Профессор Желания

— «Ее одну встарь жаждал целый мир», — навскидку цитирую я.

— Ты прав, и это тоже. Строго говоря, мне кажется, что это «встарь» несколько оскорбительно. Если абстрагироваться от того, что перед нами высокая поэзия. Так или иначе, он неизменно тем или иным образом дает мне понять, что отвечать на его письма не обязательно; вот я и не отвечаю. А чему ты улыбаешься? В целом это скорее приятно. И уж в любом случае лучше, чем ничего. А как по-твоему?

— Я улыбаюсь, потому что и у меня в личном архиве имеются письма от одного из членов этой семьи. Только не от мужа, а от жены.

— В это, знаешь ли, трудно поверить.

— Да, пока собственными глазами не увидишь. Только она обходится без стихотворных цитат.

Клэр еще метрах в пятнадцати от крыльца, но при ее приближении мы почему-то оба умолкаем. Почему? А черт его знает!

Вот только умолкаем мы зря! Почему я не несу какого-нибудь вздора, не острю, не читаю стихов — все, что угодно, лишь бы не встретить Клэр этой заговорщицкой тишиной! Лишь бы она не увидела, как я молча сижу рядом с Элен, явно — пусть и вопреки себе — уже поддавшийся ее чарам.

Клэр на мгновение цепенеет и тут же спешит обнародовать только что принятое решение:

— Съезжу поплаваю.

— А куда запропастился Лес? — спрашивает Элен.

— Гуляет.

— А не хочешь чаю со льдом? — спрашиваю я у Клэр. — Точно не хочешь? Может быть, нам попить его, всем троим?

— Нет. Пока!

Пожалуй, излишне лаконичное прощание с гостьей, которую она, возможно, никогда больше не увидит; но Клэр произносит именно и только это. И уходит.

С крыльца мне видно, как наша машина съезжает по склону холма на дорогу. Интересно, что, на взгляд Клэр, мы с Элен замышляем? И что мы замышляем на самом деле?

Элен заговаривает, только когда машина окончательно исчезает из виду.

— Чудовищная милашка.

— А я пай-мальчик.

— Мне очень жаль, если мой приезд расстроил твою подружку. Я не нарочно.

— Ничего, она девушка сильная. Как-нибудь справится.

— И тебя я тоже расстраивать не хотела. Не для того я сюда приехала.

Я ничего не отвечаю.

— Однажды мне действительно захотелось тебя расстроить, — говорит она. — Что правда, то правда.

— Не только ты в том виновата.

— Да, но ты обижал меня, сам того не желая, а я тебя провоцировала. Но теперь мне понятно, что тебя-то я мучила совершенно сознательно.

— Элен, ты переписываешь историю заново. В этом нет надобности. Мы мучили друг друга. не спорю, но мы оба этого не хотели. Мы растерялись, мы многого не понимали, имелось множество привходящих обстоятельств, но никакого садизма не было — иначе мы не прожили бы вместе столько лет.

— Я ведь нарочно пережаривала эти гребаные тосты.

— Насколько я припоминаю, пережаривала ты гребаную яичницу. А гребаные тосты подавала к столу уже остывшими.

— И я нарочно не отправляла твою корреспонденцию.

— Но для чего ты вообще завела речь на эту тему? Что это — искреннее самобичевание, попытка получить отпущение грехов или очередное изощренное издевательство? Даже если это правда, к чему мне знать? Было, да прошло и быльем поросло.

— Я всегда терпеть не могла того, как бессмысленно убивают время люди. Для себя-то я спланировала жизнь исключительную. Жизнь во всех отношениях грандиозную.

— Это я помню.

— Но ведь и это тоже было, да прошло и быльем поросло. Теперь я воспринимаю заурядное как естественное и благодарна судьбе за то, что у меня есть хотя бы оно.

— Только не надо заводить песенку о том, как тебя закалили трудности и невзгоды. Да и твой мистер Лауэри, если на то пошло, не такое уж ничтожество. Во всяком случае, он таким не кажется. Сильный человек, который знает, что ему нужно, — вот как он выглядит. Сразу веришь. что борьба с мафией ему по плечу. И с коррумпированной полицией. И с мафией, и с полицией — на два фронта. Светский человек и вместе с тем, похоже, бесстрашный. Как раз по тебе. И ты, судя по тому, как он к тебе относится, как раз по нему.

— Вот как?

— Ты замечательно выглядишь! — И мне сразу же становится жаль, что я это сказал. Но если так, то чего ради добавлять: — Просто потрясающе!

