Другая жизнь

— Иудея, Иудея.

— Я же сказала тебе, что это был легко объяснимый сон.

— Но все-таки ты решила остаться с ним.

— О да. Все, что со мной случилось, — классическая история, которая случается со многими женщинами. Я удовлетворяла его требованиям, а он удовлетворял моим, но после энного количества лет это перестало быть истиной. Мы причинили много горя друг другу, и я замкнулась в себе, потому что чувствовала себя обиженной, шутить и веселиться мне уже не хочется, но все-таки я попыталась бы избежать развода. Развод — это катастрофа. Я никогда не была невротичкой, но у меня хрупкая натура. Лучше всего перестать делать попытки, перестать вести борьбу и вернуться к реальному, заведенному положению вещей. Отдельные спальни, вежливое «с добрым утром» — и ты больше не бесишь его, ты беспредельно мила с ним. У каждого мужчины есть тайная мечта: его женщина должна быть необыкновенно хороша собой, она никогда не стареет, она веселая, живая и интересная, но кроме того, она никогда не доставляет неприятностей своему парню. Может быть, при некотором усилии я смогу достичь этого идеала.

— Но тебе всего лишь двадцать семь. Разве ты сомневаешься, что я буду хорошо относиться к твоему ребенку?

— Не сомневаюсь. Но я считаю, что если ты ляжешь на операцию ради меня, ради новой семьи и ради своих фантазий, ты взвалишь такой груз на наши отношения, что никакие твои надежды могут не оправдаться. В частности, я до этого не доживу.

— Но через год операция будет забыта, и мы ничем не будем отличаться от других. Или ты думаешь, что через год я не буду желать тебя?

— Вполне возможно. Очень даже вероятно. Кто знает?

— А почему ты считаешь, что я не буду тебя желать?

— Потому что это мечта. Я, конечно, не знаю, я не могу заглянуть в твой мозг, но это — мечта. Я уверена: все будет сделано как надо, и тебя будет ждать нужная тебе женщина. Но нельзя думать, что тебе все будет подано на блюдечке с золотой каемочкой. Так не бывает. Я не хочу, чтобы ты шел на операцию ради меня.

— Но я это делаю ради тебя.

— Неправда. Ты решился на операцию (если ты действительно хочешь ее сделать) ради себя, ради восстановления своей собственной мужской силы, ради жизни. Но не надо подводить под нее другую базу: выйду ли я за тебя замуж или нет, сможешь ли ты трахать меня или нет, — все это тревожит мне душу, и я даже думаю, что после всего этого я не смогу спать с тобой. Меня не так воспитывали: я никогда не полагалась на удачу. Я бы хотела быть более независимой, но догадываюсь, почему я не такая. Пока я росла, весь мой опыт сводился к тому, что надо блюсти старые традиции. Вот что происходит, когда умный ребенок растет без отца. Будь осторожна! Осторожна! Осторожна! Вот что впечаталось в мое сознание. Я считаю, что несправедливо взваливать все это на меня. Мне кажется, что за всю историю человечества никого не просили принять подобное решение. Почему все не может продолжаться так, как есть?

— Потому что я хочу от тебя ребенка.

— Мне кажется, что тебе уже давно пора сходить к психиатру.

— Все, что я говорю, вполне здраво и разумно.

— Нет, неразумно. Ты бы ни за что не пошел на операцию, которая может погубить тебя, если бы у тебя не было выбора.

Мне иногда снится сон, в котором я вижу тебя, и я в кошмаре просыпаюсь посреди ночи: я вижу тебя на алтаре, и священник вонзает тебе в грудь какую-то штуку — это обсидиан, который использовали ацтеки, если я правильно произношу это слово, — и вырывает твое сердце ради меня и нашего семейного счастья. Одно дело сказать: «У меня просто сердце разрывается», и совсем другое — если оно действительно разорвется по твоей прихоти.

— Значит, ты предлагаешь, чтобы все оставалось как есть?

— Именно. Мне очень нравятся наши теперешние отношения.

— Но когда-нибудь тебе придется покинуть меня, Мария. Твой муж, несмотря на свою молодость, будет назначен послом в Сенегале. И что тогда?

