Призрак уходит

И, к моему удивлению, привычки, которые казались такими прочными и поставляли максимум материала для размышлений на темы, не связанные с работой, рухнули в считанные недели, позволив мне спокойно жить в неведении. Я сам отгородился от своей страны, был отгорожен судьбой от романов с женщинами и, устав от борьбы, стал чужаком в том мире, где властвовала любовь. Я сам так постановил. Я был вне всего, на чем покоилась моя жизнь и мое время. Или, наоборот, опустился на уровень сущностей. Было неважно, дрейфую я в океане или живу у горной дороги, в штате Массачусетс, откуда меньше трех часов езды до Бостона на восток и приблизительно столько же до Нью-Йорка на юг.

Когда я пришел, телевизор уже работал, и Билли заверил меня, что победа у нас в кармане. Он разговаривал с другом из штаба демократической партии, и их предварительные подсчеты показывают, что Керри одерживает верх во всех вызывавших сомнение штатах. Поблагодарив за вино. Билли сказал, что Джейми вышла купить еды, придет с минуты на минуту. Он снова был безгранично радушен и проявлял такую мягкость в обращении, словно ни разу не сталкивался — да и, скорее всего, не столкнется — с чьим-либо желанием проявлять жесткую авторитарность. Атавизм это или по-прежнему в еврейских семьях среднего класса вырастают такие мальчики, воспитанные в атмосфере любви, которая дарит ни с чем не сравнимую радость детства, но никак не готовит к испытаниям при встречах с менее благородными душами? Где-где, а среди манхэттенских литераторов я никак не предполагал обнаружить эти карие, набухающие слезами нежности глаза и щечки херувима, создающие облик если не мальчика, заботливо опекаемого взрослыми, то всегда готового прийти на помощь молодого человека, в принципе не способного ни ранить, ни высмеять, ни уклониться даже от самой ничтожной обязанности. А Джейми, размышлял я, вряд ли удержишь ласковой бескорыстностью, да еще исходящей от человека, чье каждое слово и каждый жест — производные от незапятнанной честности. Его наивная доверчивость, мягкость, готовность понять — какой соблазн для самца, задумавшего украсть жену, чей муж просто не в состоянии вообразить себе ее неверность!

Телефон зазвонил в тот момент, когда Билли как раз собирался открыть вино. Передав мне бутылку и штопор, он поднял трубку:

— Ну? Что сейчас? — Выслушав, поднял глаза и сообщил: — В Нью-Гемпшире все в порядке. А в Мэриленде? — спросил он звонившего ему друга. И повторил для меня: — В Мэриленде у Керри восемь к одному. Это очень существенно. Здесь ключ к удаче. Похоже, большая часть негров изменила точку зрения. Отлично, просто великолепно! — сказал он приятелю, повесил трубку и, сияя, заявил: — Итак, у нас все-таки либеральная демократия.

Чтобы отпраздновать нарастающий прилив чувств, он налил по большому бокалу вина.

— Выиграв вторично, эти парни угробили бы страну, — заметил он. — Плохие президенты бывали у нас и раньше, но этот уже за гранью. Он не способен к анализу. Он догматик. Полный невежда, готовый растоптать великие свершения. В «Макбете» есть определение, которое идеально ему соответствует. Мы с Джейми читали недавно вслух — мы сейчас изучаем трагедии. Так вот, в третьем акте, в сцене Гекаты с ведьмами, Геката говорит: «Он зло творит, но цель его — лишь собственное торжество». В этих словах весь Джордж Буш. И это кошмарно. Если вам дороги ваши дети и Бог, будьте республиканцами. И его база — низшие слои общества. Удивительно, как он пробрался хотя бы на один срок. Страшно подумать, что бы они наделали, заполучив второй. Ужасные, сеющие зло люди. Но их высокомерие и ложь в конце концов отлились им.

Думая о своем, я дал ему возможность немного посидеть перед телевизором, следя за первыми результатами, и только потом спросил:

— А как вы познакомились с Джейми?

— Благодаря чуду.

— Но вы учились вместе.

— Это не умаляет чуда. — Он трогательно улыбнулся, хотя, знай он мои мысли, поступил бы разумнее, вонзив в меня кинжал, прикончивший короля Дункана.

