Страница 3 из 98
3 Очерк опубликован в парижском журнале «Наша Родина» (1937, № 1).
нашими пограничниками. Последняя проверка паспортов. Едем дальше. Всё это похоже на сон — действительность для меня начинается с первым шагом по русской земле.
Негорелое.
У меня и сейчас нет слов, чтобы передать моё чувство.
Таможня. Большое, светлое здание. Осмотр багажа. А у меня глаза разбегаются, кажется, я на всю жизнь запомнила лица - пограничников, молодой телеграфистки в окошечке, уборщиц, носильщиков. Наши, все наши, всё Наше, моё. И, когда обращаясь ко мне, меня называют «гражданкой», для меня это слово звучит ласковее всех ласковых слов мира.
Ночь провожу в вагоне. Мне приносят постельное бельё, тёплое одеяло, подушку. Сплю так крепко, что просыпаю всё на свете - и восход солнца, и главные остановки, и чуть ли не Москву.
Когда я приехала (в конце марта), кое-где в переулках ешё лежал снег, люди ходили в меховых шапках и шубах, была ещё почти что зима и уже почти что весна. В течение первых дней я кажется только и делала, что бегала по улицам и смотрела, смотрела, смотрела, никак не могла наглядеться, да и не нагляделась и по сей день. Каталась в метро, в троллейбусах и автобусах, в трамваях и такси, глядела из окон, глядела в окна, покупала сегодняшнюю «Правду» и сегодняшние «Известия», забегала в магазины, прислушивалась к русской речи, приглядывалась к русским лицам.
Что же меня больше всего поразило в сегодняшней Москве? Мне трудно сказать! Всё.
Вот я иду по Красной площади, которую помню с детских лет, которую столько раз видела в актюалите* парижских кинематографов. Живая я, на живой Красной площади!
Кремль. — На кремлёвских башнях — золотые звёзды. Бьют часы. Направо, у кремлёвской стены - мавзолей Ленина. Каждый день бесконечные толпы народа терпеливо, в полном молчании стоят у входа, ожидая своей очереди войти и поклониться вождю.
На Ленинском музее - огромный, во всю вышину здания, в нечеловеческий рост - портрет Пушкина. (Я ешё застала пушкинские дни.)
А как здесь знают и любят Пушкина! Еду в трамвае - на площадке две маленькие девочки - одна другой, захлебываясь от восторга рассказывает «Руслана и Людмилу», наполовину своими, наполовину пушкинскими словами. В книжных магазинах издания Пушкина-
нарасхват. Покупают и рабочие, и колхозники, мне кажется, нет во всей стране человека, который не знал бы имени поэта. Любовь к Пушкину — массовое явление. Любят все — от мала до велика — неисчерпаемой, как сам Пушкин, — любовью.
О чём говорят люди? Какие разговоры слышны на улицах, в автобусах, в метро? Говорят о работе, об ученьи, о прочитанной книге, об увиденном спектакле. Ибо учатся, работают, читают и ходят в театр решительно все. Сколько раз, услышав какое-нибудь меткое замечание, какой-нибудь оживлённый спор, я оборачивалась, желая посмотреть на лица собеседников, и удивлялась кажущемуся несоответствию между обликом людей и темами, затрагиваемыми ими. Да и правда, я не привыкла, чтобы рабочие в столовых, едущие с работы или на работу, разбирали Шекспира, игру актёров, режиссёрский замысел; чтобы колхозницы толковали о последней прочитанной книге, чтобы домработницы рассказывали об успехах и трудностях учёбы. «А у нас в цехе»... «А у нас, в Маруськиной бригаде»... «Ты читал?». «Ты видел?». «В пятой школе»... «Работаем по-стахановски»... «Авот Маяковский сказал»... «Учусь на отлично, вот только математика»... «Много Шуму из Ничего» идёт у Вахтангова, пойдём в выходной»... «Подтянуться надо, все отвечаем»...
Я помню, как в первый раз я пошла в театр, — пошла смотреть «Принцессу Турандот», самую свою старую театральную знакомую. Пьесу я знала хорошо, но зала для меня была совершенно новой. Рядом со мной оказалась пожилая женщина в синем платье и красном платочке. В антракте она объясняла своему сыну, мальчику лет десяти, содержание пьесы, и меня поразило, как толково она разбирается в этой буффонаде, как она чувствует и юмор, и поэзию сказки. «Я уже во второй раз смотрю», сказала мне она, «а вот мальчишка — в первый. А вы что, тоже будете из метро?» - «Из метро?».
