Страница 50 из 98
Как мне жаль, что я не виделась с Нютей!3 В последний раз мы виделись в том же Болшево, но на другой даче4, и уже тогда она была совсем старенькая и седая, а с тех пор пошёл одиннадцатый год!
Милые мои, как я счастлива, что нам удалось повидаться, что побывала я в вашей милой комнатке, повидалась и с Котом и с Митей и что хлебнула я родного воздуха. Ведь и этого могло не быть. Но, повторяю, мне отчего-то думается и чувствуется, что скоро мы с вами будем вместе и жизнь наша - т. е., вернее, моя - изменится и наладится. М. б. это только оттого, что человек не может жить без надежды? А м. б. и в самом деле предчувствие. Я вам писала, что 17 февр<аля> видела маму во сне - она мне сказала, что придёт за мною 22-го фев-р<аля>, что дорога моя будет вначале трудной и грязной, «но это -весенние ливни», сказала мне мама, «потом дорога наладится и будет хорошей». И в самом деле, 22-го я начала свой очередной новый путь5, не из лёгких, но убеждена, что дорога скоро наладится и что всё будет хорошо. Крепко, крепко вас целую и люблю.
Ваша Аля
' Наоборот: der Esel - осел, der Affe - обезьяна (нем.).
2 Б.Л. Пастернаку.
3 С Анной Яковлевной Трупчинской - старшей сестрой отца.
4 На уже упоминавшейся даче в Болшеве в поселке Новый Быт (см. письмо от 15.V.1942 г.).
5 То есть была арестована.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
8 ноября 1949
Дорогие мои Лиленька и Зина! С некоторым запозданием поздравляю вас с 32 годовщиной великой октябрьской социалистической революции и надеюсь, что вы хорошо провели этот замечательный праздник. Вы не обижайтесь, что не смогла я вас поздравить своевременно, но вся подготовка к праздникам прошла у меня настолько напряжённо, что не было буквально ни минутки свободного времени. В этих условиях работать необычайно трудно — у дома культуры1 ни гроша за душой, купить и достать что-либо для оформления сцены и здания невозможно, в общем, намучилась я так, что и передать трудно. Сейчас, когда эта гора свалилась с плеч, чувствую себя совсем, совсем больной, столько сил и нервов всё это мне стоило.
Праздновать не праздновала совсем, а поработать пришлось много-много.
У нас уже морозы крепкие, градусов около 30. Представляете себе, какая красота — все эти алые знамена, лозунги, пятиконечные звёзды на ослепительно-белом снеге, под немигающим, похожим на луну, северным солнцем! Погода эти дни стоит настоящая праздничная, ясная, безветренная. Ночи — полнолунные, такие светлые, что не только читать, а и по руке гадать можно было бы, если бы не такой мороз! Было бы так всё время, и зимовать не страшно, но тут при сильном морозе ещё сногсшибательные ветры, вьюги и прочие прелести, которые с большим трудом преодолеваются человеческим сердцем и довольно легко преодолевают его.
В нашей избушке терпимо только тогда, когда топится печь. Топим почти беспрерывно. Дрова всё время приходится прикупать, т. к. запастись на такую прожорливую зиму просто физически невозможно. Воду и дрова возим на собаках - кажется, пишу об этом в каждом письме, настолько этот вид транспорта кажется мне необычайным. Представляете себе — нарты, в которые впряжены 2—3—4 пушистых лайки, которые, лая и визжа, тянут какое-нб. бревно или бочонок с водой. Потом на них находит какой-то стих, они начинают грызться между собой, и всё это сооружение летит под откос кверху тормашками, сопровождаемое выразительным матом собачьих хозяев.
Здешние обитатели говорят на многих и разных языках, но ругаются, конечно, только по-русски. Живут бедно, но зато празднуют так, как я в жизни не видывала, — варят какую-то бражку, гулять начинают с утра, к вечеру же все, старые, малые и средние, пьяным пьяны. По селу ходят пьяные бабы в красных юбках, ватных штанах и поют пьяными голосами пьяные душещипательные песни, мужики же все валялись бы под заборами, если были бы заборы - но последние к зиме ликвидируются, чтобы не пожгли соседи. Где-то кого-то бьют, где-то сводятся старые счёты, кого-то громогласно ревнуют — Боже ты мой, как всё это далеко, далеко и ешё тысячу раз далеко от Москвы! Потом начинается утро, и - всё сначала.
