Томас Мор

Таким образом, в «Диалоге» против Тиндела Мор использовал уроки недавнего политического опыта Германии для дополнительной аргументации ранее выдвинутых положений о политической опасности Реформации. Это не значит, что автор «Утопии» и «Диалога…» утратил понимание социальной несправедливости и порочности феодальной системы. Это означает лишь, что Мор как политик, гуманист и человек, преданный католической вере, воспринимал подрыв господствующей идеологии как угрозу анархии.

Другая проблема, к которой Мор вновь обращается в «Диалоге…», — отношение между верой и делами христиан. Позиция Мора в этом вопросе обнаруживает сходство с концепцией Эразма, считавшего, что без доброй воли и добрых дел христианский обряд не имеет силы. Подчеркивая важность добрых дел в жизни христиан, гуманисты предреформационной поры, и в частности Мор, иногда свободно ставили знак равенства между общечеловеческими добродетелями, как, например, простота, умеренность, скромность, прославлявшимися античными писателями, и христианскими этическими нормами. Но вот прошло почти два десятилетия, наступила пора Реформации, воочию показавшая гуманистам, сколь опасно для устоев феодального общества свободное толкование богословско-этических проблем христианской веры. Времена изменились, вчерашние «вольнодумцы» — «христианские гуманисты» логикой истории оказались отброшены в лагерь защитников «старого порядка». В этом проявилось своеобразие их мировоззрения как ранней, незрелой формы буржуазного просвещения.

В понимании Тиндела человеческие дела слишком несовершенны и все, что человек может предложить богу, — это его вера, но даже и она оказывается не чем иным, как божественным даром, предопределенным милостью божьей. Для Лютера и Тиндела любая попытка заслужить награду перед богом своими делами была бы богохульством. Мор занимает другую позицию. Да, перед богом даже самые добрые дела человека несовершенны. Тем не менее в мире, который создан богом, добрые дела играют важную роль в спасении, и люди «должны работать так хорошо, как только могут», в противном случае человеку остается раскаиваться в том, что он не выполнил свой долг перед богом (см. 15, 8, 1081–1082).

Эта теологическая концепция Мора имеет непосредственное отношение к политике. По его убеждению, создав мир, человека, бог учредил государство и сделал человека частью общества, в котором большинство людей подчиняется и лишь немногие приказывают. Таково, по Мору, непременное условие нормальной жизни общества. Люди обязаны подчиняться своим государям, ибо «правители имеют власть от бога, который требует повиноваться им, а иначе мир погрузился бы в хаос» (15, 8, 56). Созидающая историческая роль классовой борьбы угнетенных для гуманиста Мора была непонятна. Отсюда — категоричные утверждения об опасности критических суждений народа о своих правителях и необходимости беспрекословного послушания властям. «Весь свой яд, — писал Мор, — Лютер подсластил особым средством — свободой, которую он выхваливал народу, убеждая, что, кроме веры, тому решительно ничего не нужно… Он учит людей, что, раз они верующие христиане, то Христу они приходятся чем-то вроде двоюродных братьев; поэтому, кроме Евангелия, они совершенно от всего свободны и им не приходится считаться с обычаями и законами, как духовными, так и светскими» (10, 272–273). Мор отнюдь не сомневался в обоснованности критики реформаторами «греховности» и порочности католического духовенства и пап. Но еще большим пороком и грехом самих реформаторов, с его точки зрения, было распространение ими смуты неповиновения среди простого народа. И римский папа может оказаться грешником, но для исправления этого положения в церкви имеются иные средства, нежели памфлеты реформаторов. Существует вселенский собор, который может увещевать самого папу и даже низложить его.

