Страница 2 из 50
— Я — Клонк.
— Ты кто?
— Лайлани Клонк.
Микки склонила голову набок, скептически нахмурилась:
— Не уверена, что мне следует верить хоть одному твоему слову.
— Иногда в именах — судьба. Взгляни на себя. Сладкозвучные имя и фамилия, сложена, как модель... если не считать всего этого пота и припухшего с похмелья лица.
— Спасибо тебе.
— С другой стороны — я... у меня только красивое имя, за которым следует нечто бессмысленное, вроде Клонка. Я красивая наполовину.
— Ты вся очень красивая,— заверила Микки девочку.
И не погрешила против истины. Золотистые волосы. Глаза синие, как лепестки горечавки. А чистота линий лица Лайлани обещала, что ее красота не исчезнет вместе с детством, а останется навсегда.
— Одна моя половина,— признала Лайлани,— может с годами расцвести, но этот факт уравновешен тем, что я — мутант.
— Ты не мутант.
Девочка топнула левой ногой оземь, на что ортопедический аппарат ответил слабым дребезжанием. Подняла левую руку, доказывая правоту своих слов: мизинец и четвертый палец срослись вместе, а со средним, шишковатым обрубком, их соединяла перепонка.
Ранее Микки не заметила этого дефекта развития.
— У каждого есть свои недостатки,— попыталась она успокоить девочку.
— Это тебе не большой шнобель. Я — или мутант, или калека, а калекой я быть не желаю. Люди жалеют калек, а вот мутантов они боятся.
— Ты хочешь, чтобы люди тебя боялись?
— Страх предполагает уважение.
— Знаешь, по моей шкале страха ты пока высоко не поднялась.
— Дай мне время. У тебя потрясающее тело.
— Да, пожалуй, от природы я — большой пудинг,— в смущении ответила Микки: от ребенка ей такого слышать не доводилось.— Мне приходится много работать, чтобы поддерживать форму.
— Нет, не приходится. Ты родилась идеалом, а обмен веществ у тебя настроен, как гироскоп космического корабля. Ты можешь съесть полкоровы и выпить полбочки пива, но твоя талия не изменится ни на миллиметр.
Микки не могла вспомнить, когда в последний раз реплика собеседника лишала ее дара речи, но тут она не сразу смогла продолжить разговор.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю,— заверила ее Лайлани.— Ты не бегаешь, не делаешь зарядку...
— Я хожу в тренажерный зал.
— Да? И когда ты заглядывала туда в последний раз?
— Вчера,— солгала Микки.
— Да, да,— покивала Лайлани.— А я всю ночь протанцевала,— она снова топнула левой ногой, вызвав дребезжание железа.— Если у человека отменный обмен веществ, стыдиться тут нечего. Это не лень или что-то в подобном роде.
— Спасибо за добрые слова.
— И буфера у тебя настоящие, не так ли?
— Девочка, с тобой не соскучишься.
— Приятно слышать. Наверняка настоящие. Даже лучшие имплантаты не выглядят так естественно. Если только имплантационные технологии не выйдут на качественно новый уровень, моя единственная надежда — отрастить красивые буфера. Можно быть мутанткой и все равно привлекать мужчин, если у тебя красивые буфера Я это заметила. Мужчины, конечно, милые существа, но в некоторых аспектах они абсолютно предсказуемы.
— Тебе девять лет, так?
— Я родилась двадцать восьмого февраля. В нынешнем году это среда, с которой начинается Великий пост. Ты веришь в посты и покаяние?
— Давай сэкономим время, и ты расскажешь, во что я верю,— со вздохом и смешком предложила Микки.
— С верой у тебя не очень,— без запинки ответила Лайлани.— Как бы поразвлечься да протянуть день — вот, пожалуй, и все.
Опять Микки лишилась дара речи. Не потому, что ребенок читал ее душу, словно открытую книгу, но услышав правду, высказанную в лоб, тогда как сама она давно уже всеми силами старалась избежать этой правды.
— В развлечениях нет ничего плохого,— заверила ее Лайлани.— Если хочешь знать, я твердо верю, что мы здесь для того, чтобы наслаждаться жизнью.— Она покачала головой.— Фантастика. Мужчины, должно быть, липнут к тебе, как мухи.
— Уже нет.— Микки удивилась не столько тому, что сумела ответить, сколько своей честности.
