Страница 10 из 98
С.Д. Гуревичу
Княжпогост. 6 апреля 1941
Мулька, родненький, наконец, выходной день, я выспалась, встала в 8 часов, долго-долго мылась, потом без всякого удовольствия посмотрелась в зеркало (чужое), потом поела овсянки, потом подумала и съела ещё луковицу, потом подумала и выпила кипятку, и отложив на время стирку, штопку и пр., забралась наверх, и вот пишу тебе. За всё это время я получила от тебя три телеграммы, одну открытку (ту, что датирована декабрём вместо февраля) и одно письмо, где был вложен флажок, который не дошёл. С последней телеграммой (от 30.3) вышла смешная история: она (телеграмма) кончается словами «люблю очень сильно, целую тебя, родненькая, твой муж». Ну, я прочла, потом стала вертеть в руках, смотреть все даты и печати, и вдруг, в уголке, чернильным карандашом, рукой растроганного телеграфиста, следующие слова: «заочно я тоже люблю тебя». Мулька, я ужасно жду тебя, я надеюсь, что ты сможешь приехать, мне это просто необходимо. Хочется набраться от тебя немного сил, помнишь, как в мифологии Антей должен был прикасаться к земле, от которой брал животворящую силу. Ну, так вот, ты - моя земля. Приезжай, приезжай, Мулька, если только это возможно, если тебе разрешат, а то перебросят меня на какой-нибудь другой пункт и — ищи ветра в поле, а меня на севере.
Север - вещь хорошая, тебе бы понравилось, мне - меньше, т. е. мне бы конечно понравился он при других условиях - если бы много-много ездить, смотреть, как люди живут; а не так, как я - прикреплена к одному месту, и просто холодно, а всё окружающее - отчуждено от тебя, получается, как на выставке или в витрине - смотреть можно, а руками не трогай.
С утра я регулярно бываю в хорошем настроении, к вечеру — регулярно впадаю в меланхолию.
Утром считаю, что жизнь начинается, вечером — что всё кончено. Утром думаю, что если ты не приедешь, то, хотя и с трудом, переживу, а вечером — ну, одним словом, с утра я Джером К. Джером, а к вечеру Достоевский. Именно Достоевский, самый благородный из шизофреников. Боюсь, что со временем в жизни моей будут преобладать вечера. Конечно, если ты не приедешь. Мне стыдно признаваться в своей слабости, но я так устала, хотя никому не говорю и не показываю, что иногда по-настоящему ничего больше не хочется, ничто больше не интересно кроме одного, чтобы случилось чудо, и ты бы взял меня с собой, к себе, а дальше — всё, на дальнейшее даже не хватает фантазии. Говорю об усталости, конечно, не физической, а душевной, от которой без чуда действительно трудно избавиться. Я знаю, что когда всё в моей жизни утрясётся и отстоится — от всего останется только ценное, только настоящее, и пожалуй, можно будет писать хорошую книгу. Но как бы поскорее прожить, пережить этот испытательный срок, после которого только и можно сказать, звучит человек гордо или нет?
Аты знаешь, родной мой, что мне, пожалуй, сейчас было бы легче, если бы я тогда не встретила тебя? Потому что сильнее всего, больнее всего я ощущаю разлуку с тобой — всё остальное я ещё могу воспринимать в плане историческом, объяснять и обосновывать научно, без всякой досады включая себя в общий хор событий, но вот ты, ты, разлука с тобой, это для меня по-бабьему, по-детски непонятно, необъяснимо и больно. Ведь всё это время у меня такое чувство, будто зуб болит, зуб мудрости, и к этому никак не привыкнешь. Я стосковалась по тебе, без тебя, или как здесь говорят, за тобой. Ну, ладно. Спасибо тебе, родненький, за маму и Мура -мама в своих открытках очень нежно пишет о тебе. Пришли мне пожалуйста хорошую фотографию теперешнего Мурзила (т. е. ты сам понимаешь, что это значит пойти с ним к фотографу и снять его в профиль и анфас!). Ты обещаешь мне написать про свою общественную работу - шефство над школой. Напиши, Мулька. Я ужасно сержусь на то, что у меня нет детей и наверное уже не будет, и некого мне будет посылать в школу, над которой ты шефствуешь. Я представляю себе, как много и хорошо ты работаешь, и радуюсь за тебя.
Мулька, перехожу теперь к столу заказов: если ты приедешь, то привези пожалуйста для моих девушек: ленточек разноцветных, ниток, шёлку и узоров для вышивания, иголок, два белых берета, 2—3 шёлковые косыночки, губной помады, пудры, духов — последних три только в случае если приедешь и привезёшь, а то в посылке пожалуй не передадут. А для меня лично из мелочей: кнопок, крючков, пуговиц, резинку, сетку для волос (они были у меня дома), штопку для чулок, два частых гребня, и два таких круглых в волосы, (тоже гребни, конечно!) волосы я подстригла и они не держатся никак. А из более крупного — что-нибудь на себя надевать летнее, и тапочки летние. Ты не поверишь, но на этом фоне я так соскучилась по пёстрому, по цветному, что постепенно превращаюсь в цыганку. Пока что в душе, т. к. осуществить это без твоей помощи не могу. Денег и пьес, о к<о-тор>ых ты пишешь, не получила. Мулька, если приедешь, то привези, пожалуйста, конфеток (дешёвых), сахару, такого киселя, который «одна минута - кисель готов», противоцинготных витаминов и сыру в серебряных бумажках, который не портится. Ты приезжай поскорей, а то я в каждом письме надумываю чего-нибудь нового. Пора кончать, письмо это писала, вероятно, часа четыре, всё думала, всё мечтала между строчками. Крепко-крепко целую тебя, много-много. Пиши, приезжай.
