Страница 14 из 33
Паша медленно улыбнулся и приветствовал нас обоих с церемонным изяществом. Он произнес приветствие на чистейшем французском (раньше мне ни у кого не приходилось слышать такого чистого произношения), который очаровал меня, так как звук его походил на серебряный звон.
Хобхауз спросил, где тот изучал французский. Паша рассказал, что очень давно был в Париже, еще до Революции и Наполеона. Он показал на книгу.
— Только моя жажда к познанию привела меня в город огней. Я никогда не был в Лондоне. Вернее, был — один день. Каким великим он стал. Я помню времена, когда он был ничем.
— Ваши воспоминания, должно быть, долговечны.
Паша улыбнулся и склонил голову.
— Мудрость, которой мы обладаем здесь, на Востоке, долговечна. Не так ли, monsieur грек?
Он взглянул на Атанасиуса, который, запинаясь, пробормотал что-то невразумительное, трясясь в складках жира.
— Да,— сказал паша, наблюдая за ним с безжалостной улыбкой,— мы на Востоке понимаем много такого, что никогда не будет доступно Западу. Вы должны помнить об этом, milords, если путешествуете по Греции. Просвещение не только открывает, но иногда может скрывать правду.
— Например, ваше превосходительство? — спросил я.
Паша поднял свою книгу.
— Я очень долго разыскивал ее, чтобы прочесть. Ее нашли для меня монахи Метеоры и принесли сюда. В ней рассказывается о Лилит, первой жене Адама, развратной царице, которая обольщала мужчин на улицах, в полях и пила их кровь. Я знаю, что для вас это суеверие, просто вздор. Но для меня, а также для нашего греческого друга это нечто большее. Это завеса, которая одновременно скрывает и приоткрывает правду.
Воцарилась тишина. Вдалеке я услышал колокольный звон.
— Мне интересно знать,— сказал я,— сколько правды заключено в историях о кровопийцах, которые мы слышали?
— Вы слышали другие истории?
— Да. Мы остановились в деревне. Там нам рассказали о тварях, называемых вурдалаками.
— Где это было?
— Близ реки Ахерон.
— Вам, вероятно, известно, что я властитель Ахерона?
Я взглянул на Атанасиуса. Тот блестел, как кусок сала.
Я повернулся к Вахель-паше и покачал головой:
— Нет, я не знал об этом.
Паша пристально посмотрел на меня.
— Много историй рассказывается об Ахероне,— спокойно молвил он.—У древних греков умершие тоже пили кровь.
Он взглянул на книгу и прижал ее к груди. Казалось, он готов был что-то сказать мне, свирепая страсть внезапно озарила его лицо, но оно тут же померкло, уступив место мертвенной маске, и только нотки холодного презрения были слышны в голосе Вахель-паши, когда он заговорил:
— Вы не должны обращать внимание на россказни крестьян, milord. Вампир — это древнейший миф человечества. И чем же стал он, побывав в руках моих крестьян? Жалким идиотом, шатающимся пожирателем плоти. Чудовище, выдуманное чудовищами.— Он усмехнулся, сверкнув белизной зубов.— Вы не должны бояться вампира крестьян, milord.
Я вспомнил Горгиу и его сыновей, их дружелюбие. Желая защитить их, я описал наши приключения в гостинице у Ахерона. В течение моего рассказа я заметил, что Атанасиус уже весь изошел на пот.
Паша тоже наблюдал за проводником, его ноздри подрагивали, словно он чуял страх. Когда я закончил, он усмехнулся.
— Я рад, что за вами хорошо присматривали, milord. Но я жесток только потому, что хочу предотвратить жестокость к себе.— Он посмотрел на Атанасиуса.— Видите ли, я в Янине не только для того, чтобы посоветоваться по поводу манускриптов. Я еще охочусь за беглецом. Я воспитывал этого раба с младенчества, заботился о нем, любил его как родного. Не тревожьтесь, milord, я охочусь за рабом скорее в печали, нежели в бешенстве, и не причиню ему никакого вреда.— Он снова посмотрел на Атанасиуса.— Не причиню ровно никакого вреда.
— Я думаю, мой господин,— зашептал проводник, дергая меня за рукав,— думаю, что нам пора идти.
— Да, идите,— резко, почти грубо сказал паша Он снова сел и открыл свою книгу.— Мне много еще нужно прочесть. Уходите, уходите, пожалуйста.
