Страница 13 из 108
Перед тем как отправиться в Метех и объявить Камо свои соображения, прокурор долго расхаживал по кабинету, много курил, вынимал приговор, для чего-то перечитывал его и снова аккуратно возвращал в портфель.
Так и произошло: согласно амнистии 1913 года смертный приговор Тер-Петросяну был заменен двадцатью годами каторжных работ. Его перевели в каторжную тюрьму.
Впоследствии было учинено расследование по делу об отсрочке приведения в исполнение приговора. Расследование установило, что прокурор сознательно отступил от закона.
За это он снова был низведен в товарищи прокурора.
Так было закончено сложное и почти невероятное дело об уроженце города Гори, Тифлисской губернии, Семене Аршаковиче Тер-Петросяне.
11
Впрочем, закончилось только дело, хранившееся многие годы в несгораемом шкафу тифлисского жандармского управления. Человек же, которому посвящено оно, остался жив.
Харьковская каторжная тюрьма, куда перевели Камо, оказалась надежнее Метехского замка. Быть может, он пробыл бы в ней до конца весь установленный срок заключения. Но серым мартовским утром 1917 года революция сорвала тяжелые замки с железных дверей каторжных камер. Камо вышел на свободу…
Волны революции, катившиеся по России в 1918 году, несли на своих гребнях и Камо. Из Боржома он мчался в Петроград. Потом его видели в Тифлисе, Баку. Время от времени он появлялся в Москве, и снова, минуя фронты, пробирался на юг, в Тифлис, опять в Баку, и обратно — в Москву.
В 1919 году он предложил Центральному Комитету партии проект организации в тылу белых целого ряда революционных актов, направленных к подрыву мощи противника. Там фигурировали взрывы арсеналов и заводов, вырабатывающих военные материалы, порча железнодорожных путей и мостов, поджоги интендантских складов, крушения воинских поездов.
В центре медлили с рассмотрением проекта Камо.
И только когда армия Деникина заняла Орел, Камо дано было разрешение осуществить проект.
В памяти его еще сохранился эпизод на Коджорском шоссе. Тогда экспроприация потерпела крушение только потому, что действия участников не были согласованы, роли недостаточно распределены.
Но где найти людей, которые могли бы не дрогнуть в самую грозную минуту?
Несколько десятков завербованных комсомольцев казались ему недостаточно стойкими людьми. Он пытался их экзаменовать, проверял их стойкость всеми способами и все-таки сомневался.
— Ну, предположим, вас накроют, начнут вам резать пальцы… нос… выпытывать сообщников — устоите ли вы, чтобы не назвать имена товарищей?
— Этого не будет, товарищ Камо, пусть режут… В таком случае мы постараемся покончить самоубийством…
Иногда ему казалось, что эта молодежь действительно устоит и в ответственный момент с честью вынесет тяжкое испытание пыток.
Он отобрал сотню наиболее проверенных людей и отправился с ними на юг.
Они остановились в одном из штабов Красной Армии и, не раздумывая ни одной минуты, Камо отобрал из сотни своих комсомольцев одиннадцать человек, назначил руководителя, дал инструкции, планы и отправил их по назначенному маршруту.
Путь комсомольцев лежал через лес, за которым был расположен фронт белых. В лесу они сделали привал.
Где-то в отдалении лопались выстрелы и глухо ковали воздух пушки.
Руководитель группы вынул кисет и закурил. Через три часа наступят сумерки, и они двинутся дальше.
И в тот момент, когда руководитель группы прятал в карман свой кисет, совсем близко захрустели ветви. Тишину разорвала свирепая ругань и лошадиное сопение. Все вздрогнули, повскакивали со своих мест. Кто-то крикнул:
— К оружию!
Но было поздно.
Всадники направили на комсомольцев винтовки. Семь человек подняли руки. Только четверо еще продолжали копаться в карманах, пытаясь высвободить револьверы. Одной комсомолке удалось поднять револьвер. Она выстрелила. Пуля не задела никого.
Всадник двинул на нее лошадь и сильным ударом приклада выбил из руки револьвер.
— Руки вверх, подлюга. Шпиёны… И баба — тоже шпиёнка… У-у, гадюка!
