Страница 44 из 53
– Ага, – выпалил он, наконец, по прошествии кульминационного срока рассудительное междометие, – стало быть, вы – бог?
– Бог, бог, служивый, бог. А ты думал, перед тобой яичница всмятку? – расхохотался балующийся Чох.
– И, если я не ослышался, вы – это самое, запредельное создание, занимающееся руководством похоронных дел? Или, другими словами, тот самый конец, который ждет всякого зверя и гражданина на финише стремительной житейской дистанции с препятствиями. Так?
– Все так, все так.
– И, если я правильно логически полагаю, вы как депутат поднебесной империи, наверное, обладаете неприкосновенным бронированным иммунитетом от любого неосторожного обращения с огнем или от какой-нибудь там холеры?
– А что, проверить хочешь? Ну, пальни разок из своего нагана. Скажи своему стрелку, чтоб целился мне прямо в левый глаз. У меня там с малолетства незначительная уязвимость имеется – конъюнктивит называется.
После этого надругательства над вооруженной человеческой беспомощностью ведьма со смеху поперхнулась своим лекарством и заржала, как гренадер. Все изумленно обернулись на нее и внимательно прослушали ее лошадиное соло. Никто, даже Чох, не подразумевал в ней наличие подобного перекатистого конского гогота.
– Стрельни, стрельни, – посоветовала она бывшему своему подчиненному наемнику, держась за прыгающее пузо, – интересно же увидеть, отскочит снаряд от Чоховского зрачка или сквозь него пролетит.
Чох на ее предположение ответил радостным хмыканьем, а Мелево, переваривая впечатления недоброго хода событий, задал лесничему неуверенный, тревожный вопрос:
– Бригадир, так, может, это, разрядить в проклятый тандем тройную порцию тротилового эквивалента?
Как развеселилась демоническая парочка, это надо было слышать. Девки-сильфиды аж зонтики из трусиков вынули и раскрыли, думали – гроза. А пока Чох с Ягинихой, кривляка с ломакой утирали счастливые издевательские слезы и возвращались в свойственный им отрицательно-трагический настрой, лесничий уже успел незаметно перемигнуться с компаньоном, намекнув ему: ты, дескать, без моей отмашки врагов не дрючь; на словах же сказав:
– Оставь их, Мелево, в покое. Черт их знает, может, и вправду до их смерти, завернутой в какой-нибудь яичник, ни в жисть не добраться. А так бабахать из всех стволов по их прозрачной физической структуре – только куртуазные обличья им портить. Гляди, например, какую себе одежную модель этот франт воздвигнул – такое пестрое полоумие жалко лимонками раскосмачивать.
– А! Я гляжу, тебе по вкусу пришлось мое всестороннее стилистическое оформление, – поглаживая свой костюмчик, растекся в самовлюбленном изъявлении хвастливый бог. – Молодец, можешь ценить прекрасное! Разрешаю тебе в последний раз бросить на мою невесту свой печальный критерий и даю вам с подельником еще суточный отпуск от кончины, чтоб успеть сбегать к мамочке поплакаться и попрощаться в обнимку.
– А можно, я заодно и с недостижимой грезой своей, с раскрасавицей Архицелью, подосвиданькаюсь? – потребовал омраченный лесник заключительное желание, показавшись надломленным и побежденным смиренником.
– Отчего же нельзя? Валяй, только платьице ее своими земляными ногтями не изгваздай. Если хоть пятно на фате увижу, пришибу без отсрочки.
Чох отступил вбок, пропуская заскучавшего бойца к празднично убранному столу, а сам остался стоять на месте. Самочувствие у него и у колдуньи было самое положительное. Наконец-то, думал он, можно будет спокойно отчитаться перед отцом-Создателем о благополучно проделанной работе по уничтожению особо увертливых долгожителей. Глядя, как Елпидифор приближается к его закупленной наложнице, Чох живо представил себе, какое ободрение встретит эта новость в бородатом Папином лице и какую уважительную зависть вызовет Господня похвала в глазах остальной божественной братвы.