Хобхауз и я поклонились с нарочитой церемонностью.
— Увидимся ли мы снова в Янине, ваше превосходительство? — спросил я.
Паша поднял голову.
— Нет. Я почти завершил то, зачем сюда приехал.— Он взглянул на Атанасиуса.— Сегодня вечером я уезжаю.— Он повернулся ко мне.— Возможно, milord, мы увидимся снова, но в другом месте.
— Например, ваше превосходительство? — спросил я.
Паша поднял свою книгу.
— Я очень долго разыскивал ее, чтобы прочесть. Ее нашли для меня монахи Метеоры и принесли сюда. В ней рассказывается о Лилит, первой жене Адама, развратной царице, которая обольщала мужчин на улицах, в полях и пила их кровь. Я знаю, что для вас это суеверие, просто вздор. Но для меня, а также для нашего греческого друга это нечто большее. Это завеса, которая одновременно скрывает и приоткрывает правду.
Воцарилась тишина. Вдалеке я услышал колокольный звон.
— Мне интересно знать,— сказал я,— сколько правды заключено в историях о кровопийцах, которые мы слышали?
— Вы слышали другие истории?
— Да. Мы остановились в деревне. Там нам рассказали о тварях, называемых вурдалаками.
— Где это было?
— Близ реки Ахерон.
— Вам, вероятно, известно, что я властитель Ахерона?
Я взглянул на Атанасиуса. Тот блестел, как кусок сала.
Я повернулся к Вахель-паше и покачал головой:
— Нет, я не знал об этом.
Паша пристально посмотрел на меня.
— Много историй рассказывается об Ахероне,— спокойно молвил он.— У древних греков умершие тоже пили кровь.
Он взглянул на книгу и прижал ее к груди. Казалось, он готов был что-то сказать мне, свирепая страсть внезапно озарила его лицо, но оно тут же померкло, уступив место мертвенной маске, и только нотки холодного презрения были слышны в голосе Вахель-паши, когда он заговорил:
— Вы не должны обращать внимание на россказни крестьян, milord. Вампир — это древнейший миф человечества. И чем же стал он, побывав в руках моих крестьян? Жалким идиотом, шатающимся пожирателем плоти. Чудовище, выдуманное чудовищами.— Он усмехнулся, сверкнув белизной зубов.— Вы не должны бояться вампира крестьян, milord.
Я вспомнил Горгиу и его сыновей, их дружелюбие. Желая защитить их, я описал наши приключения в гостинице у Ахерона. В течение моего рассказа я заметил, что Ата-насиус уже весь изошел на пот.
Паша тоже наблюдал за проводником, его ноздри подрагивали, словно он чуял страх. Когда я закончил, он усмехнулся.
— Я рад, что за вами хорошо присматривали, milord. Но я жесток только потому, что хочу предотвратить жестокость к себе.— Он посмотрел на Атанасиуса.— Видите ли, я в Янине не только для того, чтобы посоветоваться по поводу манускриптов. Я еще охочусь за беглецом. Я воспитывал этого раба с младенчества, заботился о нем, любил его как родного. Не тревожьтесь, milord, я охочусь за рабом скорее в печали, нежели в бешенстве, и не причиню ему никакого вреда.— Он снова посмотрел на Атанасиуса.— Не причиню ровно никакого вреда.
— Я думаю, мой господин,— зашептал проводник, дергая меня за рукав,— думаю, что нам пора идти.
— Да, идите,— резко, почти грубо сказал паша. Он снова сел и открыл свою книгу.— Мне много еще нужно прочесть. Уходите, уходите, пожалуйста.
Хобхауз и я поклонились с нарочитой церемонностью.
— Увидимся ли мы снова в Янине, ваше превосходительство? — спросил я.
Паша поднял голову.
— Нет. Я почти завершил то, зачем сюда приехал.— Он взглянул на Атанасиуса.— Сегодня вечером я уезжаю.— Он повернулся ко мне.— Возможно, milord, мы увидимся снова, но в другом месте.
Он кивнул и вернулся к своей книге, а Хобхауз и я, почти подгоняемые нашим проводником, вышли наружу, под лучи послеполуденного солнца.
Мы свернули на узкую дорогу. Колокол все еще звонил, а из небольшой церкви, находящейся в конце нашего пути, доносились песнопения.
— Нет, мой господин,— запротестовал Атанасиус, увидев, что мы собираемся туда зайти.