Политический аспект, как видим, нередко превалирует у Мора над теологическим. Стремление к ниспровержению «испорченной» церкви он рассматривает как угрозу ниспровержения существующего порядка. Тем не менее собственный опыт Мора, мыслителя и политика, настойчиво опровергает эту его реакционную доктрину, убедительно доказывая, что автор «Утопии» и государственный деятель, осужденный за измену, в действительности был весьма далек от беспрекословного подчинения существующему порядку. И в этом, несомненно, проявились сила и величие Мора, как человека эпохи Возрождения, причудливо сочетавшиеся у него с чертами традиционного средневекового мировоззрения.

Среди известных Мору учений Реформации наиболее опасной и разрушительной ему представлялась доктрина анабаптистов в силу ее радикального характера. Мор осуждал анабаптистов прежде всего за то, что они не признают ни духовных, ни светских властей, призывают к уничтожению частной собственности, проповедуя общность имущества, вплоть до общности жен, и в довершение всего отрицают божественную сущность Христа, объявляя его всего лишь человеком.

В отличие от анабаптистов, отстаивавших уравнительный принцип «арифметического равенства» в распределении всех благ, автор «Утопии» выступал за «геометрическое равенство», при котором хотя и обеспечиваются достаток и благоденствие всех граждан, но отвергается уравниловка и каждый вознаграждается по его заслугам перед всем обществом (см. 62, 55–56). Мор воспринимал учение анабаптистов как проповедь полной анархии и отрицание всех законов, как полнейшую аморальность. Анабаптизм представлялся ему торжеством всего самого низменного, злого, что только есть в человеке. Все еретики (читай — последователи Лютера и Тиндела) в понимании Мора либо заведомо злы по природе своей, либо простаки, обманутые злыми. Но в обоих случаях они одинаково опасны и заслуживают самых суровых репрессий.

Жесткая и непримиримая позиция Мора по отношению к ересям Реформации несомненно означала отход от гуманистических принципов религиозной терпимости, некогда сформулированных в «Утопии». Эту историческую эволюцию раннего буржуазного просвещения имел в виду Ф. Энгельс, когда писал о превращении гуманизма в свою противоположность — католический иезуитизм (см. 1, 22, 21–22).

Кризис феодальной системы и наступление Реформации, подорвавшие вековую монополию церкви в области идеологии, чему объективно способствовала и просветительская деятельность гуманистов, в конце концов поставили Мора перед необходимостью выбора: либо содействовать окончательному краху традиционных феодальных идеологических и политических институтов, либо перейти в лагерь контрреформации. Мор предпочел второе, поскольку ни он, ни его единомышленник Эразм не находили, да и не могли найти, той социально-политической силы, которая могла бы стать основой гармоничного, разумного и справедливого общества. Перед лицом острых социальнополитических коллизий эпохи Реформации и крестьянской войны, как никогда прежде, стало очевидным, что гуманизм — эта ранняя форма буржуазного просвещения — исчерпал себя, пережив крах прежних иллюзий, и прежде всего иллюзии единства христианства как гарантии незыблемости христианской цивилизации.

Ренессансный гуманизм утратил историческую перспективу. Но его наследие не погибло, ибо оно не только подготовило реформационный взрыв против феодальной церкви, но и заложило идейный фундамент эпохи Просвещения, воспринявшей веру гуманистов в человека и его разум.

Последнюю попытку Мора апеллировать к иллюзорно спасительной идее единства всех христиан мы находим в «Диалоге об утешении», который он писал, уже будучи узником Тауэра, в ожидании казни. По-прежнему оставаясь приверженцем католической доктрины, Мор на сей раз готов даже допустить, что в толковании некоторых вопросов, касающихся веры и добрых дел, лютеране, возможно, и правы, но теперь, когда «всему христианскому миру угрожает опасность турецкого нашествия»[21] и от христиан, как никогда, требуется единство и сплочение в борьбе против общего врага, у него, Мора, больше нет желания продолжать теологические споры (см. 15, 12, 37–38).

21

К началу XVI в. под властью Турции находился почти весь Балканский полуостров. В 1526 г. войска султана Сулеймана Великолепного одержали победу над венграми и их союзниками в битве при Мохаче. В 1529 г. полчища турок уже опустошали Венгрию.