— Если его пошлют в Сенегал, я отдам ребенка в школу и скажу, что не могу ехать вместе с ним. Я останусь здесь. Это я тебе обещаю, если ты пообещаешь мне не ложиться на операцию.

— А что будет, если его вызовут обратно в Англию? Что, если он займется политикой? Это обязательно когда-нибудь произойдет.

— Тогда ты тоже приедешь в Англию, снимешь квартиру и будешь писать там книги. Какая тебе разница, где жить?

— Значит, наш любовный треугольник будет существовать вечно.

— Да, пока медицина не спишет нас со счетов.

— И ты думаешь, мне это понравится? Каждый день ты уходишь от меня и возвращаешься к нему, и каждую ночь, вовсе не потому, что он безумно любит тебя, а потому, что обладает гиперсексуальностью, он приходит домой из палаты общин и трахает тебя. Ты думаешь, мне это будет приятно, если я останусь совершенно один в моей лондонской квартире?

— Не знаю. Думаю, не очень.

На следующий день, как лучшая из жен, Мария отправляется встречать его в аэропорт. А я иду к кардиологу — сообщить ему о своем решении. Ничего странного в моем решении нет. Мой выбор никак не обусловлен желанием отчаявшегося любовника, свихнувшегося от нанесенного ему жестокого удара по мужской потенции, — это выбор рационального человека, которого влечет к себе трезвая и спокойная женщина, и с нею он планирует вести тихую безмятежную жизнь в привычной семейной обстановке. Тем не менее, сидя в такси, я чувствовал себя ребенком, снова превратившимся в невинное и чистое существо, от которого обстоятельства безжалостно требуют осознания своей физической неполноценности. Я закрутил новый роман со всеми вытекающими из него последствиями, который многие люди вдвое младше меня сочли бы мимолетным и преходящим, несмотря на его очарование и удовольствия, и превратил эту связь в свой salto mortale.

По правде говоря, мой поступок, совершенный ради безумной любви, также мог бы обрести некий смысл, но поскольку я безнадежно очарован ее тихими прелестями, которые она вкладывает в свои сочинения, это обстоятельство вряд ли является достаточной причиной, чтобы идти на подобный риск. Неужели меня действительно увлекли томительные напевы безземельных английских джентри? Неужто в них присутствует такая мощная притягательность? Или же соблазнительность Марии является плодом моего больного воображения? Да кто она такая? По ее собственным словам, она всего лишь моя соседка, несчастная домохозяйка, которая совершенно случайно поселилась этажом выше и к тому же постоянно твердит, что она мне не пара. Если бы мы встретились с ней и закрутили пылкий роман до моей болезни, вполне вероятно, что мы никогда бы не стали разговаривать на эту тему; скорее всего, наш роман к этому времени уже выдохся бы сам собой — цепь осторожно совершаемых супружеских измен, несмотря на множество препятствий. Почему это я совершенно внезапно испытал страстное желание стать отцом? Маловероятно, что это желание развилось из подспудного, вышедшего на передний план намерения стать отцом семейства. А может, во мне всколыхнулась феминизированная часть моего эго, усиленного импотенцией, благодаря которому ко мне пришло запоздалое желание завести собственного ребенка? Я не знаю! Что движет моим желанием стать отцом, несмотря на огромную угрозу моей жизни? А что, если я влюбился лишь в голос, прелестно интонирующий английские фразы? Человек, пошедший на смерть ради нежных звуков изящно произнесенного придаточного предложения…

Я сообщил своему кардиологу, что хочу жениться и завести ребенка. Я понимаю, на какой риск иду, но тем не менее согласен на операцию. Если я смогу получить эту прекрасную, сверхцивилизованную женщину, которой муж наставил синяков, то полностью исцелюсь от своей болезни. Задача, которая была бы по плечу только мифологическим героям!

Мария в бешенстве.

— Ты можешь забыть обо мне, когда поправишься. Я тебя ни к чему не принуждаю. И у меня душа к этому не лежит. Я не хочу, чтобы ты делал операцию.

— Еще сотню лет назад наша непорочная и чистая любовь никому не казалась бы странной, но сейчас этот фарс для меня невыносим, это еще хуже, чем крушение всех надежд. Никто ничего не может сказать заранее, сначала — операция. А потом уж все остальное.