ты, в одном углу я хлопаю глазами, а в другом - круглый медный Лахути. Ему жарко и он босиком). И тогда, когда мы с тобой сидели в скверике против Жургаза, вскоре после отъезда Вс<еволода>. Эм<илье-
вича>3. Кругом была осень и были дети, кругом было мило и мирно, и все равно это был сад Гефсиманский и моление о чаше4. Через несколько дней и я пригубила её. И тогда, когда я приехала к тебе из Рязани, и твоя комната встретила меня целым миром, в который я не чаяла вернуться - картинами отца, Москвой сквозь занавески, и ешё на столе была какая-то необыкновенно красивая синяя чашечка (просто чашечка, а не из того сада!), резко напомнившая мне детство — если у моего детства был цвет, то именно этот, синий, фарфоровый! Помнишь мамин цикл стихов об Ученике? Так вот, всегда, когда встречаюсь с тобой, чувствую себя твоим Учеником, настоящим каким-то библейским Учеником, через времена, пространства, войны, пустыни, испытания вновь добредшим до Учителя, как до источника. Скоро опять в путь, а кругом — тишина. Время притаилось, готовясь к прыжку. И вот теперь вновь мы встретились с тобой, и опять я слушала тебя и смотрела в твои неизменно-золотые глаза. Пожалуй, не было бы сил всё глотать и глотать из неизбывной чаши, если бы не было твоего источника — добра, света, таланта, тебя, как явления, тебя, как Учителя, просто тебя.
Все остальное было тоже очень хорошо, и твоя дача, о которой З.Н.5 говорит, что она куда лучше Ясной Поляны, и тихие сосны вокруг дачи, и, главное, тоненькая рябина, усыпанная ягодами и снегирями. Очень всё было хорошо, я страшно рада, что побывала у вас.
Ливанова6 вспоминаю с удовольствием. Он таким чудесным, отчетливым, сценическим шепотом говорил мне такие ужасные вещи про каких-то академиков, там, за таким чинным столом, что показался мне Томом Сойером по содержанию и Петром Великим по форме (в воскресной школе и на ассамблее). Впрочем, приятно всё это было постольку, поскольку он нападал именно на академиков, а не, скажем, на меня. Тогда бы мне, конечно, не понравилось.
У нас вторую неделю беспрерывные метели, что ни надень — продувает насквозь. За водой ходить - мученье, дорогу перемело, сугробы. Стараемся пить поменьше, а умываемся снегом (конечно, растопленным). Но всё равно всё хорошо.
Напиши мне словечко, скажи, как тебе живётся и работается. Я просто вида не показала, насколько я была уязвлена тем, что ты мне ничего не прочёл и не дал прочитать своего нового. Конечно, я сама виновата. А очень просить тебя не стала, чтобы ты не воспринял это, как «голос простых людей» (по Гольцеву7).
Спасибо тебе за всё.
Целую тебя.
Твоя Аля
Передай мой сердечный привет Зинаиде Николаевне.
72
Письмо написано по дороге в Туруханск из Москвы, где А.С. провела вторую половину ноября.
73
Во время пребывания в Москве А.С. присутствовала на занятиях Е.Я. Эфрон с Д.Н. Журавлевым, работавшим тогда над рассказом А.П. Чехова «Дом с мезонином».