Похищение столицы

И снова ей захотелось позвонить Старроку, но осторожность взяла верх и она решила как следует оглядеться.

Луна сползла в нижний угол окна, и в комнате стало темнее. В душе воцарялось успокоение, думалось ей, что с ними ничего не случится, что Олег, такой находчивый и сообразительный, найдет средство ей помочь. Ему-то уж наверняка они ничего не сделают. Он всем нужен живой и здоровый, и те, кто их похитил, наверняка неглупые люди и сделают все, чтобы создать для него хорошие условия. А Олег, думала она со сладостным чувством удовлетворения, не может обрести душевный комфорт, не зная о моем положении, не будучи уверенным в том, что я нахожусь в безопасности.

Катерина имела ту счастливую особенность, что в любых обстоятельствах искала не минусы своего положения, а плюсы и быстро их находила, и тотчас же, ухватившись за них, тянула и тянула себя из бездны, плела все новые кружева своего спасения и, наконец, обретала такое состояние духа, которое помогало ей бороться и побеждать.

Успокоившись, она скоро заснула. А проснулась при ярко светившем солнце и, оглядев комнату, увидела прекрасную мебель, большой ковер посредине комнаты, круглый стол и на нем в хрустальном графине букет разноцветных полевых цветов.

Голова почти не болела, и лишь далекий тонкий звон слышался в ушах. Подумала: «А уж это вот тебе, Автандил, даром не пройдет». При своей безбрежной доброте и жалостливости Катерина умела быть мстительной.

На койке она лежала нераздетой; это обстоятельство ей понравилось. Было бы хуже, если бы ее кто-то раздевал.

Поднялась, прошлась по комнате, заглянула в одну дверь — там была другая комната, видимо гостиная, заглянула в другую: тут были ванная и из нее дверь в туалет. Оглядела потолки, стены — подумала: отсюда можно говорить по телефону. Набрала цифры домашнего телефона. На испуганный вопрос матери «Где ты?» тихо ответила: «Не волнуйся, со мной все в порядке. Позвоню тебе позже».

Позвонила Старроку. Его вопросы и восклицания не слушала, тихо проговорила: «Меня спрятали на даче. Об Олеге ничего не знаю».

Вышла из ванной, прошла в гостиную. В углу комнаты разглядела небольшую дверь; прошла в нее: здесь кухня, газовая плита, холодильник, шкаф для посуды.

Все обошла, осмотрела, снова зашла в ванную. Здесь нашла свежие полотенца, мыло, шампунь — все необходимое для туалета. И дверь изнутри закрывалась.

Встала под душ и долго, с наслаждением мылась. А затем растиралась полотенцем.

Лицо от инъекции паралитической жидкости мало изменилось; только румянец на щеках алел пуще прежнего да глаза горячечно блестели. Но это могло быть и от волнения, от нетерпеливого желания скорее узнать судьбу Олега и то, как дальше будут развиваться события.

Г де-то внизу послышались шаги, мягкие, неторопливые. Вначале раскрылась дверь на кухне, а затем и в гостиной. На пороге появилась грузинка лет пятнадцати. Не поднимая на Катерину глаз и не поздоровавшись, робко проговорила:

— В десять часов вас будет ждать в столовой полковник.

— А где столовая?

— Я за вами приду.

Повернулась и скрылась за дверью. Речь чистая, даже без акцента; видно, выросла в Москве или другом русском городе. До десяти часов оставалось сорок минут, и Катя хотела звонить Старроку, но решила подождать, выяснить, где находится дом, в котором ее заперли, что с Олегом.

Прошла в ванную и здесь тщательно привела в порядок прическу, ногти. Косметикой она не пользовалась, даже брови и ресницы черным карандашом не подводила. Внимательно разглядывала девиц, которые щедро уснащали свое лицо красками и белилами, и почти всегда находила, что «рисуют» они свое лицо зря: молодые лишают себя неповторимой прелести обаяния юности, а те, кто уже в возрасте, придают лицу неестественность выражения. Катя была хороша своей изначальной сутью, и всякое вмешательство могло лишь испортить столь изумительное создание природы.

