Итальянец

Вивальди слегка улыбнулся.

— Но согласись, — продолжал Бонармо, — что появление этого монаха сопряжено с обстоятельствами, далекими от заурядных. Кто подсказал ему твое имя, которое он назвал, как ты говоришь, при первой с тобой встрече; как ему стало известно, откуда ты идешь и намерен ли прийти снова? Каким колдовством он проник в твои планы?

— Я не склонен полагать, что он знаком с моими планами, — заметил Вивальди. — Но даже если бы и был, для разгадки таковых сверхъестественного дара вовсе не требуется.

— Итог сегодняшнего вечера, — настаивал Бонармо, — должен убедить тебя, что все твои намерения хорошо ему известны. Неужели Эллена, если только она к тебе неравнодушна и сердце ее свободно, хоть на миг не показалась бы у окна?

— Ты не знаешь Эллены, — возразил Вивальди, — и только поэтому я прощаю тебе и этот вопрос. Но, конечно, если бы она была настроена ко мне милостиво, наверняка какой-либо знак одобрения…

Винченцио умолк на полуслове.

— Незнакомец предостерег тебя от посещения виллы Альтьери, — напомнил Бонармо. — Он, по-видимому, был осведомлен об ожидавшем тебя приеме и знал об опасности, каковой ты пока что счастливым образом избежал.

— Еще бы, об ожидавшем меня приеме он был осведомлен превосходно, как нельзя лучше! — вскричал Вивальди, совершенно забыв об осмотрительности. — Скорее всего, именно он и есть тот самый соперник, против которого он же меня и предостерегал. Маскарад ему понадобился, чтобы обмануть мою доверчивость и помешать мне искать Эллену. И я должен смирно поджидать, пока он изволит тут показаться? Пристало ли мне красться за соперником, будто я какой-нибудь злоумышленник?

— Ради бога, умерь свои порывы! — взмолился Бонармо. — Вспомни, где мы сейчас находимся. Твои соображения в высшей степени неправдоподобны.

Не без труда ему удалось убедить Вивальди в основательности приведенных резонов, и юноша, мало-помалу успокоившись, постарался взять себя в руки и вновь набраться терпения.

Друзья оставались начеку еще довольно долго, как вдруг Бонармо заметил неясную фигуру, бесшумно приблизившуюся к проходу под аркой со стороны виллы Альтьери. Фигура эта, замедлив шаг, застыла у самого прохода, едва различимая в призрачном свете глубоких сумерек. Взор Вивальди был устремлен в сторону Неаполя — он следил за дорогой, Бонармо же, опасаясь опрометчивости приятеля, медлил в нерешительности: ему казалось более благоразумным выждать и вполне удостовериться, точно ли перед ними поджидаемый ими монах. Высокий рост и темное облачение, в которое он был закутан, побудили Бонармо заключить, что это именно тот, кого они подкарауливают; он потянул было Винченцио за рукав, однако фигура, ринувшись вперед, растаяла во мраке, хотя Вивальди успел уже понять, что вызвало движение друга и его многозначительное молчание. Шагов никто из них не слышал — и, ни капли не сомневаясь, что незнакомец, кем бы он там ни был, остается где-то здесь, под аркой, друзья замерли в напряженном оцепенении. Совсем рядом с ними, на расстоянии вытянутой руки, что-то прошелестело, напоминая шуршание складок плаща, и Вивальди, не в состоянии более совладать с собой, бросился с распростертыми руками навстречу противнику с громким требованием назвать себя.

Шелест прекратился, а ответа не последовало. Бонар-мо обнажил меч, угрожая рубить им по воздуху во все стороны, Пока не поразит того, кто затаился в темноте; он обещал ему полную безопасность, если тот добровольно вступит с ними в объяснения. Таковое ручательство скрепил своим согласием и Вивальди. По-прежнему им отвечала только тишина, но приятелям показалось, что ее нарушило чье-то стремительное движение, словно мимо них скользнул человек — проход был достаточно широк для этого. Вивальди кинулся вслед, однако не увидел никого, кто мог бы, метнувшись из-под арки, раствориться во мгле, окутывавшей дорогу.

— Клянусь, мимо нас кто-то прошел! — прошептал Бонармо. — Мне даже послышалось, будто кто-то взбежал по ступеням, ведущим к крепости.

