Страница 2 из 172
Но слегла однажды зимою мать, застонала и более не вставала, даже Нику не узнавала, а к Рождеству перестала она говорить, обмыли её и положили на стол, потом явился священник, читал что-то, кадил, потом простились все с его матерью и его заставили поцеловать её. Когда он приложился к ней и почувствовал холодное её тело, да увидел закрытые её глаза, — он испуганно зарыдал и обмер.
Когда он очнулся, он увидел возле люльки своей какую-то чужую женщину с заплетёнными косами.
— Мама! — стал он кричать.
— Мамы твоей нет...
— Где мама? — неистово заревел Ника.
— Я буду тебе мамой, — сердито закричала на него сидевшая близ него женщина.
Ника испуганно сдержал свой крик и, оглядев крикнувшую на него женщину, узнал в ней соседку, ходившую часто к ним и через которую мама нередко бранилась с отцом.
Ника приподнялся из люльки и увидел сидевшего на скамье у образов отца; он что-то делал.
— Где мама? — отчаянно крикнул Ника.
Отец вздрогнул, подошёл к нему и, обняв его, кротко сказал:
— Маму твою Бог принял.
И Ника повис у отца на шее.
— Полно-то баловать парня, — озлобилась сидевшая здесь женщина; вскочила со своего места, насильно оторвала его от отца и, ударив его несколько раз, бросила обратно в люльку.
Больше Ника ничего не помнил; когда же вновь очнулся, то увидел ту же женщину, только с платком на голове.
Ника испуганно на неё взглянул, вспомнил, как она оторвала его руки от шеи отца и как она больно него била.
— А паренёк-то очнулся, — послышался её резкий голос. — Неча сказать — живуч, точно котёнок...
На это замечание отец подошёл к люльке и нагнулся к Нике; тот боялся его обнять, но поцеловал его горячо. При этом он почувствовал, что горячая слеза отца капнула ему на лицо. Эта капля была чудодейственна — Нике сделалось так легко и так захотелось ему жить; а тут, как нарочно, солнышко-вёдрышко заглянуло в окно...
С этого дня Нике становилось всё лучше и лучше, и он вскоре встал из своей люльки, а матери всё нет как нет, спросить же не смеет, — ещё сердитая новая мать прибьёт.
Растёт Ника не по дням, а по часам, мачеха поэтому и злобствует — то нужно другие сапоги купить, то рубашонку новую шить, а не то Ника много ест, Ника не там сидит, не там стоит.
И всё это говорится с бранью и ему, и отцу, а зачастую ни за что вихры натянет, уши нарвёт или чем ни на есть отколотит да накажет — отцу-де ни гугу! Иначе со света сживу...
Была осень; отец и мачеха куда-то ушли и дома не ночевали. В избе было холодно, и Ника со страху и с холоду забрался в печь и сладко в самой глубине её заснул, свернувшись, как котёнок. Спит он, и снится ему его мама: в белой она одежде, светлая, ясная такая и как будто свет от неё исходит. Простирает он ей свои худенькие ручки, хочет её обнять и кричит:
— Мама, возьми меня от злой мачехи... отчего ты ушла?..
Но та глядит только на него любовно, ничего не отвечает, а тут что-то жмёт его голову и что-то душит: он вскрикивает и просыпается... Оглядывается он, силится вспомнить, где он, и видит, что он в печи, а тут кто-то наложил в печку дров и подложил уже огонь, дрова чуть-чуть ещё тлеют, и дым выносится в трубу, но через несколько минут или дым его задушит, или он сжарится. Он силится выбросить дрова, но дым его потухших головен душит его страшно. Начинает он вопить, и, к счастью, кто-то входит в избу, выбрасывает дрова и вытаскивает его из русской печи.
Ника от страха и удушья падает в обморок: спасительница его обливает ему голову водою и приводит его в чувство; он узнает одну из деревенских вдов Ксенью.
В это время входит мачеха и, узнав в чём дело, бьёт его жестоко и вопит: — Вот что вздумал, в печи спать? Да хоша б и сгорело зелье...
Вдову возмутило это, и она начала умолять мачеху отдать ей Нику на воспитанье.
— Возьми, корми и одевай его, да с тем, пущай мне служит.
Согласилась на это вдова и взяла к себе ребёнка да стала ходить за ним, как родная мать...
