Профессор Желания

В конце концов из предразводной суматохи меня вырывает предложение сменить место работы, сделанное Артуром Шёнбрунном, который, покинув Стэнфорд, стал заведующим кафедрой сравнительного литературоведения в Нью-Йоркском университете на Лонг-Айленде. В Сан — Франциско я уже начал посещать психоаналитика (вскоре после того, как стал наведываться к адвокату), он-то как раз и порекомендовал мне по возвращении на Восточное побережье продолжить сеансы психотерапии у некоего доктора Фредерика Клингера, с которым мой калифорнийский врач был знаком лично и которого отрекомендовал как человека, не боящегося разговаривать с пациентами, «солидного и благоразумного», «прекрасного специалиста», «живое воплощение здравого смысла». Но неужели мне не хватало собственного благоразумия, своего здравого смысла? На иной взгляд, я разрушил себя и свою семью именно потому, что с излишней цепкостью хватался за эти сомнительные соломинки.

Фредерик Клингер — дядька и впрямь солидный, приветливый, круглощекий, жизнерадостный; испросив у меня разрешение, он в ходе сеансов пыхает сигарой. Запах сигарного дыма мне скорее неприятен, однако я не возражаю, потому что курение, судя по всему, способствует сосредоточенности, с какою доктор внимает выплескам моего отчаяния. Не намного старше, с куда меньшим количеством седины, чем появилось у меня в шевелюре после недавнего стресса, он производит впечатление компетентного и внушающего доверие именно что специалиста, причем успешного и в расцвете сил. Судя по телефонным звонкам, на которые он (к моему немалому огорчению) отвечает в ходе сеансов, доктор Клингер уже занял ключевую позицию в мире психоанализа и входит в число самых передовых, самых востребованных, особенно интересно экспериментирующих и наиболее часто выступающих с публикациями в научной печати представителей своей профессии, не говоря уж о том, что от жаждущих и страждущих вроде меня у него просто нет отбою. Поначалу я несколько озадачен откровенным удовольствием, извлекаемым моим психоаналитиком из исполнения профессиональных обязанностей; да, строго говоря, озадачивает меня в нем едва ли не все: двубортный костюм в белую полоску, мягкий галстук-бабочка, потертое пальто в талию с бархатным воротником, насилу застегивающееся на несколько располневшем теле, два битком набитых портфеля на вешалке для верхней одежды, фотографии здоровых и веселых детей на заваленном книгами письменном столе, теннисная ракетка в стойке для зонтиков; озадачивает даже спортивная сумка, небрежно задвинутая за высокое видавшее виды кресло, сидя в котором и попыхивая сигарой, он продолжает озадачивать меня уже в чисто словесной форме. Неужели этот сногсшибательно броский, весь искрящийся жизненной энергией конкистадор может понять, что в иное утро по дороге от постели до зубной щетки я с великим трудом подавляю в себе желание рухнуть на пол и застыть, свернувшись калачиком? Я ведь и сам не понимаю всей глубины своего падения. Потерпев неудачу в попытках стать настоящим мужем для Элен, потерпев неудачу в попытках сделать Элен настоящей женой, я чувствую лишь одно: уж лучше мне проспать всю дальнейшую жизнь, чем прожить ее наяву.

Как, например, объяснить, что я оказался настолько не в ладах с собственной чувственностью?

— И это вы-то?! — изумляется доктор. — Вы, женившийся на самой настоящей роковой женщине?!

— Но женился-то я на ней только затем, чтобы сделать ее менее роковой! Чтобы избавиться от ее эротического всемогущества! Отсюда и все мои придирки по поводу мусора, прачечной и остывших тостов. Я повел себя точь-в-точь как моя сварливая матушка. Вплоть до мельчайших деталей!

— А для мельчайших деталей она чересчур величава, чересчур божественна и богоравна, не правда ли? Послушайте, она все же не совсем Елена Прекрасная, не совсем дочь Леды и Громовержца. Земная девушка, мистер Кипеш, не еврейка, типичная представительница среднего класса из Пасадены, штат Калифорния, достаточно хорошенькая для того, чтобы ее ежегодно катали на яхте по Желтому морю, но и только — то! А больше в ней нет ничего сверхъестественного. А остывшие тосты — это остывшие тосты, и совершенно неважно, сколько драгоценностей удалось получить нерадивой хозяйке в подарок от женатых богачей, предпочитающих незамужних молоденьких девушек.

