Расплата

Он вышел из полумрака магазина на залитую солнцем улицу и остановился. Прищурился, словно яркий свет ослепил его, огляделся вокруг и не увидел поблизости никакой опасности. Ни подозрительных зевак, ни машин с работающим двигателем, стоявших у обочины тротуара. Это его успокоило, и он быстро пошел по улице. Его смущало выражение лица Кельтум в тот момент, когда она отталкивала его от отца. Странный, тревожный, беспокойный взгляд. В ее глазах вовсе не было ни ненависти, ни даже пренебрежительного презрения. Он ясно понял, что это были глаза фанатички, и сердце его сжалось.

Не замедляя шага и чувствуя отвращение к самому себе за то, что ему приходится это делать, он вошел в магазин с большой витриной, протиснулся сквозь толпу женщин, небрежно рассматривавших образцы тканей кричащих расцветок. Билл повернулся и, прячась между рулонами ткани, оглядел улицу. Никто ничем не закрывался, никто вдруг не отвернулся к витринам обшарпанных лавок, чтобы с внезапным интересом разглядывать дешевые кухонные принадлежности. Слежки не было. Тогда он вышел из магазина и медленно, словно праздный гуляка, зашагал по улице, высматривая свободное такси.

12

Час спустя такси, исколесившее полгорода, остановилось на улице Галилея. За этот час Билл дюжину раз прокрутил в голове создавшуюся ситуацию, но только совсем запутался в своих чувствах, словно блуждая в каком-то чужом кошмаре. Отказаться выполнить просьбу Сиди Бея? Об этом не могло быть и речи: слишком многим он обязан семье Бенгана, да еще и Ахмеду отказал в помощи. Но если так, это значит, что он оказался один, без всякой поддержки, против неизмеримой мощи сил, которым ничего не стоило так же приструнить весь журналистский корпус, как они сделали с полицией. Телефонные разговоры прослушивались, за всеми его действиями следили, даже избили средь бела дня. Могли и убить, причем совершенно безнаказанно. А помочь ему могли только Кельтум и Лантье, но у них в этом деле были собственные интересы. Кельтум, подзуживаемая Бухилой, желала только одного — чтобы он первым же самолетом убрался в Америку. А что касается Лантье, то в его шахматной игре он был просто пешкой.

Билл расплатился с таксистом и внимательно оглядел улицу: не стоит ли машина с работающим двигателем, готовая в любой момент въехать на тротуар и раздавить его? Нет ли среди немногочисленных прохожих атлетически сложенного мужчины, от которого ничего хорошего не жди… Не заметив ничего подозрительного, он вышел из машины и быстро зашагал к парадному входу. И пока он шел — ни в чем не повинный человек на почти безлюдной парижской улице, охраняемой полудюжиной полицейских, и все же с чувством крайнего напряжения, — его не покидало внезапно возникшее ощущение: словно кто-то разглядывает его через увеличительное стекло, как в том извращенном мире профессиональных разведчиков, среди которых он когда-то работал. Помешанные юнцы, почти дети, для которых жизнь, не приправленная интригами и увертками, не представляла никакой ценности…

Билл открыл застекленную дверь, вошел в вестибюль и остановился, чтобы перевести дыхание. Через восемь дней он должен открыть выставку Чарли Бреннера, и сейчас ему необходимо быть там и готовить экспозицию. Соланж, должно быть, уже с ума сходит от беспокойства. Она была не против поработать с вдовами директоров страховых компаний и женами уолл-стритовских дельцов, знала толк в этом деле, умела очаровать и незаметно навязать им свой вкус, но впадала в шок при одном только упоминании о необходимости самой, без чьей-либо помощи, организовать выставку. Максимум два дня он еще сможет пробыть здесь, больше не выдержит. А потом позвонит Лантье, передаст ему все добытые сведения и улетит в Америку.

— Господин Дюваль!

Билл быстро вскинул глаза и увидел портье, дородного, страдающего одышкой мужчину со щеками, лиловыми от множества лопнувших кровеносных сосудиков. Он многозначительно улыбался, протягивая пачку почтовой корреспонденции.

— Возьмите почту, месье, — он помахал пачкой. — Тут вам одна дама все время названивала. Телефон буквально оборвала. Уже не меньше дюжины раз звонила.