Тем временем лесничий, подойдя к дражайшей красотуле, уже достаточно отмякшей от волшебной изморози, наклонился над ней, душенькой наряженной, растопырил бельма во все стороны и от созерцания ее увлажненных телесных очертаний на время ошалел. Наша расписная краля, страдательный наш предмет внесудебного разбирательства, жалобно зевая после затянувшейся спячки, пришла в себя, сладко захлопала своими несравненными глазными яблочками, и первым объектом, на который навела резкость фокусирующая способность ее дивного зрения, оказалось отупелое от восхищения лицо знакомого ей по фотографическим приметам Елпидифора. У невиданной симпатяги при виде геройской физиономии ресницы сногсшибательно замигали, ротик завлекательно распахнулся, румянец на широкой груди выскочил, тазобедренный сустав под платьицем заерзал, зачесался, подол под коленочкой – мамуля охотничья! – неосмотрительно оголился, открывая абсолютную икроножную мышцу. Невинная жертва противоправного божественного домогательства промолвила одно только кроткое платоническое словосочетание:
– Елпушок!
Но ох, как по-домашнему из нее это выскочило, ух, как оно обожгло лесничему всю секрецию высокой температурой женского прельщения! «Вот оно, вот оно, – заскрипел про себя зубами взбудораженный лесничий, – то, что я искал весь свой невесть на что потраченный отрезок бытия! Вот на каком, можно сказать, размашистом основании покоится самый что ни на есть категорический императив унылой человеческой жизни! Неужто мне так и не суждено из-за конкурентных притязаний какого-то шелудивого мракобеса вступить во владение всем этим хозяйством на веки вечные?»
– Е-мое, это ж надо было такую анатомию изогнуть да вывихнуть! – провозгласил он вслух (больше для Чоха, чем для себя) свое мужское угрызение. – Если б мне было, кому изменять, то с такой и изменить-то – не грех.
А сам-то, сам-то, склонясь к деве и повернувшись к богу кормой, непримечательно буркнул Копуше в рацию: «Пли, стало быть, по-большому!».
– Чего я должна сделать, милый? – думая, что текст заявления обращен к ней, вопросила Архицель у лесничего.
– Ничего, ничего, ваша приукрашенность, – смущенный девичьим эпитетом прослезился Елпидифор. – Не сочтите за хамство, но это я не с вами взболтнул. Вам палить не надо. Вам вообще вредно мандражировать. Лежите себе, отмокайте. Вот.
Ну, что ты с ним будешь делать, с этим негнущимся, отважным стрелком из арбалета! Никакая напасть ему нипочем, ничья грубая мощность не способна остановить его прихотливого хождения напролом. Сама Смерть явилась перед ним во всем своем олицетворении, а лесничий и по Смерти просит долбануть баллистической шрапнелью. Хорошо еще, что Копуша, пассивно томящийся в стороне от главных дел, не ведал, с кем его командир вступил в перебранку, а то, прежде чем катапультировать по указанному адресу двадцать тонн возгорающегося металлолома, наперед сорок раз подумал бы, не будет ли ему потом от этого бога смерти какого-нибудь мстительного нагоняя. А так Копуша по первому предложению лесничего, не задумываясь, щелкнул убийственным рубильником, на который перекоммутировал гашетки всех ракетоносных зарядов, и произвел беспрецедентный в артиллерийской истории одновременный огнестрельный посыл.
Давно Земля, со времени падения тунгусского метеорита, не испытывала на себе такой отталкивающей оглушительности. Как от крепенького термоядерного дуплета, вздрогнул притихший осиновый бор, сбросив с себя излишний лиственный балласт, и на семнадцать верст вокруг обладатели ног ощутили своими костями и подошвами легкую подземную взбучку.
– Елпушок! – опять, теперь уже не только с платонизмом, но и с тревожной вибрацией в бюсте, извлекла из гортани новое душевное прозвище лесничего принцесса, и ручкой так и потянулась к охотничьему эфесу. – Елпушо-ок!
Все враждующие стороны на поляне, конечно же, услыхали пороховой хлопок на соседней опушке и почуяли пятками непустячный тектонический трепет, но Чох с Ягиней, занятые важной себялюбивой деятельностью, не придали этому явлению перворазрядного значения, а Елпидифор, прикинув в мозгу срок снарядного подлета, решил раньше времени не беспокоить соперников попечением о внезапном спасении.