— «Ну да, я думала. Ведь сегодня — половина театра — наши метростроевцы. Я думала, вы тоже. Мы всей бригадой собрались — а вот там — Тонина бригада, а левее — Ванькина. В прошлый раз ходили смотреть “Укрощение Строптивой”. Очень всем понравилось!» Я посмотрела кругом. Мне было так хорошо, что вокруг меня сидели метростроевцы, мне было так хорошо смотреть, как они смотрят пьесу, слышать, как в антрактах они её обсуждают; мне было так хорошо, что соседка моя и меня приняла за метростроевку!
Очень сильно изменилась Москва за эти годы. Поражает, сравнительно с прошлым, количество новых, высоких, светлых домов, новых кварталов, выросших там, где прежде стояли избушки на курьих ножках и деревянные особнячки, количество продуктовых и универсальных магазинов, качество и обилие товаров. И в Париже
я не видала такого количества великолепных гастрономических магазинов, булочных, кондитерских, и такого количества покупателей в них, как здесь. Покупают радостно и много - покупает та же пёстрая, разнообразная толпа, которую встречаешь всюду, и в метро, и в театрах, и у ворот фабрик и заводов, и в коридорах школ и университетов. Замечательно, что здесь перестаёшь оценивать (на глаз) людей по внешнему признаку: красивое платье, шёлковые чулки - кто она, работница-стахановка, колхозница, приехавшая в Москву, студентка? Тяга к хорошим, красивым вещам - велика. И хороших вещей много, очень много, и невероятно велик спрос на них. В квартирах появляются новые веши - красивые сервизы, лампы, безделушки. Всё больше и больше производится хороших, добротных вещей.
В Москве, наряду с детскими садами, площадками, домами пионеров, школьников и октябрят, есть целый ряд специальных детских универмагов, где всё рассчитано на маленького потребителя - игрушки, одежда, книги, отделы санитарии и гигиены и т. д.
А детей здесь — невероятное количество. Самых замечательных детей в мире. Нигде, ни в какой иной стране я не видела таких - крепких, бесстрашных, весёлых и ясноглазых ребят...
Вот уже четыре месяца, как я живу и работаю в Москве. Вот уже четыре месяца, как на моих глазах живёт и трудится Москва. Эти четыре месяца научили меня большему, чем годы, проведённые мной за границами Советского Союза.
На моих глазах Москва провожала Марию Ильиничну Ульянову, сестру и друга Владимира Ильича. На моих глазах Москва встречала полярников, шла навстречу детям героической Испании, принимала трудовой первомайский и физкультурный молодёжный парады. На моих глазах Москва наградила участников строительства канала Москва—Волга.
На моих глазах Москва расправилась с изменой.
Великая Москва, сердце великой страны! Как я счастлива, что я здесь! И как великолепно сознание, что столько пройдено, и что всё — впереди! В моих руках мой сегодняшний день, в моих руках - моё завтра, и ещё много-много-много, бесконечно много радостных «завтра»...
Сегодня — выходной день, и я в деревне. Хорошо в деревне. Рожь уже на две головы выше меня самой. Поля — бесконечны, леса — глубоки, и всё это — только в тридцати верстах от Москвы! А васильки, а маки, а ромашка, а жаворонки!
Сельцо - небольшое, а хороший колхоз. Раньше здесь жили князья Голицыны. Вот их парк, вот белый дом с колоннами. Это - дом отдыха для пионеров. На холме - маленькая розовая церковь, заросшее сиренью кладбище. Голицынские могилы. Думали ли когда-нибудь, гадали ли когда-нибудь те, которые спят под каменными плитами, о том, что всё это - колонны и берёзы, парк и пруд, бесконечные службы и беседки — всё это взращивалось, строилось и возводилось для весёлых, радостных, простых детей в белых майках с красными галстуками?
Рядом с кладбищем — волейбольная площадка. Там играет деревенская молодёжь, и их городские гости. Шум, веселье шутки. А с реки доносятся, вместе с напевом гармони, слова песни:
Широка страна моя родная.
Много в ней лесов, полей и рек.