За пять минут до десяти набрала телефон Старрока и включила свой аппарат на прослушивание и записывание. Знала, что лента рассчитана на три часа беспрерывной работы, была уверена, что генерал в это время обязательно появится в своем кабинете.

В десять пришла грузинка и повела ее вниз по сияющей лаком и живописно отделанной лестнице. Вначале они вошли на веранду, а с веранды прошли по коридору, освещенному двумя люстрами, а уж отсюда попали в большую комнату, где у празднично накрытого стола в парадном мундире милицейского полковника стоял Автандил, а в кресле у стены под портретом какого-то старого грузина сидел Каратаев. Он был спокоен и улыбался. В первую минуту Катерина испытала бурный порыв радости и чуть было не кинулась к нему в объятия, но его спокойствие и благодушная улыбка ее охладили, она лишь сказала:

— Здравствуйте, Олег Г аврилович!

Он поднялся и порывисто схватил ее за плечи:

— Я безумно рад, что вижу вас собственными глазами!

— А какими же глазами вы должны были меня увидеть?

— Не знаю, какими глазами я мог еще вас увидеть, но то, что вижу вас собственными глазами, и здоровой и невредимой, радует меня безмерно.

Катя на полковника не смотрела; давала понять, что не намерена прощать ему коварного укола. Стояла возле Олега и не поднимала глаз на полковника. А он заговорил тем характерным неспешным говором, который отличал от всех народов мира, и от грузин в том числе, вождя мирового пролетариата.

— Я ваш начальник, и вы не хотите со мной здороваться. Это невежливо, но я вам прощаю. Прошу садиться, будем завтракать.

Полковник сел во главе стола, а Каратаев и Катя расположились поодаль. Стол ломился от обилия яств.

Автандил говорил:

— У нас нэт времени на церемонии; я буду краток. Вы должны решить, с кем вы, господа?

Ответила Катя:

— Мы служим государству, русскому государству.

Наступила пауза, после которой полковник спросил:

— Вы все сказали?

— Да, все.

— Другого ответа я от вас не ожидал. Вы дэвушка молодой и не могли давать другой ответ. А я вам скажу: государства русского, российского нэт! Народа русского тоже нэт. В Москве есть две силы и одна из них скоро победит.

— Это какая же сила должна победить? — почти выкрикнул Олег.

Полковник продолжал спокойно есть. Отвечать не торопился. И потом, не поднимая глаз на собеседников, тихо проговорил:

— Победит та сила, которая держит в руках продовольствие. Пойдите на московские рынки и посмотрите: кто держит в руках продовольствие?.. Если у вас есть глаза, вы должны были видеть, что тряпками торгуют русские, а продуктами — кавказцы. Без тряпок я прожить могу, а без хлеба, масла, овощей, фруктов вы можете прожить?.. Можете?.. Вот так. Продовольственные рынки у нас. И престижные, элитные дома, которые строят русские люди в Москве, Петербурге, во всех других городах России,— они строят для нас. И Москва уже давно перестала быть столицей России; она — Вавилон! Раньше говорили: Москва — большая деревня, теперь говорят: Москва — большой аул. И Крым, и Черное море, и Каспий с несметными залежами нефти — и это все наше. Алиев, Шеварнадзе, Масхадов, Аушев — владыки мира, который в начале века назывался Россией. Мы потихоньку заберем у вас все, а вам оставим только черные работы и голодную жизнь. А еще у вас до конца дней останется надежда, что есть еще на свете государство русских. Без надежды человек не живет.

— Я жил в Америке,— мирно заговорил Каратаев,— и там все уверены, что власть в России принадлежит евреям. Евреи, конечно, страшный народ, но они хоть головы не режут, как чеченцы. Уж лучше нам с майором Катей генерала Старрока поискать, чем идти в услужение к кавказцам. К тому ж все ваши сородичи с утра до ночи толкутся на рынках — вам недосуг заниматься государственными делами. Вас нет в армии, в Думе, в Кремле. Да и в Москве-то хотя мэр Лужков, он же Кац, и понастроил для вас фешенебельных домов, но все равно вас мало, и сидите вы у нас на шее до первой бузы, а как буза начнется, вас как ветром сдует из московских рынков и со всех столичных улиц.