Расплата

— Я бывал в городах, которые уже давно там. Но у Парижа гораздо больше возможностей, чем где-либо. Вы не находите? — В вопросе Билла чувствовалась насмешка.

— По-вашему, я должен был отказаться, остаться на прежнем месте и распрощаться с возможностью ускорить расследование нашего дела? Не обманывайтесь, здесь не Голливуд. Да если я сейчас откажусь, меня отправят в какую-нибудь глухомань на бельгийской границе морозить зад зимой и мокнуть под проливным дождем летом. Самое жуткое преступление там — это налеты воров на птицефермы. — Лантье покачал головой. — А так я по крайней мере остаюсь в Париже.

— А я могу рассчитывать, что в Париже скоро улучшится дорожное движение. Много ли вам известно о дорожном движении?

— Ничего, — фыркнул полицейский. — Но вы же собираетесь покинуть город в пятницу вечером? К этому времени я еще не успею напортачить.

— Вот и займитесь этим! — рассмеялся Билл, и тотчас же его смех угас. — Но послушайте, вы сказали, что вас отстранили от серьезной полицейской работы? По правде сказать, я могу позволить себе пробыть здесь всего лишь пару дней. А если мне удастся получить какую-нибудь конкретную информацию, кому я смогу ее передать?

— Мне, — мрачно улыбнулся Лантье. — Это вторая причина, почему я пришел сюда. — Он полез во внутренний карман и достал визитную карточку. — Я начинаю работу в министерстве с завтрашнего утра, и мне приказано одеваться так, как это принято у государственных чиновников, — сообщил он, показав на свой полотняный пиджак. — Но я все равно остаюсь полицейским. Так что, если что-нибудь разузнаете, позвоните вот по этому телефону. — Он наклонился и записал на карточке номер рядом с каким-то другим номером. — Номер моего домашнего телефона. Теперь я буду работать только днем, и вы можете звонить мне вечером после семи, а утром до восьми. Сделайте одолжение и себе, и мне. Только помните, что кроме нас на линии может оказаться еще кто-нибудь. — Он протянул карточку Биллу. — Разумеется, мой вам официальный совет остается в силе: возвращайтесь домой. Сегодня же. — Билл взял протянутую ему руку и удивился теплоте рукопожатия. — До свидания, господин Дюваль. Поберегите себя, пожалуйста.

Было уже почти два часа ночи, когда Билл вышел из такси перед своим домом. После ухода Лантье он проспал целых три часа, но проснулся злой и совсем не отдохнувший. Ушиб на голове на малейшее прикосновение отзывался страшной болью. И все же он счел нужным пойти на прием с коктейлями, устроенный в честь Карла Унгера. Пригласительный билет ему дал кто-то из гостей на вечеринке в мастерской Мишеля Полини. По его личному мнению, картины Унгера были малоталантливой мазней, но это вовсе не мешало им висеть во всех крупных европейских и американских музеях современного искусства. В конце концов, главным на этих торжественных сборищах были не картины, а публика. Билл не сомневался, что прием в Музее современного искусства, у площади Трокадеро, соберет самых именитых и влиятельных коллекционеров.

Он оказался прав как в оценке выставленных картин, так и относительно гостей. Ему удалось переговорить с множеством нужных людей — и это в августе! Возможно, их привлекло присутствие на приеме мэра Парижа Жака Ширака, который прервал свой отпуск, чтобы принять участие в юбилейном параде.

Примерно без четверти двенадцать ночи, когда было выпито море шампанского и съедено чуть-чуть закуски, Билл собрался было покинуть сборище, тем более что голова раскалывалась от пульсирующей боли, но уже в дверях его поймал Мишель и уговорил присоединиться к компании, направлявшейся в ресторан. Когда же Билл наконец отделался от них и с трудом влез в такси, он буквально изнемогал от усталости и впечатлений богатого событиями дня.

Он вынул из кармана деньги, сунул их таксисту в руку и, отмахнувшись от его благодарности и сдачи, выкарабкался из машины. Усталость и опьянение не помешали ему внимательно изучить все темные уголки, прежде чем сделать несколько шагов к входной двери. В вестибюле, настоящем экзотическом саду, как обычно, сидели полуночники-завсегдатаи, мужчины небольшими группами или поодиночке, женщины — в совершенном одиночестве, если не считать лежавших рядом пачек сверхдлинных сигарет и роскошных зажигалок. Билл был уже на полпути к лифту, как вдруг одна женщина вскочила с дивана и бросилась вслед за ним.

— Билл Дюваль! — закричала она громче, чем позволяли приличия, словно была такая же пьяная, как и он. Она приближалась к нему, широко разведя в стороны руки.