— Она меня пугала.

— Разумеется, она вас пугала.

И тут его телефон звонит. Нет, он никак не сможет прибыть в больницу раньше полудня. Да, он виделся с мужем. Нет, этот джентльмен не настроен на сотрудничество. Да, к сожалению… И тут же он возвращается к другому не настроенному на сотрудничество джентльмену, то есть ко мне.

— Разумеется, она вас пугала, вы же не могли ей доверять.

— Не столько не мог, сколько просто не доверял. Меж тем она мне не изменяла. И в этом я ей верю.

— Не изменяла вам ни в Америке, ни на Дальнем Востоке. Играла сама с собой в некую двусмысленную игру, но никак не более того. Но какое это имело значение по сравнению с тем непреложным фактом, что вы друг друга не выносили? Судя по вашим рассказам, каждый из вас вел себя в полном соответствии с собственным характером. Единственное исключение из этого правила, зато сразу двойное, — тот факт, что вы вообще поженились.

— Биргитта меня тоже пугала.

— О господи! — восклицает психоаналитик. — Да и кого на вашем месте она не напугала бы?

— Послушайте, или я недостаточно ясно выражаюсь, или вы даже не пытаетесь меня понять. Я ведь вам толкую, что речь идет о совершенно особых женщинах — отважных, вечно любопытствующих, раскрепощенных. Это вам не девицы, которых на пятачок пучок.

— Я вас понимаю.

— Ой ли? Порой мне кажется, что вы предпочитаете принимать их за вульгарных кокеток. Но в том-то и загвоздка, что вульгарными кокетками они не были, во всяком случае со мной. Ни та, ни другая. Они были экстраординарны!

— Пусть так.

Звонит телефон. Да, слушаю? Да, у меня сеанс. Нет-нет, продолжайте. Да. Да. Разумеется, он понимает. Нет-нет, это он притворяется, не обращайте внимания. Да, хорошо, увеличьте дозировку до четырех в день. Но не более того. И позвоните мне, если он не успокоится. Позвоните мне в любом случае. До свидания.

— Пусть так, — возвращается он ко мне. — Но чего, собственно, ожидали эти совершенно особые женщины от брака с вами? Того, что вы не только ночи, но и дни напролет станете ласкать их великолепные груди? Или курить с ними опиум? В прошлый визит вы заметили, что за шесть лет жизни с Элен научились у нее только тому, как забивать косяк.

— Мне кажется, говоря так, я погрешил против истины, пытаясь вам понравиться. На самом деле я многому у нее научился.

— Но факт остается фактом: вы должны были ходить на службу и заниматься академическими штудиями.

— И служба, и штудии не более чем привычка. — Я даже не скрываю своего раздражения от этой упорно проводимой им «демифологизации». — Может быть, — устало шучу я, — чтение — это опиум для интеллигенции?

— Вот как? А вы подумываете податься в «дети цветов»?

Он раскуривает новую сигару.

— Однажды мы с Элен загорали голышом на пустынном пляже в Орегоне. Мы были в отпуску и на машине ехали на север. Какое-то время спустя мы обнаружили, что за нами подглядывают из прибрежных кустов. Мы поднялись, собираясь одеться, но парень вылез из кустов, приблизился к нам и осведомился, не нудисты ли мы, часом. А когда мы ответили отрицательно, всучил нам экземпляр нудистской газетки, которую сам же и издавал, и уговаривал на нее подписаться.

Клингер зычно хохочет.

— Элен тогда сказала мне, что парня послал, должно быть, всевидящий Господь, потому что перед его появлением я целых полтора часа не брал книгу в руки.

И вновь Клингер хохочет. Он явно наслаждается нашей беседой.

— Послушайте, — говорю я ему, — вы ведь еще не знаете, каково это для меня было — познакомиться с нею. Подобного просто так не забудешь. Вы не знаете, каков я тогда был, вы не можете представить себе меня тогдашнего, да и сам я уже не могу. Но в те годы, когда мне едва перевалило за двадцать, я был отважным пареньком. Куда смелее большинства — особенно с оглядкой на тогдашнюю всеобщую закомплексованность. Я и на самом деле занимался тем, о чем мастера игры в карманный бильярд всего-навсего мечтали. Едва ступив на самостоятельную стезю, я стал, если так можно выразиться, фигурой, а не пешкой на сексуальном поле.