Впервые с тех пор, как к крыльцу подошла Клэр, мы вновь умолкаем. Решительно смотрим друг на друга, как двое незнакомцев, бесстрашно затеявших недвусмысленную прелюдию к тому, что со всей неизбежностью обернется бесстыднейшим и головокружительнейшим совокуплением. Я сознаю, что нам не обойтись без небольшого (или не совсем небольшого) флирта. Может быть, стоит произнести это вслух? А может, и не стоит. Может, лучше всего прямо сейчас отвести глаза.

— А чем ты болела? — спрашиваю я наконец.

— Чем болела? Да вроде бы всем сразу. Перебывала на приеме у полусотни докторов. Сидела у них в приемных, дожидалась рентгена, дожидалась, пока возьмут кровь на анализ, дожидалась, пока мне вколют кортизон, дожидалась рецептов, с которыми следовало обращаться в аптеки, дожидалась, пока подействуют чудодейственные таблетки, которые мне подсовывали. Заглянул бы ты ко мне в «аптечку». Вместо кремов и притираний, какими не погнушалась бы и графиня Ольга, целые батареи флакончиков с какими-то таинственными таблетками — и никакие таблетки не действуют, не считая того, что они окончательно губят мне желудок! Из носу у меня текло больше года. У меня уходили целые часы на то, чтобы высморкаться, я не могла дышать, лицо опухло, глаза все время чесались, к тому же с какого-то времени я начала чудовищно хрипеть. Хрипеть и храпеть. И засыпала — если вообще засыпала — с молитвой о том, чтобы закончилось хотя бы это. Один аллерголог порекомендовал мне переехать в Аризону, другой сказал, что и это не поможет, потому что больна я исключительно на голову, а третий детально объяснил, что я сама для себя единственный аллерген, примерно так; поэтому я возвращалась от своих лекарей домой, забиралась в постель, залезала с головой под одеяло и грезила наяву о том, как у меня выцеживают всю кровь до последней капли и заменяют ее чужою, и вот на этой чужой крови мне и удается проскрипеть до более-менее естественного конца. Я чуть с ума не сошла. Иногда с утра с трудом удерживалась от того, чтобы выброситься из окна.

— Но потом тебе стало лучше.

— Я начала встречаться с Лесом. С этого все и пошло. И лекарства постепенно отпали одно за другим. Отпали за ненадобностью. Но не понимаю, что он тогда во мне нашел. Я была отвратительна.

— Наверное, далеко не так отвратительна, как казалось тебе самой. Судя по всему, он в тебя влюбился.

— А когда мне стало лучше, я страшно испугалась. Я решила, что без него тут же заболею снова. И снова начала поддавать — хотя на какое-то время ему удалось отучить меня от этой привычки. В первый вечер, когда он заехал за мной, намереваясь вывести в свет, весь такой сильный, самоуверенный, энергичный, я сказала ему: «Послушайте, мистер Лауэри, мне тридцать четыре года, я старая больная собака, и я терпеть не могу анального секса». А он ответил: «Я знаю, сколько вам лет; болеть людям свойственно; а вот анальный секс меня совершенно не интересует». И мы вышли в свет, и он так замечательно держался, с такой бравадой, и он влюбился в меня — и, разумеется, влюбился в самого себя в роли моего спасителя. Но я-то в него не влюбилась. Нет, этого так и не произошло. И время от времени я порывалась порвать с ним. И порвала бы, не будь мне так страшно, что, если я вновь останусь одна, то опять… И вот мы поженились.

Я не отвечаю. И отвожу взгляд.

— Я решила завести ребеночка, — говорит она.

— Мои поздравления. И когда же?

— Как можно скорее. Меня, знаешь ли, больше не волнует вопрос о том, счастлива я или нет. Я эту идею оставила. Единственное, чего мне хочется, — чтобы меня больше не мучили. И для этого я на все готова. Рожу хоть десятерых. А захочет — и двадцатерых! И с него ведь станется. Этот человек, Дэвид, начисто лишен каких бы то ни было сомнений по поводу собственной персоны. Еще учась на юридическом, он женился и завел двух детей, и застройщиком он стал в бытность свою студентом, а сейчас ему хочется обзавестись новой семьей — уже со мною. И я согласна. Да и что остается той, кого одну встарь жаждал целый мир? Обзавестись маленькой антикварной лавкой? И превратиться в женщину со следами былой красоты? Получить научную степень, заняться преподаванием? И превратиться в женщину со следами былой красоты?