Всадников было человек двадцать. На них блестели погоны. Они быстро обезоружили комсомольцев.
И тогда начался суд.
— Расстрелять их, робя, и все! Гадюк таких в штаб вести не надо.
Руководитель группы побледнел. У него затряслась нижняя губа, и вдруг он повалился на колени.
— Да за что же хотите нас расстреливать? Что мы вам сделали? А? Товарищи… Господа. — Он не выдержал и заплакал.
В это время подъехал офицер.
— Что? Красные? А-а-а, — протянул он торжествующе, — попались, голубчики…
И заорал:
— Переходить фронт?! Шпионить?! Всех — на дерево… Всех до одного! Никому пощады! Слышите! Никому!..
Он слез с лошади, передал поводья одному из всадников. Его глаза, сверкавшие на красном лице, не предвещали ничего доброго.
— К допросу! — скомандовал он. — Ты вот, — указал он на руководителя. — Ты зачем пробирался через фронт? — отвечай… Федорченко, — приказал офицер одному из своих всадников, — приготовь вон там виселицы… Веревки есть? Ну, вот и хорошо… Одиннадцать штук, всех на деревья, и крышка… Пусть знают другие, что значит шпионство… Так вот, — продолжал он снова, обращаясь к руководителю группы, — я, пожалуй, подумаю и пощажу тебя… так и быть — вешать не буду, если только ты расскажешь мне все чистосердечно… Понял?
— А что вам надо знать? — упавшим голосом спросил руководитель группы.
— Ответь мне чистосердечно вот на какие вопросы: откуда, куда и зачем вы шли? Сколько вас перебралось и еще переберется к белым и как фамилии твоих товарищей? Ну!
Руководитель стоял бледный, с опущенными глазами. Его губы дрожали. Иногда он поднимал глаза и взгляд его долго не мог оторваться от того места, где «Федорченко» мастерил петли.
— Ваше благородие, пощадите… мы не хотели.
— Молчать! Говори по существу. Как фамилии всех твоих товарищей?.. Ну, как, Федорченко, готово?
— Скоро будет готово, господин ротмистр, — глухо ответил Федорченко.
— Ну-с, — обратился офицер к руководителю, — ты еще упорствуешь?
И, не вытерпев больше допроса, руководитель начал говорить. Он рассказал все, что знал. Офицеру были переданы все сведения, все инструкции, которыми снабдил их Камо. И лишь четверо, и среди них — одна девушка, наотрез отказались разговаривать с офицером.
— Вы будете повешены, — раздельно и свирепо произнес офицер.
— Ну и вешай, палач… Всех не перевешаешь! — крикнула девушка, вырываясь из рук солдат.
— Федорченко, — сказал офицер, — вот этих четырех ты можешь повесить в первую очередь… а тех отпусти.
— Слушаю-с, — взял под козырек толстомордый солдат и ухмыляясь посмотрел на осужденных.
Белогвардейцы весьма пристально наблюдали за поведением осужденных.
— Ну что ж, не передумали? — обратился к ним офицер. — Отказываетесь разговаривать?
Он похлопал плеткой по своему сапогу.
— Даю вам еще одну минуту на размышление. Сколько войск расположено в этом районе? Как называются части? Скажете — помилую.
Но эти четверо оставались непоколебимыми.
Сколько ни допрашивал офицер, он не мог добиться от них ни единого слова. И вдруг произошло то, чего никто не ожидал: офицер громко расхохотался. Он не мог владеть собой — смех душил его так, что весь он корчился. Смеялся офицер, хохотали солдаты. Федорченко полез на дерево и принялся снимать петли.
Комсомольцы смотрели на все это и тупо озирались — они не могли понять, что же произошло.
— Дурни, — буркнул Федорченко, выходя на середину, — дураки, а еще туда же, комсомольцы… Не через фронт переходить вам, а под материнской юбкой сидеть… Э-эх, вы, кутя-я-я-та!..
Он сплюнул и отошел прочь.
Офицер встал. Он перестал смеяться.
— Нет, вот эти четверо — молодцы, — сказал он, указывая на тех, что отказались с ним разговаривать. — А эти семеро — навоз…
И тут же он принялся сдирать с себя нос, парик, погоны… Это был Камо.