Страница 59 из 104
— А где же, где же, — вдруг затревожился военный. — Где же... Погодите! Они пистолет украли!
Он бессмысленно теребил крышку распахнутой кобуры.
По всему парку раздавались свистки. Откуда-то послышался топот. По аллее бежали. Отец вынул «вальтер». Впереди по кустам забегали блики фонарей.
Военный посмотрел на отца и попросил:
— Дайте мне, я хорошо стреляю.
— Надо было свой не терять, — отрезал отец.
Мы все вперились в темноту. Скоро стали видны фуражки.
— Свои, — вздохнул военный, — ну и будет мне сейчас!
К нам бежало несколько людей. Опередив других — невысокий плотный человек в фуражке с красным околышем, заметным при свете фонарей.
— Документы! — приказал он, подбегая. Сразу же со всех сторон нас стиснули солдаты, запаленно дыша и чертыхаясь, сбили нас в кучу, задышали над самым ухом прогорклой смесью табака и пшенки.
— Самылин, здорово, — сказал отец, — не узнал?
Подбежавший всмотрелся, стрельнул ослепительно в лица фонарем и выругался:
— Ты, что ли, Голубовский?
— Узнал все-таки, дьявол!
— .Четыре года — как обойма! Ты чего тут бродишь, Алексей?
— Всего-навсего в кино раз за полгода выбрался,
— Это твои?
— Мои.
— Родственник, что ли? — кивнул он в сторону военного.
— Вот мои, — обнял нас с мамой отец.
— Вы, лейтенант? Ваши документы?
Военный поспешно зашуршал бумагами в карманах, начал что-то доставать,
— Вы? — крепыш смотрел на девушку. Она вертела лицом, морщилась от резкого света фонариков, закрывалась от них руками.
— Позвольте, товарищ капитан, объяснить, — тыча удостоверение знакомому отца, бормотал военный. — Тут, понимаете, вышло недоразумение, но в любом случае надо принять меры...
— Ты тут случаем не присутствовал, Голубовский?— спросил капитан, — когда стрельба началась?
— Это я стрелял, — сказал отец.
— Ты?
— Я. Этих, — он повел головой в сторону военного и его девушки, — чуть не убили или ограбили — черт их знает, что они хотели, — какие-то парни.
— А! — сказал капитан. — «Юнаки»!
— Мы шли сзади, пришлось вмешаться, — закончил отец.
— Ясно, — сказал капитан. Темный ус его дернулся в свете близкого фонарика ординарца. — Шишков! — крикнул он. — Осмотреть парк!
— Есть! — откликнулся голос из тьмы, и сразу же зазвучала команда, фонари заскакали среди кустов, как белки, захрустел хворост. Зашуршала листва, со всех сторон пошел шорох, хруст, треск, топот.
— Вы, лейтенант, — строго сказал капитан, — проводите свою девушку и немедленно в комендатуру. Сообщите там о происшествии. Тебе, Голубовский, надо от меня что-нибудь?
— Ничего, Самылин.
— Тогда пока. Найдешь время, заскакивай. Я в бывших польских казармах, что на Советской.
— Ладно, увидимся.
Мы пошли к выходу. Впереди нас военный уволакивал ожившую девицу, повисшую у него на шее. Он пробовал ее урезонить, оглядывался, что-то нашептывал ей, пытался оторвать от себя ее руки, но пережившая такие потрясения девушка нуждалась, видимо, в большей доле нежности. Я сразу как-то замерз. То есть и не замерз, а как-то весь обмяк, и все жилки во мне заскакали. Зубы начали отбивать дробь. Я очень боялся, что отец услышит, и стискивал челюсти, как мог. Даже на расстоянии я чувствовал, что мама тоже очень возбуждена. Но голос ее был удивительно ровен, когда она сообщила отцу, что его знакомый был невежлив. Или, вернее, невежлив был отец, поскольку не представил его ей. Отец коротко хохотнул и прибавил шагу. Я тоже побежал, чтоб не отставать от них, и тоже засмеялся. Вокруг хрустел, гудел ветром и голосами солдат ночной парк. Шуршали со всех сторон шаги, выплясывали во тьме фонарики, а мне становилось все смешнее и смешнее, смех словно заразился этой фонарной пляской и поселился у меня в горле. Я чувствовал, что надо остановиться, и не мог, и это продолжалось до тех пор, пока отец не дернул меня за плечи так сильно, что смех словно вытряхнуло из меня.
