Страница 47 из 122
— Что поделаешь, — вздохнул Буробин.
На лице Ракитина выступила улыбка, и взгляд от этого сделался совсем липким.
— Допустим, мы сейчас как-то решим вашу проблему, а что потом? Вагонный парк у вас в негодном состоянии, локомотивы уже давно отработали свое.
Буробин, посчитав вопрос провокационным, промолчал.
— Не завидую я вашему креслу, — продолжал Ракитин.
— А вы думаете, я им доволен? Но работать где-то надо, — сказал Буробин, — а тут как-никак начальник административно-хозяйственного отдела. Звучит?
Ракитин, подслеповато глядя на чекиста, молча протер очки, надел их снова.
— Да не глядите на меня с упреком, я и отказаться от этой должности могу.
— А вот это мне уже не нравится, — в голосе Ракитина послышались недовольные нотки. — Революционер и называется революционером потому, что он непохож на других людей, он рожден для того, чтобы бороться с трудностями, преобразовывать жизнь. А вас я, Николай Николаевич, считаю революционером. И уж коль вам доверили такой пост, постарайтесь оправдать надежды, В конце концов, люди придут на помощь, в частности, и мы не останемся в стороне, да, собственно, в этом и есть одна из задач ВСНХ — оказывать помощь предприятиям и учреждениям. — Он подумал и попросил показать письмо.
Душечкин с проворством лакея достал свой бумажник.
Ракитин повертел в руках письмо, внимательно прочитал все резолюции на нем и молча вышел.
— Наш благодетель... — с почтением произнес Душечкин, глядя на закрывшуюся дверь.
— Обыкновенный проходимец, — с издевкой сказал Буробин.
Лицо Душечкина как-то сразу вытянулось, покрылось красными пятнами.
— Да что вы, Николай Николаевич, господь с вами, как же так можно!.. — Он говорил шепотом, настороженно прислушиваясь к тишине за дверью. — Светлейшая голова. Организатор... — Душечкин осекся — из приемной донеслось глухое покашливание.
Вошел Ракитин. Вид у него был задумчивый. Отдавая письмо Буробину, он с чувством собственного достоинства заметил:
— Вот видите, как сам начальник узнал, что топоры и пилы нужны для железной дороги, тут же подписал и вдобавок дал указание, чтобы ваш заказ вне очереди пустить на заводе «Бари». Так что все, что от меня требовалось, я сделал. — Он вновь посмотрел на Буробина с нескрываемой укоризной. — А мысль о дезертирстве с железной дороги выкиньте — не время. Вы нужны дороге.
Уже на улице Душечкин не без удовольствия заметил:
— Теперь, Николай Николаевич, заказ, можно сказать, у тебя в кармане. — И, вздохнув, мечтательно добавил: — А у меня денежки... Кстати, Николай Николаевич, — он осторожно взял Буробина под руку, заглянул в глаза, смутился.
— Что такое?
— Ну да ладно, отложим до лучших времен, а сейчас, я думаю, батенька вы мой, нам не мешало бы и отметить получение последней визы. Может, на радостях ко мне махнем?
У Душечкина дома они были в седьмом часу. Его жена встретила их упреками.
— Ленечка, разве так можно меня терзать? Я не знала, что и подумать. С утра ведь ушел. Слава богу, вернулся. А дочка с мужем так и пошли расстроенные в театр.
Душечкин виновато чмокнул жену в лоб.
— Лапонька, мы страшно голодны, дай нам что-нибудь поесть.
— Ох, господи! — Жена пошла на кухню.
Душечкин, глядя ей вслед, вздохнул.
— Милый мой человек, она заботится обо мне, переживает. Как все-таки приятно иметь преданного друга. — Задумался. — Ну да ладно, Николай Николаевич, вы французский коньяк пили?
Буробин пожал плечами.
— Да как вам сказать, русский самогон пробовал, немецкий шнапс видел, а вот французский даже не нюхал.
Душечкин от души рассмеялся. Они прошли в комнату.
— Сегодня попробуете, я недавно по случаю приобрел несколько бутылок. — Он достал ключ, вставил его в еле заметное отверстие в стене около портрета жены, повернул. Портрет дрогнул, подался вперед, за ним открылась ниша, уставленная множеством бутылок с яркими этикетками. Душечкин взял одну из них, поставил на стол.