Сообразив чуть позже, чем следовало бы, что она намеревается обхватить его шею этими самыми руками, он отпрянул, негромко хохотнул от удивления и деликатно отстранился.

— Билл Дюваль, — хихикая, верещала она. — Ты знаешь, что ты подонок? Настоящий подонок, — говорила она, норовя прильнуть к нему. Ее лицо, широкое, скуластое, грубое, но красивое, обрамленное гривой завитых, выкрашенных в ярко-рыжий цвет волос, было уже почти в полуметре от его лица.

Билл больше не смеялся, он отступил на несколько шагов и, прижав локти к бокам, выставил руки вперед, чтобы она не могла броситься ему на шею. Будь это мужчина, он двинул бы локтем прямо в незащищенное солнечное сплетение, но это было невозможно, и он удовольствовался только тем, что схватил ее за руки и с силой оттолкнул от себя, при этом Билл чуть пошатнулся, но удержался на ногах. Сморщившись от боли, дама тем не менее опять попыталась обхватить его руками, во что бы то ни стало стремясь обнять.

Она была крупной женщиной, такую не укротить без применения силы, но Билл пока воздерживался и лишь слегка отступил.

— Я весь день пыталась дозвониться до тебя, — громко захохотала она.

Билл все еще крепко держал ее за руки, но она как-то изловчилась и резко подалась вперед. Усталость и шампанское были виной тому, что Билл слишком поздно отклонил назад голову, и она влепила поцелуй куда-то в челюсть, чуть задев губы Билла. Он ощутил неприятный вкус губной помады, разозлился и так грубо оттолкнул ее от себя, что она зашаталась.

— Прошу прощения, мадам, — произнес он сквозь зубы, — но вы, должно быть, приняли меня за другого. Я никогда не встречался с вами.

Она удержалась на ногах, оглянулась и, изобразив крайнее недоумение, уставилась на зрителей, с любопытством смотревших на них. За стойкой плечом к плечу стояли, с трудом сдерживая смех, два ночных портье. Билл попытался пройти мимо нее, но она снова схватила его за рукав.

— Ну, Билл, пожалуйста, — умоляла она, — не будь скотиной. Я ждала тебя здесь целую вечность. — Она не отпускала его и, похоже, намеревалась сопровождать в лифте.

Разъяренный Билл оторвал её руку от рукава, крепко сжал ее и держал девицу на расстоянии — так, чтобы ее лицо не могло приблизиться к нему.

— Говорят вам, мадам, вы обознались. Мы с вами не знакомы. Прошу прощения.

Он отбросил ее руку, она посмотрела на портье, пытаясь изобразить на лице озорную улыбку, но получилось нечто вымученное, снова протянула руку, но на этот раз очень робко. Ее пугала злость, горевшая в глазах Билла.

— Ну, милый, не будь таким злюкой, — говорила она тоненьким, как у маленькой девочки, голоском, который нисколько не вязался с ее крашеными волосами и грубым макияжем. — Не обижай малышку.

Взглянув на ухмылявшихся зрителей, Билл схватил ее за запястье и притянул к себе.

— Послушайте, — пробормотал он, почти не разжимая губ. — У меня был тяжелый день, я очень устал, и мне не нужны ваши услуги. Так что не приставайте ко мне. Дошло? — Он крепче сжал пальцы, и она тихо застонала от неожиданной боли. — А теперь, будь добра, пропусти меня и пойди поищи кого-нибудь другого.

Билл отбросил ее руку и вошел в лифт, а женщина смотрела на него и с несчастной улыбкой ощупывала пальцами запястье. Последнее, что он видел перед тем, как закрыть двери лифта, была ее жалкая улыбка, растворившаяся в потоке слез.

Тяжело вздохнув, Билл закрыл за собой дверь квартиры, опустился на диван и просидел неподвижно целую минуту, закрыв лицо руками. Он часто останавливался в гостиницах, где проститутки были обычным явлением — почти как мебель. Они хорошо знали своих клиентов и понимали их без слов, одного взгляда было достаточно. А сейчас он чуть не избил женщину, пытаясь отвязаться от нее. Или для них действительно наступили тяжелые времена, как говорил Лантье, или же включился весь страшный механизм выведения его из строя. Он снова тяжело вздохнул, встал и поплелся, раздеваясь на ходу, в ванную. Наполнил глубокую ванну горячей водой и лег, наслаждаясь теплом и чувствуя, как постепенно уходит боль. Четверть часа спустя он вытерся полотенцем и направился в спальню, подавленный, измотанный как собака. В какой момент он скажет Сиди Бею, что больше не может продолжать самостоятельное расследование?.. Через несколько секунд он уже крепко спал.