Тайна королевы Елисаветы

Гель, сидя спокойно на лошади, обдумывал все испытанное им за последнее время и вспомнил, что как раз в этот вечер истекало ровно десять дней с того дня, как он выехал из Флитвуда, а, между тем, до Вельвина оставалось еще целых семьдесят миль.

Но размышления его были прерваны появлением Гудсона, который сказал что-то шепотом на ухо Барнету; тот приказал въезжать всем во двор, и там уже помогли Гелю сойти с лошади, и четверо человек повели его по черному ходу наверх, в приготовленную для него комнату. Очевидно, его не повели через главный ход, чтобы не возбуждать любопытства других гостей.

Гель первым делом подошел к окну, чтобы посмотреть, не выходит ли оно на улицу, но, к его ужасу, он убедился в том, что оно выходит на большой четырехугольный двор гостиницы, с трех сторон ограниченный стенами самого здания, а с четвертой стороны виднелась каменная стена с воротами; часть двора скрыта от его взоров крышей балкона, шедшего вдоль всего внутреннего фасада здания. Отсюда, конечно, он не мог видеть лошади, хотя бы ее водили в ожидании его.

— Что вы там смотрите так пристально? — спросил подозрительно Барнет.

— Я смотрю и удивляюсь, что во дворе так много людей: вероятно, произошло что-нибудь особенное.

— Да, в этом дворе сегодня будет спектакль; двор должен заменить собой зрительный зал и сцену, так как городской театр закрыт по случаю пятницы.

— Спектакль? Но кто же собирается здесь играть?

— Придворные актеры, они совершают теперь свое турне. Они, кажется, играли в Лондоне, в театре «Глоб». Ведь и вы там играли, если не ошибаюсь.

Но Гель не отвечал на этот вопрос, так как он был взволнован известием, что его друзья: Шекспир, Слай и другие, так близко от него, в то время, как он воображал, что они где-нибудь далеко и он никогда больше не увидит их.

В эту минуту в толпе внизу раздался хорошо знакомый ему голос.

XXIV. В старой пьесе новая сцена

Причина, по которой Мерриот не мог видеть лица, голос которого показался ему столь знакомым, и не мог также видеть небольшой сцены, сделанной во дворе, заключалось в том, что все это происходило под его окном и закрывалось от него балконом нижнего этажа.

Как Мерриот, так и Барнет так были заняты своими делами, что при входе в гостиницу не заметили расклеенные повсюду афиши, которые гласили, что пойдет «Битва при Альказаре», пьеса Джорджа Пиля. Но дело в том, что после того, как была уже наклеена эта афиша, в гостиницу вдруг приехал молодой герцог Туррингтон со своей молоденькой женой. Они заняли целый этаж и привезли с собой множество слуг и багажа; когда молодая узнала, что будут играть «Битву при Альказаре», она выразила сожаление по поводу того, что придворные актеры, которых она уже давно желала видеть, выбрали такую пьесу, где вовсе не говорится о любви, и что было бы лучше, если бы они сыграли что-нибудь трогательное. Молодой герцог, влюбленный в свою красавицу-жену, немедленно призвал к себе актеров и попросил их, если возможно, выбрать другую пьесу вместо той, которая значилась на афишах. Актеры после короткого совещания решили удовлетворить его просьбу, и поэтому перед началом представления вышел на эстраду один из актеров и громко провозгласил, что они будут играть «Ромео и Джульетту» Шекспира. Голос этого актера и долетел до ушей Геля.

— Это Виль Слай! — воскликнул он невольно.

— Вы его знаете? — спросил не без интереса Барнет.

Последний вообще как-то изменился с тех пор, как заговорили о театре, и, видимо, смягчился по отношению к своему пленнику.

— Да, много веселых дней и ночей мы провели вместе с ним, — ответил Гель.

— Вы, вероятно, знаете их всех? — знаете Шекспира, Бурбеджа и других? — продолжал расспрашивать Барнет, не стараясь скрыть свое любопытство.

— Да, конечно, я знаю Бурбеджа и всех остальных, а с Шекспиром я жил под одною кровлею. Я знаю его жизнь, как свои пять пальцев, но, что еще важнее, я хорошо знаю его самого, что уже само по себе целое откровение.

