Страница 58 из 64
– Большевистские эксперименты над Россией отдалили торжество коммунизма, то есть избавление от социальной безысходности, или, говоря словами Кин Руха, выход из инферно, на сотни лет, – сказал историк. – Я понимаю вас, Лэда. Но… Впрочем, продолжайте.
– Я не знаю, что значит «большевизм», – сказала Лэда Виль.
– Людям коммунистического общества и не надо этого знать, – с почти неприличным неожиданным ожесточением выговорил Ирцельд и, опомнившись, добавил: – Потом расскажу. В лекции. Извините. Продолжайте, пожалуйста.
– Прошло ещё двести лет. Родился Миларайба. Именно с его чудесными стихами, а не с железной рукой Сронцангамбо и не с политической гибкостью Тисрондецана связан сегодня в нашем сознании приход буддизма к тибетцам. Мягкий и неотвратимый, как рассвет. А само название страны звучало в любом уголке планеты синонимом слов «цитадель буддизма».
– Миларайба был буддистом до мозга костей, и тем не менее, – улыбнулся Ирцельд, – у него есть стихи, обращённые к женщине.
– Только не понимаю, Оа, – вставил Цоль Вэг, и в его немолодых глазах появились лукавые огоньки, – осуждаете вы Миларайбу или защищаете?
– Защищаю. А с Лэдой Виль согласен лишь отчасти. Буддизм – это идеология. В то время как социализм и коммунизм – это такие системы экономических отношений.
– Буддизм в какой-то степени тоже система экономических отношений.
– В очень небольшой. В ещё меньшей, чем коммунизм – идеология. Хотя у людей той эпохи, которую не совсем правильно называют Первым Социализмом, слова «социализм» и «коммунизм» ассоциировались, по-видимому, в первую очередь с идеологическими доктринами. Впрочем, хотите – верьте, хотите – нет, многие из этих людей полагали также, что буддизм и йога – это такие виды спорта. По-французски «faire du jogging», буквально – «заниматься йогой», фактически означало «бегать по утрам вокруг дома».
– Вы уже второй раз обращаете наше внимание на неадекватность термина «Первый Социализм», – подтолкнула историка Лэда Виль.
– Неудачное устоявшееся название. Оно дезориентирует наших современников, если только Эпоха Подмены Понятий не является объектом их пристального изучения. Люди первых коммунистических эр вспоминали лжесоциализм – мы предпочитаем такой термин, – мягко говоря, без особенного энтузиазма. Само слово впервые употребил, по-видимому, Эрф Ром[16]. Его последователю Тэй Раму принадлежит попытка систематического и более подробного изложения основ общей теории лжесоциализма, который на Земле просуществовал недолго. А вот на Тормансе, где всё повторилось, этот «цветок» расцвел махровым цветом.
– Тэй Рам… Имя созвучно нашим. А вы знаете обстоятельства его жизни? – помолчав, спросила историка Лэда Виль.
– В деталях – не знаю. «Тэй Рам» – это псевдоним. Кими сравнительно недавно установил настоящее имя, которое я не запомнил. Но помню другие его слова: «Тэй Рам был абсолютно русским человеком, и не в каком-то смысле, а на самом деле». Кими рассказывал, что судьба Тэй Рама была трагична. Само название его книги звучало для современников нелепицей. Фоном его деятельности явились криминальный компрадорский капитализм и разгул субпассионариев, пришедшие в России на смену лжесоциализму. Тэй Рам часто вспоминал фразу, которую сказал о себе Данте после разрыва с белыми гвельфами: «Я составляю партию из самого себя». Современники, склонные в политике считать только до двух, воспринимали любую попытку глубокой критики лжесоциализма (который они, заметьте, отождествляли с начальной стадией коммунистической формации) как защиту новой криминальной власти, не менее безосновательно называвшей себя греческим термином ‛η δημοκρατία (хэ-дэмократи́а – «народное правление»). Те же, кто предпочитал новые безобразия десятилетиям бесправия, горя и позора – ибо теперь ограбленным (и каждодневно ограбляемым) предоставлялась большая, чем при лжесоциализме, свобода выбора в использовании недоотбранного у них, – они считали неприятие капитализма как такового посягательством даже на эту мизерную свободу, воспринимали его как попытку защитить лжесоциализм.