Правый уголок рта девочки искривился в улыбке, синие глаза весело блеснули.
— Так у тебя не возникло желания видеть во мне мутанта?
— Что?
— Пока ты думаешь обо мне как об увечном ребенке, жалость требует от тебя вежливости. С другой стороны, увидев во мне таинственного и, возможно, опасного мутанта, ты посоветуешь мне не совать нос в чужие дела и прогонишь со двора
— Ты все больше и больше становишься похожей на мутанта.
Лайлани радостно хлопнула в ладоши.
— Я знала, что у тебя возникнут такие мысли.— С заминкой она поднялась со стула и указала на другую сторону двора — А это что такое?
— Розовый куст.
— Нет, правда
— Правда Это розовый куст.
— Роз нет.
— Еще могут появиться.
— Да и листочков практически тоже.
— Зато много шипов,— отметила Микки.
Лайлани вскинула подбородок.
— Готова спорить, по ночам он выдергивает корни из земли и бродит по округе, пожирая бездомных кошек.
— Запирай на ночь дверь.
— У нас нет кошки.— Лайлани моргнула.— О,— улыбнулась,— дельная мысль.— Она изогнула правую руку, изображая лапу, поскребла воздух, зашипела, как разъяренная кошка.
— Что ты подразумевала, сказав «а потом путь открыт»?
— И когда я это сказала? — полюбопытствовала Лайлани.
— Ты сказала, что тебе надо только дотянуть до следующего дня рождения, а потом путь открыт.
— А, это насчет контакта с инопланетянами.
И хотя на вопрос Микки девочка так и не ответила, она повернулась и прихрамывая двинулась через лужайку к забору.
Микки приподнялась с шезлонга.
— Лайлани?
— Я много чего говорю. Не все что-нибудь да значит.— У пролома в заборе девочка остановилась, оглянулась.— Скажи, Мичелина Белсонг, я спрашивала, веришь ли ты в жизнь после смерти?
— И я сострила.
— Да, теперь вспомнила.
— Слушай... а ты? — спросила Микки.
— Что я?
— Ты веришь в жизнь после смерти?
Такой серьезности во взгляде девочки Микки еще не видела
— Мне лучше верить.
Она осторожно перебралась через штакетины, пересекла выжженный солнцем дворик соседнего участка, поскрипывания и потрескивания ее ортопедического аппарата растворились в стрекоте трудолюбивых насекомых, наполнявшем горячий, сухой воздух.
Уже после того, как девочка зашла в соседний трейлер, Микки села и, наклонившись вперед, долго смотрела на дверь, за которой исчезла Лайлани.
Красивая, умная и дерзкая, впрочем, последним, конечно же, маскировалась ранимость души. И хотя воспоминания об их встрече вызывали у Микки улыбку, откуда-то взялась и не уходила тревога. Что-то скрывалось за их разговором, что-то очень важное, но разгадка этой тайны никак не давалась Микки.
Густая жара августовского солнца обволакивала молодую женщину. Ей казалось, что она лежит в горячей ванне.
Запах свежескошенной травы, будоражащий атрибут лета, наполнял застывший воздух.
Издалека доносился успокаивающий гул нескончаемого потока машин, мчащихся по автостраде. Не такой уж и неприятный, где-то даже напоминающий мерный шум морского прибоя.
Ей бы задремать, расслабиться, но голова у нее работала, как часы, а тело свело от напряжения, которое не могло снять жаркое солнце.
И хотя все это вроде бы не имело отношения к Лайлани Клонк, Микки вспомнила, что сказала тетя Дженева прошлым вечером, после обеда...
«Измениться не так-то легко, Микки. Изменить жизнь — значит изменить образ мыслей. Изменить образ мыслей — значит изменить свои представления о жизни. Это трудно, сладенькая. Когда мы — творцы собственной нищеты, мы как-то привыкаем к ней, даже когда нам хочется все изменить. Нищета — это то, что нам знакомо. Мы с ней сроднились, она нам удобна».
К своему удивлению, сидя за столиком на маленькой кухне напротив Дженевы, Микки заплакала. Не зарыдала, нет. Просто по щекам покатились горячие слезы. Тарелка с домашней лазаньей расплылась перед глазами. Вилка продолжала двигаться под этот молчаливый соленый шторм, а Микки отчаянно не желала признавать того, что с ней произошло.