— Я больше всего люблю его пьесы, — сказал Рогер, — и из них предпочитаю именно «Ромео и Джульетту». Там так прекрасно говорится о любви, и вообще это — прелестная пьеса.

В голосе Барнета послышалось столько сдержанного чувства, что Гель с удивлением смотрел на него. Этот негодяй, этот грубый и жестокий человек читает поэмы и любит поэзию и театр! Это казалось прямо невероятным, но в то же время доказывало, как многосторонен бывает человек.

— Если бы нам удалось посмотреть сегодня эту пьесу, мне кажется, это облегчило бы немного наши нравственные и физические страдания, — сказал Гель, обращаясь к Барнету, — что вы страдаете невыносимо, это я вижу по вашему лицу.

— Я положительно не вижу никакой причины, почему бы вам не посмотреть пьесы под верной охраной. Доукинс, отправляйся к хозяйке гостиницы и вели ей отвести нам комнату визави, откуда мы прекрасно увидим всю сцену. Мне в голову не придет отказывать человеку, осужденному на смерть, в исполнении его последнего желания.

Несколько минут спустя Гель и его спутники уже очутились в другой комнате, окно которой выходило прямо на сцену, так что оттуда все было прекрасно видно. Гель и Барнет уселись на низенькие табуретки у окна, остальные четверо поместились за ними, стараясь смотреть через их головы во двор, руки у Геля были связаны по-прежнему за спиной.

Как раз против них, но наискось, на балконе виднелся лорд Туррингтон со своей молодой женой, которая видимо с нетерпением ждала начала представления. Вокруг них сидела разряженная в пух и прах свита. Оба молодые супруги сидели близко друг от друга, так что почти касались один другого, и хотя герцог имел право сидеть на самой сцене, но он предпочел оставаться рядом с женой, чтобы в особенно трогательных местах выражать ей крепким рукопожатием свое чувство. На сцене сидело несколько разодетых аристократов, они громко говорили и смеялись, стараясь привлечь на себя внимание молодой герцогини.

Сцена была устроена прямо из досок, укрепленных на бочках и бревнах. Задняя стена ее была завешена огромным ковром, который скрывал вход внутрь гостиницы, передняя которой заменяла теперь актерам уборную. На балконе виднелось множество публики, сюда собрался, казалось, весь город. Но одна часть балкона, как раз с боку сцены, оставалась пустой, так как должна была служить балконом для Джульетты; вышина его была такова, что пол приходился наравне с глазами Ромео, но в те времена подобная нелепость никого не стесняла, и никто не обращал на это никакого внимания.

Во дворе тоже столпилось множество народа, тут уже были больше представители низшего класса и поэтому шум и гам стоял там невообразимый.

Двери в гостиницу были закрыты, и оставлены только крошечная боковая дверь, около которой стояло двое актеров, собиравших деньги с все прибывающих еще зрителей.

Час, назначенный для начала спектакля, давно уже прошел, но публика была очень терпелива, тем более, что все знали, что одну пьесу заменили другой. В те времена «Джульетта и Ромео» считалась лучшей пьесой Шекспира, и слава о ней облетела всю Англию, так что жители Окгема ждали с напряженным вниманием, когда наконец они увидят эту пьесу, так нашумевшую в Лондоне.

Но наконец терпение стало истощаться, зрители зароптали. Музыканты переиграли уже все, что знали; голоса из публики стали громко вызывать актеров из уборной; герцогиня уже не раз меняла принятую вначале позу, а герцог начинал недоумевать, что значит подобное промедление.

Наконец, занавес, отделявший сцену от публики, слегка отодвинулся в сторону, и показался опять Слай, на этот раз уже одетый для роли, которую он должен был играть в пьесе. Публика сразу смолкла, оркестр тоже оборвал начатую было пьесу, и все вообразили, что сейчас начнется пролог. Но Слай видимо и не собирался говорить пролога, он обернулся лицом к герцогу и громогласно объявил, что, к несчастью, один из актеров заболел и некому заменить его, так что придется отложить «Ромео и Джульетту» и сыграть что-нибудь другое или читать по книге роль больного актера, хотя это испортит всю пьесу, так как именно этому-то актеру, играющему довольно важную роль в пьесе, приходится биться на дуэли.