Билл взял почту, грустно улыбнулся разговорчивому портье и направился к лифту, просматривая на ходу бумаги. Два факса от Соланж. Он быстро прочитал их и улыбнулся. Сейчас же, не откладывая дело в долгий ящик, нужно позвонить ей, успокоить и упросить продержаться еще пару дней. Следующий номер — письмо в знакомом конверте дипломатической курьерской почты. В ожидании лифта пробежал его глазами и громко расхохотался, напугав пожилую чету американцев, которые как раз выходили из лифта. Письмо было от Эми. Она подробно излагала, что имела в виду, когда они наконец объяснились на этом мысу. Ничего удивительного, что она переслала письмо курьерской почтой. Всем известно, что из одного конца Манхэттена в другой корреспонденция идет целую неделю, поэтому крайне обидно было бы посылать такое письмо обычной почтой. Билл переложил его в конец пачки, намереваясь внимательно перечитать дома. В лифте он просмотрел записи телефонных сообщений. Ясно, почему так ехидно ухмылялся портье. Их было одиннадцать, и следовали они в течение последних двух с половиной часов с интервалами в десять-двадцать минут. Последний раз звонили всего лишь несколько минут назад. Билл нахмурился и еще раз просмотрел текст сообщений — он был один и тот же. Некая Виржини жаждала добраться до него и в последнем сообщении пообещала снова позвонить через двадцать минут. Он взглянул на часы, до звонка оставалось чуть меньше четверти часа. За это время нужно было решить, снимать трубку или нет.

Он вышел из лифта, подошел к своей двери, вставил ключ в замочную скважину, все пытаясь вспомнить женщину по имени Виржини.

— Господин Дюваль, у вас найдется для меня минуточка?

Билл быстро повернул голову на этот голос, выставив вперед кулаки и слегка согнув колени. Какое-то мгновение он оставался в боевой позиции, потом медленно выпрямился и опустил руки.

— Господи, это вы? Да так человека заикой можно сделать!

— Скажите, какой нежный! Я же говорил: возвращайтесь домой! — расхохотался Лантье.

— Прекрасно помню, — пожал плечами Билл, — но, как видите, и не собираюсь.

— Вижу, — кивнул полицейский. — Я это знал с самого начала. Хотел бы поговорить с вами. Можно войти?

Билл закрыл за ним дверь и первым прошел в комнату. За час езды в такси с сиденьями, обитыми искусственной кожей, его рубашка и пиджак изрядно пропотели и теперь неприятно холодили спину. Он разделся.

— Не будете возражать, если я приму душ?

— Делайте что хотите. Вы у себя дома, — склонил голову Лантье.

— Постараюсь, хотя разве можно чувствовать себя как дома в собственном доме, если в гостиной сидит полицейский. Хотите чего-нибудь выпить?

— Холодного пива, — улыбнулся Лантье.

— Наливайте себе сами. Я тоже выпью за компанию. Так о чем же вы хотели поговорить? — Они разговаривали через окошко, прорезанное в крошечную кухоньку. — Я думал, мы с вами основательно уже все обговорили.

Лантье вышел из кухни, попивая кроненбургское пиво прямо из бутылки. Еще одну откупоренную бутылку он протянул Биллу.

— Расскажите мне о вашей встрече с Вадоном, — спокойным голосом попросил он.

Билл, совершенно обнаженный, с отвращением посмотрел на бутылку, прошел мимо Лантье на кухню, нашел там чистый стакан и осторожно налил в него пива.

— Я вам уже, по-моему, все рассказал об этом, — ответил он и, отпив большой глоток, со стаканом в руке направился в ванную.

Лантье бочком подошел к двери и прислонился к косяку.

— Расскажите еще раз, с самого начала. Слово в слово, если сможете.

Билл хмуро взглянул на полицейского, взялся за кран душа, и в этот самый момент зазвонил висевший на стене телефон. Поколебавшись, он вышел из душевой кабинки, быстро подошел к аппарату и снял трубку.

— Билл?

Он поморщился, покопался в памяти, но так и не смог вспомнить, слышал ли он прежде этот грубый, неприятный голос.