Вот Нина мне пишет, что жить можно везде и всюду есть люди. Да, конечно, каждый из нас живёт до самой смерти там, где ему жить приходится. Что же касается людей, то здешние совсем непохожи на тех, кого я знала раньше. Старики доживают свой век, а молодежь растёт в условиях очень необычных, и это наложило на всех глубокий отпечаток.
Пишу вам в 6 ч. утра в пустом клубе, где дежурю на праздник. У вас сейчас только 2 ч. ночи. Очень жду от вас весточки. Хочется, чтобы у вас всё было хорошо, а главное, чтобы были вы здоровы. <...>
Очень крепко целую всех вас.
Ваша Аля
' К началу учебного года А.С. так нарядно оформила школу, где она работала уборщицей, что уже 15 сентября ее перевели на должность художника РДК (Рабочего дома культуры) Туруханска с «окладом по смете».
Е.Я. Эфрон
19 ноября 1949
Дорогая Лиленька, я так давно ничего от Вас не имею, что начала ужасно беспокоиться, всё ли у Вас благополучно, как здоровье. Я так далеко от Вас, и тем более хочется чувствовать Вас близко, а Вы всё молчите. Всегда успокаиваю себя Вашей занятостью и нелюбовью к письмам, но всё же предпочитаю быть уверенной в этом. Так что скорее напишите открыточку или заставьте вечную жертву Вашей корреспондентской лени - Зину. Я очень, очень жду весточки от Вас.
Шла сейчас с работы и думала о том, что лет мне ещё не так много, а я, как очень старый человек, окружена сплошными призраками и воспоминаниями — как это странно! Почти всю свою сознательную жизнь я, как только остаюсь наедине с собою, начинаю мысленно разговаривать с теми, кого нет рядом, или с теми, кого уже никогда рядом не будет. И вспоминаю то, что никогда не повторится и не вернётся. Жизнь моя, кончившаяся в августе 39-го года, кажется мне положенной где-то на полочку до лучшего случая, и всё мне кажется, что, оборвавшаяся тогда, она свяжется на том же самом оторванном месте и будет продолжаться так же. Казалось, вернее. На самом-то деле я давно уж убедилась, что всё — совсем иное, и всё же иной раз мне мерещится, что я вернусь в ту свою жизнь, настоящую, где все и всё — по своим местам, где все и всё ждёт меня.
Но бываю я наедине с собою только тогда, когда иду на работу — ещё не рассвело — или с работы — уже стемнело.
И всё кругом настолько странно и призрачно, настолько ни на что не похоже, что кажется — ещё один шаг, и вот я уже в той странной стране, которой нет на свете, — где ждёт меня моя, уже так давно прерванная, жизнь.
Дорогая Лиленька, я сама чувствую, насколько бестолково всё то, что я пытаюсь Вам написать. Я ужасно устала, все эти дни, когда праздники следуют за праздниками, проходят у меня в постоянной, беспрерывной, совсем без выходных, работе, в работе очень плохо организованной и поэтому гораздо более трудоёмкой, чем ей полагалось бы. «Дома» почти ничего не успеваю делать, т. к. тащу с собой опять-таки работу, над которой сижу очень поздно. Благодаря московской помощи хоть топлю вдоволь, не сижу в холоде. Хоть и очень дорого это удовольствие обходится, но предпочитаю себе отказывать в чём-нб. другом. Зато на работе частенько приходится мёрзнуть. Вообще условия работы очень нелёгкие, всячески.
Лиленька, имеете ли известия от Аси и Андрюши? Если да, то напишите мне.
От Мульки давным-давно получила открыточку, на к<отор>ую ответила дважды, и с тех пор ничего от него не имею и о нём не знаю и, конечно, очень беспокоюсь. Была ли у Вас Татьяна Сергеевна?1 Как она Вам понравилась? Она мне пишет чудесные письма, которые меня постоянно радуют. Она и её муж2 — действительно редкие люди. Бесконечно я им благодарна и за дружбу, и за помощь, и за всё на свете.
Как только будет у меня выходной, напишу Вам как следует, а пока просто захотелось сказать Вам о том, что я Вас люблю и помню постоянно, очень тревожусь, подолгу ничего не получая, и о том, что человеческие слова вообще и мои, в частности, бессильны передать всё то, что так хотелось бы!