В комнату с подносом вошла жена. На столе появилась лиловая фарфоровая супница с борщом, тарелочки с колбасой, сыром, ветчиной.
У Буробина к горлу подступила тошнота. Он не ел со вчерашнего вечера — у дяди не было даже хлеба. На душе стало противно.
— Э-э-э, мы еще не выпили, а вы уже размякли. — Душечкин наполнил рюмки.
— За отличный сегодняшний день! — И медленно, словно дегустируя, начал пить. Выпив, он закрыл мечтательно глаза, повел носом. — Слышишь, какой аромат?! — Нехотя ткнул вилкой в тарелку с ветчиной. — Жалость какая, лимончика нет.
Буробин промолчал. Он думал о том, где мог сегодня с утра пропадать коммерсант.
— Да что ты, Николай Николаевич, как похоронил кого? — Налил еще.
Жена поставила второе. Душечкин заглянул в сковородку, в соусницу, радостно воскликнул:
— Мое любимое — фасолевые котлеты под грибным соусом. — Притянул жену к себе, чмокнул в щеку. — Спасибо, родная моя. — Положил котлетку на тарелочку, полил соусом, поставил перед Буробиным. — Отведай, Николай, и ты узнаешь, что это за божественное кушанье... — На него словно нашло, он ел, пил и почти не хмелел. Временами доставал платок, вытирал раскрасневшееся лицо, шею. Опорожнив одну бутылку, достал вторую. — Эх, Коленька, пей, пока пьется... А все-таки мы удачно провернули дельце, ой как удачно!
Он из бумажника вытащил письмо, бережно разгладил его, засмеялся.
— Подумать только надо, этот листочек стоит пять миллионов!.. — С благоговением и нежностью поцеловал бумагу. — Ты, наверное, смотришь на меня, Николай, и думаешь: — Старый ты дурак, помешался на деньгах. Нет, я в здравом уме. Деньги для меня все... — Он осторожно накрыл руку Буробина своею. — Уж и не знаю, как лучше сказать. Ну да ладно, я заговорил о деньгах сейчас потому, что у меня туговато с ними. Ты не мог бы мне, ну, допустим, под честное слово, дать половину стоимости заказа. Понимаешь какое дело, надо немного задобрить своих людей в Центрутиле, ВСНХ — они все-таки старались, к тому же у них семьи. Да и на заводе «Бари» мне без них не обойтись. Уж будь великодушен.
Буробин, дивясь вдруг прорвавшемуся славословию коммерсанта, его смелым «ты», «Коленька», «Николай», терялся в догадках. Действительно, к чему бы это разговорился старик? Делал разные предположения, но такого не ожидал.
— Так мы же, Леонид Павлович, расчет произвести договорились после изготовления и отгрузки всей продукции.
На лице Душечкина появилась виноватая гримаса.
— Это верно, конечно, но куда от нужды денешься...
Буробин задумался. Но откуда ему было взять такие деньги? Это же не тысяча, не две. Он чувствовал, что Душечкин с нетерпением ждет ответа. А что может сказать он, человек, никогда не видевший денег больше своей получки. Сказать, что не имеет возможности достать такую сумму? Тогда коммерсант может заподозрить неладное. Пообещать — попробую, мол, достать. А где их взять?
— Ну так как же, спаситель ты мой, Николай-угодник?
— Да уж и не знаю как... Сам-то я такой вопрос решить не могу.
— А ты съезди в Смоленск.
С неприятным чувством покинул Буробин квартиру Душечкина.
«Неужели это провал?» Надо было как-то выкручиваться.
Буробин посмотрел, нет ли за ним «хвоста». Улица, по которой он шел, была тиха и безлюдна.
Дошел до дома — преследователей не было.
«Странно?!» Подумал о Лубянке — грех было упускать такой момент. «Но кого там ночью застанешь? Мартынов, если не дома, то, безусловно, на задании...»
Решил подождать до утра.
Поднялся чуть свет. Взял ведра, пошел за водой. Соглядатаев нигде не было. Опять загадка.
Отправился на Лубянку. Однако, хотя ничего подозрительного не заметил, чувство тревоги не покинуло до тех пор, пока не переступил порог дома, где размещалась его группа.
Мартынов в своем кабинете спал на стульях, накрывшись кожаной тужуркой.
— Ты чего в такую рань? — встретил он Буробина.
— Да коммерсант денег просит...