Расплата

— Отлично.

— Послушайте, — Вадон старался вернуть своему голосу свойственную ему властность, — меня страшно беспокоит это дело с пропусками. Я думаю, если их обнаружат… если ваших людей схватят на выходе из зоны охраны… Туда ведь очень немногие имеют доступ…

— Я же вам сказал, что не о чем беспокоиться, — уверенным голосом успокаивал его де Медем, — тем более что к тому времени вы уже выполните свою часть работы. Людей, которые будут посланы на стоянку машин, хорошо проинструктируют. Они заберут пропуска и вернут их мне лично, а я, если хотите, могу вернуть их вам, будь они прокляты. Вы не будете возражать, если на стоянке машин будут те самые люди, имена которых я вам сообщил?

— Нет, разумеется. — Возмущение Вадона еще не улеглось. — Полагаю, эти двое из вашей команды? — продолжал он. Голос его снова звучал мрачно и вместе с тем жалобно.

— Из моей команды? — лучезарно улыбнулся ему де Медем. — Не совсем, хотя, возможно, в известном смысле они мои ребята. Но совсем не то, о чем вы подумали, старина. Они верят в меня, верят, что я тот самый человек, который нужен Франции. Точно так же, как дамы, о которых я говорил, считают, что это в вас нуждается страна.

— Это дьявол в вас нуждается, — проворчал Вадон, — во всей вашей Лиге спасения. Ничего удивительного.

— А вам и удивляться нечего. Полиция, ОРБ, даже разведывательные службы, — заявил де Медем с недобрым блеском в глазах, — почти полностью состоят в моей организации. Они ее костяк. — Де Медем искренне веселился, но смех оборвался так же неожиданно, как и вспыхнул. Глаза его загорелись страстью. — Что может быть естественнее этого? Что люди, ответственные за соблюдение законности и поддержание порядка, за сохранение французской цивилизации, первыми поняли мою правду? — Вадон насмешливо вскинул голову. Де Медем повысил голос. — Не смейте так вести себя при мне, Вадон. Оставьте это для своей аудитории. Вам бы следовало еще много лет назад соединить свою судьбу с моей, но вам помешал ваш интеллектуальный снобизм. Даже сейчас, когда для вас не секрет, что я знаю, какой вы лицемер, вы продолжаете смотреть на меня свысока. Вы считаете дурным тоном говорить простую правду. Разве не так?

— Простая правда, о которой вы толкуете, уже чуточку прискучила кое-кому из нас, я должен признать, — проговорил Вадон, напуская на себя высокомерие. — Вот если бы кроме иммигрантского вопроса в вашей политике было еще что-нибудь, возможно, интеллигентная публика прислушалась бы к вам.