Проходит так время, а он всё растёт да растёт, так что мачеха сначала гусенят заставляла его пасти, потом свиней, а там и скотинку загнать в хлевок и дров аль воды принести.
Той порой и родись у его мачехи девочка; вначале ему весело было видеть живое существо, которое ему улыбалось, но на другой годок мать стала заставлять его носить её по целым дням. Измается Ника своею ношею и посадит под дерево свою сестрёнку, а сам глядит, как муравьи тащат разные разности в гнездо своё; и диву он дивится, как такое маленькое существо имеет такую смётку: обойдёт и камушек, и лужицу; и думает Ника: как буду большой, всё это узнаю, обо всём проведаю, порасспрошу больших; спросил бы маму — прибьёт, отца спрошу, а тот — «так Бог дал». Кто же тот Бог? Спроси, говорит, батюшку, тот больше меня знает.
И сделался батюшка идолом Ники, потому что о чём бы он ни спросил отца, тот всё на батюшку указывает.
И вот Ника зачастую носит сестрёнку к избе батюшки и ждёт по целым часам, чтобы увидеть его, а тот, как, бывало, выйдет из избы, непременно погладит его по головке и замолвит к нему несколько ласковых слов да скажет:
— Расти, расти, богатырь мой, выйдет из тебя человек. А «Отче наш» помнишь?
— Помню, батюшка.
— Так научу тебя «Богородицу».
И сядет батюшка на скамью у избы своей, и учит он терпеливо Нику «Богородицу», и дивится он его смышлёности и памяти.
Так за лето батюшка выучил его многим молитвам, кондакам, ирмосам и акафистам, а как настала зима, упросил он вдовушку Ксению и Минина, чтобы они посылали к нему Нику для изучения грамоты.
За одну зиму Ника уже бойко читал и выводил довольно правильно каракульки тогдашней письменности. Между тем жизнь его сделалась невыносима, мачеха давала ему непосильные работы, подымала его с петухами и позволяла ему идти спать к Ксении, когда ей уже самой невмоготу вынести.
И чего Ника не делал? И работу жнеца, и работу швеи. И корову выдои, и лошадь убери; сапоги почини и рубаху аль кафтан заплатай.
Всему этому он не перечил и всё делал с улыбкой, и работа у него шла исправно, да мачеха всегда бывала недовольна, и вместо поощрения на него сыпались лишь тумаки куда и чем ни попало.
Злобило это Нику и думал он думу:
«Господь, говорит батюшка, милосерд, всепрощающий, всеблагий, а людей зачем он создал такими злыми, неправедными...»
И заходит однажды Ника к батюшке, чтобы и тот разъяснил ему это: мысль эта мучит и жжёт его, она требует ответа.
На вопрос Ники батюшка задумался и, вздохнув, сказал:
— Не создал Бог людей злыми, а люди сами делают себя такими, они не хотят учиться слову Божьему, а оно говорит только о любви. Видишь ли, Ника, одним крещением человек не делается добрее, а нужно ещё крещение духовное.
— Что такое крещение духовное? — спросил Ника.
— Крещение духовное — это слушание и усвоение себе слова Божьего; ибо оно одно только ведёт к царствию небесному и к богоугодной жизни, ко всякому благу и душе спасению.
— Батюшка, — воскликнул тогда Ника, — дай же и мне услышать это слово Божье, чтобы спастись и попасть в царствие небесное.
— От тебя это зависит, Ника, я уговорю отца твоего, чтобы он отдал тебя ко мне, с тем, что я выучу тебя и священному писанию, и поучениям св. отцов и разным житиям святых угодников и подвижников. Выучу я тебя, как служить обедню, вечерню, заутреню, молебны и другим службам и всяким дьяконским обязанностям. И будешь ты со временем аль дьякон, а может быть, и повыше. А ты это и мне сослужишь службу: я без дьякона, и ты будешь помогать мне в церкви.
— Батька и мама не отпустят меня, — сказал Ника.
— Отпустят, коли скажу, что заработки твои пойдут к ним.
Ника схватил руку батюшки, поцеловал её и прослезился.
— Да только поскорее, — всхлипывал он.
На другой день батюшка зашёл к Минину и представил ему такую блестящую будущность для Ники, что у самой мачехи глаза разбежались, и они отпустили его к священнику.