Страница 7 из 98
Из Кисловодска1 я вернулась потолстевшая на 3 кило, которые все ушли в щёки — ну и в попку, конечно. Загорела не то что, как в Ницце, но всё-таки неплохо.
В редакции вызывала сенсацию цветущим видом и прелестным, серебристым, неповторимым смехом. Меня долго обнимали и целовали, и тотчас же усадили за корректуру. И я, забыв про Кисловодск, про курортные настроения, забыв и смех и мрак, засела за работу avec le serieux qui me caracterise*. В ящике редакционного
стола нашла, помимо два месяца тому назад начатого письма к тебе, маникюрных ножниц и груды старых гранок — бутерброд с сыром, скрючившийся и окаменевший. Выбросила. И жизнь окончательно вошла в свою колею. Всех своих нашла здоровыми и бодрыми, тётка преподает, Нинка работает, двоюродный брат учится и бегает на каток, и т. д., и т. д.
Ну вот тебе и все мои новости. А теперь про твои: бедненький мой, я очень сочувствую вам! Променять Париж на Монте-Карло — совсем незавидная доля! А главное - одиночество. Ведь там у вас — ни одной собаки. Solitude dans un decor d’operette!20 Пишите мне почаще са te distraira21, нет? А как Фефкино здоровье? Неужели он всё так же страдает животиком? Натыкается в темноте на мраморные тяжёлые предметы и роняет электрический провод в ночной горшок? Береги его, он такой милый, и так похож на Pluto!2 (NB! - последняя фраза s’accorde, bien entendu22 вовсе не с горшком, а с Фе-фой!) Наташенька, ты чувствуешь, какие я пишу глупости! Но что же поделаешь, я без глупостей не могу, и - не смейся - они очень-очень помогают жить!
С. Я. Эфрон с дочерью в санатории. Кисловодск, декабрь 1937