— Чепуха! — фыркнул де Медем. — Уж чего-чего, а политических курсов у вас навалом. Как и всего остального. Ну и что? Политический курс проводится, пока выдумавшая его партия находится у власти. Когда дела идут хорошо, вы требуете доверия, а если нет — всему причиной факторы, которые вам неподконтрольны: международная обстановка, профсоюзы, может быть, даже активность солнечных пятен. Вы знаете не хуже меня, что никто в правительстве не имеет ни малейшего понятия, какого черта они там делают. И люди наконец начинают это понимать. До них доходит, что только моя правда принесет им пользу. Они знают: все, что я говорю, позволит изменить то, что можно изменить, а остальное само пойдет. И люди, которые ясно понимают это, вовсе не кабинетные теоретики вроде вас. Они из тех, кто каждый день сталкивается с реальной жизнью: полицейские, служба безопасности… — Он отхлебнул большой глоток виски, увидел, что в бокале ничего не осталось, обернулся и снова наполнил его. — Забудьте о ваших правительственных лимузинах и хоть немного окунитесь в реальную жизнь, приятель, — хитро глядя через плечо на министра, сказал он. — Выйдите на улицу и оглянитесь вокруг себя — ведь вы же министр полиции. Посмотрите, что делается в нашей стране. Еще тридцать лет назад Марсель был французским. Рискните и обойдите хотя бы половину города, вы же не поймете, где находитесь. Африканцы, арабы, албанцы, хорваты, румыны — все кто угодно, только не французы. Он стал непохож на французский город! Господи, да там уже и не пахнет Францией! Его и не воспринимаешь как Францию. Скажите мне по совести, Вадон, неужели за такую Францию вы сражались во время войны? Неужели вы хотите, чтобы эти чужеземные торговцы наркотиками погубили наших детей? — Он помолчал, тяжело дыша, и глотнул виски. Министр понуро сидел и тоже молчал. — А теперь, — снова заговорил де Медем, понизив голос до хриплого, театрального шепота, — этим подлым арабам уже мало просто хулиганить на улицах и плодить свои лавки. Теперь мы имеем фундаменталистов! У них есть цель! Французы даже не могут жить по соседству с ними. Полицейские — французские полицейские — проникают в заселенные ими районы не иначе как целыми отрядами, в фургонах. Их главарь Бухила заявляет, что они не нуждаются в нашей полиции на своих улицах, они, видите ли, создадут свою собственную полицию! Фактически мы говорим уже о разных республиках. — Он выбросил руку вперед, в направлении окна: — Прямо здесь! На окраинах Парижа! Похоже на то, что они объявили войну! — Де Медем содрогнулся от охватившего его волнения, в его голосе уже не было театральных интонаций. С чуть заметным удивлением он огляделся, как человек, очнувшийся от гипноза. — Но зачем я вам все это говорю? В конце концов, вы — министр, который отвечает за все это. Господи, — прибавил он шепотом, отлично слышным во всех углах комнаты, — кто лучше вас знает, что творится в стране? У них есть собственные школы. Макаки Бухилы в нарукавных повязках, вооруженные палками, изображают полицейских в арабских «зонах». Поговорим серьезно, Вадон. Кто, по-вашему, нагнетает напряженность? Вы? Я? Разумеется, нет! Мы сидим тихо-мирно вот в таких квартирах и смотрим все это по телевизору. Сказать вам, кто изо дня в день отражает эту напасть? Полиция. — В комнате воцарилось молчание, слышно было только его хриплое дыхание. Когда он снова заговорил, голос звучал тише. — Вот почему они приходят ко мне, Вадон. Вот почему в мою организацию валом валят полицейские всех рангов. Потому что никто, кроме меня, не говорит с ними на их языке.

Несколько мгновений Вадон сидел молча, подавленный абсолютным превосходством собеседника. Наконец он облизнул губы, голос его дважды прерывался, пока не обрел уверенность.

— Да, — произнес он так тихо, что из-за шума дождя его почти не было слышно. — Возможно, все это правда. Но сейчас мне не дают покоя двое полицейских, чьи имена вы назвали. Вы уверены, что они сделают свое дело? Я имею в виду, они действительно хладнокровно убьют тех людей так, как вы задумали?

— Мои полицейские? — с искренним удивлением посмотрел на него де Медем. — Да они ждут не дождутся. Их уничтожат, как только они выскочат из тоннеля. Ведь они же стражи порядка, а те люди — убийцы главы государства, прибывшего к нам с визитом.

— Премьер-министра, а не главы государства.

— Какая ерунда! В Израиле премьер-министр — фактический глава государства. Мы говорим об убийцах, террористах, а не о ни в чем не повинных зеваках. — К де Медему снова вернулась веселость. — Дайте мне ваш бокал. Выпейте и успокойтесь.

Вадон поднялся и поставил свой бокал на стол. Посмотрев на часы, он покачал головой и взял шляпу.

— Не надо. Мне в самом деле не нужно было приходить сюда. Пришел, только чтобы сообщить вам об изменениях. Я… я должен вернуться в министерство.

Де Медем кивнул и с такой силой хлопнул министра по плечу, что у того голова дернулась назад.

— Разумеется, старина. Ваша преданность общественному благу похвальна. Не забудьте, однако, прихватить сумку, — вкрадчиво прибавил он, вытащил сумку из-под дивана, куда ее забросил Вадон, и протянул ему. — Передаю вам из рук в руки, смотрите, не забудьте ее в машине. Слышите? Да еще в министерской машине! Ведь вам же будет неприятно, если ваш преданный шофер обнаружит ее во время уборки.

— Я приехал сюда не на министерской машине, идиот, — угрюмо огрызнулся Вадон, беря сумку, он старался держать ее на отлете, словно боялся испачкать одежду.

— Вот как? — хмыкнул де Медем. — А я-то думал, что вы обожаете кататься на служебной машине с шофером.