— Тогда пойдем за ним! — воскликнул Вивальди, рванувшись к лестнице.

— Остановись, ради всего святого, назад! — вскричал Бонармо. — Подумай только, что ты делаешь! Мы окажемся в полной тьме среди развалин — и убийца заманит нас к себе в берлогу!

— Это тот самый монах! — твердил Вивальди, поднимаясь все выше и выше. — Теперь он от меня не уйдет!

Бонармо в явной нерешительности задержался у подножия лестницы, хотя Винченцио скрылся из виду; наконец, устыдившись собственного малодушия и не желая оставлять друга на произвол судьбы, поспешил за ним, кое-как одолевая выщербленные ступени.

Достигнув вершины скалы, Бонармо оказался на террасе, расположенной прямо над аркой: некогда здесь было военное укрепление, позволявшее с обеих сторон наблюдать за дорогой через расщелину. В обломках массивных стен все еще сохранялись бойницы, предназначавшиеся для лучников, и только они напоминали о военном прошлом этого оборонного сооружения. Терраса вела к сторожевой башне на противоположной скале, почти целиком скрытой в гуще раскидистых сосен, и служила, таким образом, надежным защитным оплотом, а также линией коммуникации между крепостью и аванпостом.

Тщетно Бонармо искал своего друга — только эхо разносило меж камней его настойчивые призывы. После некоторого колебания Бонармо решил направиться не к сторожевой башне, а в главное здание крепости, стены которой, построенные на крутых склонах, были едва различимы во тьме. От некогда неприступной цитадели время сохранило только мощную круглую башню, окруженную римскими арками; у края скалы громоздились руины, о первоначальном назначении которых можно было строить лишь смутные догадки.

Бонармо очутился среди громадных стен бастиона, но непроглядный мрак помешал ему двинуться дальше; несколько раз выкрикнув имя Вивальди, он возвратился на свежий воздух.

Приблизившись к беспорядочно раскиданным руинам, вызвавшим его любопытство, Бонармо различил, как ему показалось, чей-то негромкий голос — но, пока он в тревоге к нему прислушивался, навстречу ему из провала устремился человек с обнаженным мечом. Это был не кто иной, как Винченцио. Бонармо бросился ему навстречу; Вивальди задыхался, лицо его покрывала бледность; он далеко не сразу услышал вопросы Бонармо и смог заговорить в ответ.

— Идем отсюда, — едва вымолвил Вивальди, — скорее прочь отсюда!

— С превеликой охотой, — отвечал Бонармо, — но объясни, где ты был, что видел и почему ты так взволнован.

— Не задавай вопросов — скорее идем отсюда! — повторил Вивальди.

Друзья спустились со скалы бок о бок; возле арки Бонармо полюбопытствовал — скорее в шутку, нежели всерьез, — не продолжить ли им здесь ночное бдение, но Винченцио ответил «Нет!» с энергией, которая поразила его. Торопливо шагая по дороге к Неаполю, они почти не разговаривали; на все расспросы приятеля Винченцио с явной неохотой отделывался скупыми фразами — и Бо-

нармо, сгорая от любопытства, не переставал ломать себе голову над причинами, внезапно побудившими Вивальди к подобной сдержанности.

— Так это и был тот самый монах? — не выдержал Бонармо. — Ты сумел наконец настичь его?

— Не знаю, что и думать, — пробормотал Вивальди. — В такой растерянности я еще никогда не был.

— Выходит, ему удалось скрыться?

— Об этом мы поговорим, — отвечал Вивальди. — Как бы то ни было, дело на этом не кончается. Я вернусь сюда завтра ночью с факелом; рискнешь ли ты отправиться вместе со мной?

— Прежде чем согласиться, я должен знать, зачем тебе это нужно.

— Я вовсе не принуждаю тебя идти, а зачем мне это нужно — ты уже знаешь.

— Значит, личность незнакомца, как и раньше, тебе неведома и ты все еще не уверен, за кем ты гнался?

— Вот именно; завтра ночью, надеюсь, с неизвестностью будет покончено.

— Поразительно! — вскричал Бонармо. — Только-только я был свидетелем ужаса, написанного у тебя на лице, когда ты выбежал из крепости Палуцци, и вот ты уже хочешь вернуться. И почему ночью, почему не днем, когда опасность не столь велика?