Я видел, что могу вытягивать информацию, не опасаясь вызвать в нем подозрения. Билли наверняка не способен был заподозрить, что мужчина моего возраста расспрашивает о его молодой жене, потому что просто не в состоянии переключиться на что-то другое. Его сбивали с толку мои годы и моя известность. Разве подумаешь плохое о писателе, которого изучал еще в школе? Я для него почти что Генри Вордсворт Лонгфелло. Возможно ли, чтобы автор «Песни о Гайавате» вдруг обнаружил плотский интерес к его жене?

И все же ради страховки я начал с него.

— Расскажите о вашей семье, — попросил я.

— О! Я в ней единственный, кто читает. Но это неважно, они очень славные. Уже четыре поколения живут в Филли. Семейный бизнес создал прадед. Он был из Одессы. Его звали Сэм. А покупатели называли его: «Дядя Сэм, лучший зонтик, мэм». Занимался изготовлением и починкой зонтов. Дед прибавил к зонтам чемоданы. Десятые и двадцатые годы обернулись бумом железнодорожных поездок, и чемоданы вдруг понадобились всем. Добавьте путешествия по морю, трансатлантические рейсы. И в результате наступила эпоха дорожных сундуков, громадных чемоданов, которые брали с собой в далекие путешествия. Их открывали стоймя, а внутри были полки и вешалки.

— Отлично их помню, — откликнулся я. — И еще были другие, поменьше, черные. Они открывались горизонтально, как пиратские. С таким примерно чемоданом-сундучком я в свое время поехал в колледж. Да и почти у всех вокруг были такие. Деревянные, с металлическими уголками, а наиболее шикарные окантованы полосками из рифленого железа, снабжены латунным замочком и могут выдержать даже землетрясение. Обычно их отправляли в багажном вагоне железнодорожной экспресс-службы. Привезя на вокзал, сдавали служащему — это все еще был человек с зеленым козырьком над глазами и карандашом, заткнутым за ухо. Он взвешивал чемодан, вы платили по весу, и носки с рубашками отправлялись в дорогу.

— И в любом городе, даже маленьком, непременно был магазин, торгующий чемоданами, а в каждом универмаге — такой же отдел. Знаете, кто изменил отношение к багажу? Стюардессы. Произошло это в пятидесятых. Люди вдруг поняли, что багаж может быть легким и элегантным. Как раз в это время наш бизнес перешел к отцу. Он все обновил и назвал магазин «Давидофф: Модные предметы багажа». До того неизменно сохранялось «Сэмюэл Давидофф и сыновья». Примерно тогда же начали появляться сумки и чемоданы на колесиках. Вот вам короткий конспект истории багажа. Полная версия занимает около тысячи страниц.

— Вы описываете семейный бизнес?

Он кивнул со вздохом, пожал плечами:

— И семью. Во всяком случае, пытаюсь. Ведь я, так сказать, вырос в магазине. Слышал от деда уйму историй. Каждый раз, когда еду в гости, исписываю новую тетрадь. Историй хватит на всю жизнь. Все дело в том, каких использовать. То есть, вы понимаете, как написать.

— А Джейми? У нее какое было детство?

И он тут же начал рассказывать, бурно расхваливая все ее достижения. О Кинкейде, лучшей частной школе Хьюстона, где она выступала с речью от имени класса на выпускном вечере, о еще больших успехах в оконченном с отличием Гарварде. О Ривер-Оукс, богатом пригороде Хьюстона, где расположен семейный особняк, и Хьюстонском загородном клубе, где она играла в теннис, плавала и — хоть и противилась этой идее — блестяще дебютировала на балу. О светских манерах матери, с которой пыталась наладить хорошие отношения, и об отце, на которого было не угодить. О любимых местах, по которым она водила Билли в их первый приезд в Хьюстон на Рождество, об уголках, где играла в детстве и которые он попросил ее показать, о грозной красоте страшноватой хьюстонской протоки на рассвете и Джейми, бесстрашно купавшейся в этой темной воде вместе с отчаянной старшей сестрой, называвшей — как это свойственно хьюстонским старожилам — протоку рукавом.

Задав простой вопрос, я получил в ответ речь, похожую на дифирамбы, расточаемые великолепному дворцу. Само по себе это было нормально: страстно влюбленный мужчина увидит землю обетованную в Буффало, если там довелось расти той, кого он так любит; и все же его восхищение Джейми и ее техасским девичеством было настолько ярким, как будто речь шла о мечтах, родившихся за решеткой. Или о Джейми, которую выдумал у себя в заточении я. Здесь проступало воплощение идеальной мужской любви: благоговение перед женой было для Билли сильнейшей привязкой к жизни.