Страница 74 из 84
Профессор словесности Тревор Скотт-Уоллис выглядел увереннее. Но эта затравленность сквозила и в его взоре. Из того, что она читала о педофилии, ей удалось понять, что это безальтернативное сексуальное влечение. Как ужасно иметь такие наклонности, зная, что они глубоко порочны.
Она поставила фото на место и пошла к машине.
Глава 37
Рейн беспокоилась, что монастырская жизнь изменила Тома Корси до неузнаваемости и ей трудно будет общаться с ним. Но стоило ей взглянуть на него, и она поняла, что ее опасения напрасны. Его темные волосы были все так же растрепаны, а белозубая улыбка осталась все той же, несмотря на строгую сутану. Он был терпелив со своей младшей сестрой и ее друзьями. И всегда выглядел привлекательно при высоком росте и обаятельной внешности. А сейчас к этому прибавились загар и некоторая загадочность.
– Я могу обнять тебя? – спросила она.
– Конечно, ты ведь член нашей семьи. – И он тут же заключил ее в братские объятия. Благодарная за простое человеческое участие, она почувствовала, как напряжение потихоньку оставляет ее.
Когда они отошли друг от друга, он с улыбкой проговорил:
– Ты приехала, чтобы напитаться здешней атмосферой для роли монахини? Судя по твоей одежде, ты пытаешься обрести духовность.
Она опустила платок пониже на лоб.
– Однажды один священник на полном серьезе заявил, что цвет моих волос манит к греху, а я вовсе не хочу быть причиной неприятностей.
– Местные монахи не склонны обвинять дам в их женственности, – заверил он ее. – Но платок пригодится, когда мы пойдем на прогулку. Солнце сегодня жжет нещадно.
– Прогулка? Это было бы замечательно. – Рейн пыталась не отставать от Тома, когда он быстрым шагом следовал через монастырские постройки, окружавшие церковь. – Кейт сказала, что я могу поговорить с тобой. И даже если ты не сможешь ответить На мои вопросы, я все равно рада повидать тебя.
Он открыл деревянные ворота, пропуская ее вперед. Они пошли по тропинке, ведущей в горы.
– Это светская форма исповеди, позволительная для нас обоих, так как я еще не священник, а ты не католичка.
Она улыбнулась:
– Что-то вроде этого…
Они начали свою прогулку. Земли монастыря находились посреди федеральной территории, и пейзаж был поистине захватывающий. Когда они поднялись достаточно высоко в горы и оказались как раз над монастырем, она воскликнула:
– Какой потрясающий каньон! Здесь так красиво и все дышит первозданностью. Хорошее место для поисков Бога. Ты счастлив здесь, Том?
– Да, счастлив.
Склонив голову набок, она внимательно посмотрела на него:
– Не слышу уверенности в голосе.
– Я люблю эту землю, нашу общину, простоту и духовность здешней жизни, – неторопливо говорил он. – Но я не убежден, достаточно ли того, что я чувствую, для избранного пути.
– Мне помнится, будто Кейт говорила, что ты уже принес присягу?
– Только начальные клятвы. Они обновляются ежегодно в течение девяти лет. – Он улыбнулся. – Если я и тогда не смогу решить, правильный ли это выбор, то заслужу одного – меня просто выгонят отсюда.
Рейни вспотела, пока они поднимались наверх. Ветер, принесший аромат шалфея, трепал подол ее юбки. Том указал на ровный плоский камень в тени высоких сосен:
– Это излюбленное место для размышлений. Как ты смотришь на то, чтобы передохнуть здесь, и ты расскажешь, что тебя беспокоит?
Она села на камень и, подтянув одно колено, обхватила его руками. Что именно сказать? И насколько откровенной она может быть с Томом?
– Меня очень тревожит состояние моего мужа Кензи.
Она замолчала, и Том негромко спросил:
– А в чем дело?