– То есть Тэй Рама не поняли ни те, ни другие?
– Не совсем так. Прежде чем быть понятым или непонятым, нужно сначала быть услышанным.
– Но ведь кто-то же услышал?
– Сторонникам капитализма в России его идеи были изначально чужды – это понятно. Кстати, есть косвенные признаки того, что сторонниками капитализации в то время становились, как ни парадоксально, именно люди с позитивным мироощущением – в нормальных условиях наиболее ценные для общества. А среди противников капитализации были довольно широко распространены убеждения, которые Тэй Рам в шутку называл эзотерическим большевизмом.
– То есть?
– Эти люди в глубине души считали невозможным построение бесклассового коммунистического общества, в котором осуществился бы принцип «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям», но полагали общественно полезным обманывать остальных – тех, кто действительно искренне (и наивно, как они считали) в это верил. Фактически же их идеалом был возврат ко лжесоциализму с некоторыми изменениями. К тому, что следовало бы называть государственным капитализмом в чистом виде, с абсолютной властью государства над личностью и с очень мощным репрессивным аппаратом.
– Но это же чудовищно! – воскликнула Лэда Виль.
– Я постараюсь показать в лекции, почему они этого хотели, – спокойно ответил историк. – Думаю, что Тэй Рама они прекрасно поняли, но считали настоящее коммунистическое общество, описанное в произведениях Эрфа Рома, не более чем красивым вымыслом (иногда вредным). У них было для этого такое пикантное словечко – «утопия». Помимо известной семантики, то есть основного значения и связанных с ним переносных значений, это слово обладало и вполне определённым ассоциативным полем. Примерно таким: «Они (придумавшие утопию) были людьми, наверное, хорошими, но глуповатыми и наивными и не понимали, что такого на самом деле быть не может; но мыто с вами умные, мы-то с вами понимаем, что такого быть не может, потому что не может быть никогда».
– Почему же всё-таки?
– Поведенческие стереотипы их современников представлялись им чем-то раз навсегда отлитым, статичным и неизменным (они это называли почему-то «человеческой природой»). Чем-то одинаковым для всех эпох, всех этносов, всех конкретно-исторических условий.
– Но неужели эти люди так мало знали? Ведь в то время наука уже… – Лэда Виль почувствовала, что собеседник понял, что она хочет сказать.
– Они действительно не видели дальше своего носа. Нам, выросшим в обществе, где на изучение древних языков отводится в любой школе не менее четверти всего учебного времени, трудно себе представить, насколько чудовищными были их представления о минувших веках, насколько извращённым – представление о прогрессе. Они, например, были убеждены, что чем дальше в глубь веков, тем хуже была жизнь людей – во всех отношениях. Для нас многое в древней истории, в том числе и в истории докоммунистических обществ, даже лжесоциализма, – источник душевных сил и надежная опора в пути. Они же искренне считали, например, что люди первобытнообщинного строя были глупее остальных. А о высоких моральных качествах людей родового строя, бывших безусловной нормой в доклассовых обществах, – просто не знали.
– Пожалуй, стоит, – вмешался в разговор Цоль Вэг, – организовать не одну лекцию Оа Рцела, а небольшой цикл. Скажем, часа на четыре.
– Согласен! Только лучше не разбрасывать их, а уместить в один день.
– И не будем откладывать, – заключил начальник экспедиции, потому что приближается событие, ради которого Оа прилетел на Сонору[17].
– Подытожим сказанное, опуская теперь уже знакомые вам из первых лекций определения терминов и реалий, относящихся к пятому периоду ЭРМ и бесконечно чуждых нам, людям бесклассового коммунистического общества Эры Встретившихся Рук. – Оа Рцел говорил, чувствуя, как возвращается к нему ощущение полноты жизни, чувствуя словно вновь собравшихся, словно вновь стоящих рядом друзей – Арисоту Крата, Кими, Тайпа, Гриону Тэлли, Риг Виоля, Дзоллу и Леду Стэц.
16
«Эрф Ром» – гетероним И. А. Ефремова в тексте «Часа Быка».
17
Далее до конца четвёртой главы следует текст заключительной лекции Оа Рцела. Он предлагается вниманию только тех читателей, которых заинтересовал разговор о лжесоциализме. Лекционный стиль сохранен.