Твоя Алёнка
С.Д. Гуревичу
1 мая 1941
Родненький мой, вчера писала тебе целый день длинное письмо, сегодня перечла с утра пораньше, нашла слишком печальным, и сожгла в печке.
С праздником тебя, любимый мой! Это уже второй май вдали от тебя, а там будет и третий ноябрь. Сегодня я особенно помню то 1 мая, когда было холодно и дождливо, и на обратном пути с демонстрации ты кормил меня гадкими бутербродами с творогом, и мы смотрели на совсем новенькие пароходики с канала Москва-Волга, а потом сидели на скамеечке на бульваре, а потом ужинали, а потом тебе пришлось ещё раз поужинать, изображая аппетит, как впоследствии рассказывала Дина1. Меня очень тронуло, между прочим, что и Дина и Ляля2 полностью одобрили твой выбор, и подтвердили в один голос, хотя и в разное время, что ты действительно никого не любил до меня - ну, а если и любил, то совсем немножко. Несмотря на то, что сегодня мы не вместе, этот май для меня в миллион раз радостнее предыдущего: вчера я получила сразу - открытки и письма от мамы и Мура, и целых два письма от тебя (от 9-го и 20 марта). Меня ужасно злит, что письма так долго валяются на проверке, ведь это так легко организовать! Но и то спасибо, что получаешь их всё-таки, рано или поздно. Я так ждала, так заждалась весточки от тебя, что, получив сразу два письма, неожиданно расплакалась, и долго не могла ни начать читать, ни взглянуть на твои карточки. Удивительно, что в последнее время приятное заставляет меня больше страдать, чем неприятности, на которых я уже
натренировалась. Родненький мой, сперва отвечу на твои вопросы: денег можно присылать сколько угодно, на руки же выдается ежемесячно до 50 руб. Книги и журналы высылай мне, пожалуйста, на мой обычный адрес. Те 3 бандероли, что я получила, уже разошлись по рукам, и их читают с радостью много народа. Здоровье моё прилично, принимая во внимание условия, в которых я находилась в последнее время. Никаких серьёзных болезней у меня не обнаружено, а так - слаба, худа, костлява, и всё время простужаюсь. Простужена и сейчас, вчера Надежда Вениаминовна была освобождена ОТ работы, И, КЭК было
Капель перед арестом сказано выше, целый день писала тебе
письмо, упадочное главным образом из-за температуры. Ты и не надейся, Мулька мой, на то, что я самая умная и самая красивая. Ума у меня поубавилось, а насчёт красоты лучше и не говорить. Единственное достижение в этой области, это то, что я частично убедилась сединами. Это признак уже не ума, а мудрости, чем и сама утешаюсь, и тебе предлагаю. Мулька мой самый чудесный, если бы ты только знал, как я по тебе тоскую, хоть ложись и помирай . Ты пишешь о том, что любовь наша помогает нам держаться, ну вот, а мне нет. Мне кажется, что если бы не было у меня тебя, я бы легче со всем примирилась и была бы спокойнее и, следовательно, сильнее. Мулька мой, очень прошу тебя, не тревожься обо мне. Как я тебе уже писала, условия жизни и работы здесь очень приличные, и пока я нахожусь на этой командировке, значит всё в порядке. К сожалению, всегда существует возможность двинуться дальше на север, что меня, пока я окончательно не окрепла и не поправилась, мало привлекает. Мне так хочется быть здоровой и сильной, родненький, чтобы иметь возможность работать по-настоящему. В марте, в стахановский месячник, я была включена в список ударников на этот месяц, надеюсь со временем сделаться ударницей и на все месяцы года. Во всяком случае, норму перевыполняю регулярно, в этом месяце (т. е. за апрель) средний процент выполнения у меня 132%. Несколько дней я выполняла и на 200%, и выше, но быстро выдыхалась. Мулька мой, сейчас мне принесли ещё письмо от тебя, от 22-го марта, где ты пишешь, что выезжаешь ко мне чуть ли не на днях, а с тех пор прошло уже почти полтора месяца. Родной и любимый мальчик мой, температура моя опять полезла вверх, и от этого приятное и чуть томительное чувство, как в детстве. Если бы я сейчас была дома, ты бы возился со мной, и мне было бы так хорошо. На праздник нам дали конфет и печенья и 100 гр халвы. Халву я уже съела. На днях мы ездили с коллективом нашего клуба на другую командировку, на строительство большого моста. И эта небольшая поездка дала мне очень много. Когда мы выехали по дороге, которой ещё два года тому назад не было, из города, который ещё недавно не существовал, проехали сквозь тайгу, царствовавшую здесь испокон века, когда за каким-то поворотом возник, весь в огнях, огромный каркас огромного моста через огромную ледяную северную реку, мне стало хорошо и вольно на душе. Мне трудно выразить это словами, но в размахе строительства, и в этих огнях, и в отступающей тайге я ещё