– Забудь то, что ты видел на экране. В реальной жизни он тихий, исключительно талантливый человек, добрый и очень замкнутый. Когда мы снимали наш фильм в Англии, неожиданно всплыли некоторые факты из его прошлого. Детские годы Кензи настолько ужасны, что даже представить трудно. Теперь эти воспоминания превратились в настоящее наваждение, лишая его возможности вести нормальную жизнь. Ему ненавистна мысль о том, чтобы обратиться к психотерапевту. Он, как от чумы, шарахается от лекарств, даже самых безобидных. Собственно, здесь я могу его понять, вспоминая свою мать. Он просто в агонии, Том, и я не знаю, что делать. Что делать? – повторила она, пряча лицо в ладонях.
– Если он не может рассказать никому то, что его мучает… – Том терпеливо ждал, пока она возьмет себя в руки, потом продолжил: – Он может завести своеобразную тетрадь, где опишет свои страдания в хронологическом порядке.
– Дневник? – Она уставилась на него. – Но разве это поможет?
– Исследования показали, что многие люди с успехом пользовались этим средством, – объяснил Том. – Сам акт написания прокладывает дистанцию между автором-Мучеником и инцидентом, который не дает ему покоя.
– У Кензи дислексия, и ему не так-то просто вести подобный дневник.
– Это тот род письма, который не требует соблюдения правил орфографии и доступен любому. Те вопросы, которые погребены в глубинах души, нужно по возможности вытащить на свет божий и описать со всей честностью. – Он нахмурился и постарался объяснить: – Слова – способ установить контроль над прошлым. Некоторые люди потом сжигают написанное. Это еще одно средство освободиться от боли, очень хорошо помогает.
– Ты когда-нибудь прибегал к этому методу?
Он кивнул.
– Я был страшно зол, когда мой отец выгнал меня из дома и сказал мне, что я больше ему не сын. Пройдя психологический семинар в Сан-Франциско, я решил, что стоит попробовать этот метод. К моему удивлению, это помогло. Я нашел в себе силы посочувствовать отцу, который разрывался между своими понятиями о воспитании и любовью к единственному сыну. И главное, я смог освободиться от злости и продолжить жить.
– Другими словами, искреннее признание полезно для души, даже если оно изложено на бумаге? Пожалуй, это можно предложить Кензи. Вероятно, он сумеет написать то, что не в силах сказать вслух.
– Как он проводит время? – поинтересовался Том. – Если он пребывает в депрессии и не в состоянии делать ничего, кроме как размышлять, это может иметь нежелательные последствия.
– Он строит лабиринт, надеясь, что это отвлечет его от неприятных мыслей. – Она старалась вспомнить, что он говорил. – Это классический лабиринт, состоящий из одиннадцати кругов, точно такой же, как на полу того собора, куда водила меня Кейт.
– Лабиринт? Интересно. Он инстинктивно выбрал правильное занятие, – задумчиво отвечал Том. – В средние века верующие, которые не могли совершить паломничество в Святую Землю, на коленях проползали по лабиринту, расположенному в соборе. За нашей церковью в саду тоже есть лабиринт. Он обладает сильным медитативным эффектом. Путь к Богу и к душевному здоровью.
– Но сначала необходимо выявить эту боль.
– Лабиринт может помочь и с этим. Хождение по нему по направлению к центру – это путь внутрь себя. Нужно вытащить на свет божий всю ту муть, что не дает человеку покоя. Центр приносит очищение, а само путешествие символизирует интеграцию. Люди, которые проходили этот путь, пребывая в сильном стрессе, рассказывали о невероятной эмоциональной встряске.
– Кензи надеется, что лабиринт принесет ему облегчение, как было в Англии.
– Может быть, и принесет. Но стоит попробовать и дневник. Мне кажется, это тот метод, который как нельзя лучше подойдет ему. – Он посмотрел на нее. – Будь рядом с ним, Рейни. Сильные методы воздействия освобождают опасные эмоции. Некоторые доктора двадцать четыре часа носят специальный прибор, чтобы пациент, который делает записи, мог обратиться за помощью в любое время, если изложение мучительных переживаний вызовет нежелательную реакцию.
– Другими словами – «не оставляйте детей одних дома». – Она встала, чувствуя себя лучше от сознания, что может предложить Кензи конкретную помощь. – Спасибо тебе, Том. Я дам знать, если у Кензи получится.