— Успокоился? — спросил он. Тряхнул меня еще раз, и из его твердых рук я попал в тесные ладони мамы.
— Толя! Что с тобой?
Но теперь мне было уже стыдно. Так стыдно, что даже уши у меня запылали, а отцовский голос в стороне сказал:
— Прекрати с ним нежничать. Уже взрослый парень, а истерика как у девчонки.
Я вырвался из рук мамы и побежал вперед. Было стыдно и больно. Мне хотелось, чтоб сейчас изо всех этих кустов вылезли сразу сто бандеровцев, тогда я покажу, какая я девчонка. Я чуть не пронесся мимо арки ворот, но удар света по глазам ослепил меня.
— Стоять! — крикнул чей-то голос. Я остановился, защищаясь локтем от луча.
Подошли отец и мать.
— Кто такие? — спросил голос.
— У этих проверено, — сказал чей-то хрипловатый бас. — Капитан их лично знает.
— Проходи, — сказал голос у арки. Я отвел локоть от лица и увидел в нескольких шагах от нас кучу людей, освещаемых фонариками. Здесь были три или четыре пары и несколько парней. Одного из них я помнил: это он у кинотеатра чуть не бросился на ту девушку. «А не они ли нападали?» — подумал я и тут же увидел рядом с этим парнем Ивана, сидевшего на освещенной фонарями траве. Тяжелое лицо его было угрюмо, он щурился от фонарного света и жевал травинку.
— Смотри, па, — сказал я, — Иван.
Отец посмотрел на группу задержанных и спросил у кого-то рядом с собой:
— А эти кто?
— Подозрительные, — сказал хрипловатый бас, — заберем в комендатуру. Все без документов. Кто в такую пору без документов бродит? Только подозрительный элемент.
Неожиданно в свете фонарей перед задержанными появилась фигура в комбинезоне, в кепке, надвинутой на лоб, в огромных, не по росту бутсах. Беглые лучи вырвали из мрака худощавое решительное лицо с поблескивающими юмором глазами, я узнал в нем нашего соседа Михася, жившего под горой. Каждый раз, возвращаясь с завода, он подмигивал нам с Кшиськой и вмешивался в наши игры. Он обошел всех задержанных и остановился перед группкой парней.
— Что за чудо такое? — спросил он тонким, отчетливо слышным в шуме ветвей голосом. — То не сон, га? Иду, чую — палят, бегу сюда, кого вижу — Грицко, Васыль, Ивась, шо ж це таке?
Парни отворачивались от него, смотрели себе под ноги.
— Та николы ж не повирю, — с внезапной горячностью ударил себя в грудь человек в комбинезоне, — николы не повирю, щоб ты, Васыль, або ты, Грицько, йшлы супроты своей влады! Щоб трудящие хлопцы, яким та влада усе на блюдци, як манну небесну, пиднесла, щоб воны, дурни, думкы носили проты такой влады! Так, Васыль?
— Что тут языком трепать, — проворчал тот парень, что чуть не бросился у кинотеатра на девушку, — знаешь нас, пойди к офицеру и скажи ему, кто мы. Чтобы напрасно нас не держал.
Человек в комбинезоне наклонил голову и с минуту молчал.
— Ни, — сказал он, вскидывая голову, — ни, Васыль. Не пиду я до офицера и не буду за вас ручатыся. Бо сам не знаю, яки думкы у ваших головах. Не знаю, хлопци. Одне знаю: колы против радянськой влады людына думку держе, глупа та людына и добром вона не скинчыт.
— Пошли, Алексей, — потянула отца мама. И, когда мы отошли несколько шагов, сказала с сердцем: — Я знала, что он в темных делах замешан. Неужели и теперь ты этого не видишь?
— Это о ком ты? — спросил отец, звучно вышагивая в темноте.
— О соседе нашем. Весь пропитан национализмом. Песни эти свои поет.
— Ты песни не трогай, — грубовато сказал отец. — Ты, Лизок, видно, в песнях плохо разбираешься, иначе бы знала, что лучше украинской песни ничего на свете нет.
— Вот спасибо, — сказала мама дрогнувшим голосом, — наконец-то ты мне разъяснил: а я, глупая, полтора десятка лет рядом с тобой жила и все считала, что в музыке кое-что понимаю. Спасибо. Ты сразу все на место поставил.
— Извини, — сказал отец, — жаль мне этого парня, вот я и переборщил.
— За что его жалеть? — подняла голос мама. — За то, что с подонками путается? Может быть, это они хотели убить девчонку и этого военного.