Страница 35 из 122
Ануфриев создал на мысе склад с продовольствием, одеждой и оружием для тех, кто, быть может, еще где-то во льдах бредет к мысу, как и их счастливые предшественники.
В салоне никто не знал о героическом плавании Ануфриева. А он не считал нужным рассказывать о нем. Что было, то было.
Он рассказал лишь о Брусилове. Дрейф его «Св. Анны» близок к дрейфу «Соловья Будимировича». Пусть теперь капитан, пассажиры и экипаж сами решают, как им быть дальше. Для себя Ануфриев уже решил.
И он умолк. Он все сказал. Никто не решается нарушать молчание. И тогда, словно забивая последний гвоздь в крышку гроба, Рекстин размеренно произнес:
— Суточный дрейф «Соловья Будимировича» в среднем достигает двух миль.
— Эх, если бы беляки не вернули «Канаду»! — Сергунчиков в сердцах бросает на пол шапку и с вызовом смотрит на офицеров.
— Свой скур доросе, — вторит Яков.
А офицеры, которые не могли простить и малейшего непочтения, молчат, будто в рот воды набрали.
Генерал гладит двумя руками зеленое сукно на столе, чтобы спрятать их дрожь, полный горести, тихо спрашивает:
— Кто нам может помочь? Кто?
— Положение сложное, — заговорил Рекстин. Колкости его не касались. — Крупные ледоколы «Святогор» и «Александр Невский» в Англии. Только им под силу пробиться к нам. Согласится ли английское правительство направить их сюда? Из Архангельска «Канаде» не пробиться. В Архангельске нет угля.
— Конечно, Англия согласится! — воскликнул Звегинцев. — Англия и только Англия, как можно сомневаться?
Молодые люди с оттопыренными карманами живо переглянулись. Конечно же, Англия! Это их устраивало. Судно из Архангельска — они военнопленные, из Англии — они эмигранты.
— Такова реальность, — отсекал дальнейшее обсуждение Звегинцев.
— Союзники, — зашумели вокруг, — цивилизация... гуманизм... прогресс...
Молчали и хмурились только матросы. Ждали, что скажет Захаров. А он что, пророк? Офицеры поглядывают с тревогой.
— Что поделаешь, если кому-то и не нравится Англия?
— Погодите! — выкрикнул Захаров. Поднялся с места громоздкий, широкий, как утес над овальным столом и притихшими за ним людьми. — Вы с самого начала держали туда курс. Но дальше Мурманска не ушли бы, а теперь и подавно ничего не выйдет у вас.
И вновь тишина. Но теперь настороженная, злая. Звегинцев покраснел, руки на столе замерли, а пассажиры в штатском насторожились.
— Не надо торопиться, — заговорил Рекстин. — Обсуждать спокойно, трезво и без лишнего шума.
Захаров повернулся к дверям, возле которых стояли и сидели матросы, машинисты, камбузники, пассажиры — как будто пришли из обогревалки, в которой отдыхали во время околки льда. Только и разница, что тогда были измотаны работой, лица мокрые от пота, а сейчас бледные, обмороженные, и в глазах не усталость, а испуг затравленного зверя, не знающего, где спасение.
— Послушай, послушай, матросик, — приподнялся со стула человек купеческой внешности. — Какая нам разница, кто выручит? Русские, англичане или, скажем так, турки?
Молодой человек — представитель зарубежной фирмы — поддержал купца:
— Будем реалистами — нам может помочь только Запад. Так повернемся к нему лицом. Вы согласны, господа?
— Разумные речи, — одобрил Звегинцев.
У Захарова из-под ног уплывала почва. Она была прочнее даже тогда, когда с Сергунчиковым по льду пробирались к берегу. А сейчас закачалась, не удержаться. И Захаров испугался:
— Не дадим украсть наш пароход! Хватит, угнали в Англию самые мощные... Будь они в Архангельске, не сидели бы здесь. Давно бы были дома. Теперь и «Соловья» желаете спереть. Наводите тень на плетень. Государство стало у нас рабочее, крестьянское и солдатское. Мы, рабочие, и будем оберегать наше имущество.
— Вот и хозяева нашлись! Нам, господа, делать нечего. Решать будут они, — раздраженно засмеялся Звегинцев, и группа уже бывших офицеров сдвинулась возле него.
Они не посмели, как раньше, угрожать, но и не собирались без боя уступать свои права. Они лишь не решались нападать первыми.
— Братцы, смекайте их курс! Мы теперь, как на лезвии, можно скользнуть и на ту, и на эту сторону! — Правда крепила голос Захарова, и он звенел, как чистый металл. — Если за рубеж, жизнь как была под верхней палубой, так и будет. Перемены какие? Чужбина! Нам зорче глядеть, где наше правительство, и подаваться к тому берегу!
Странное дело — его горячие, от сердца слова не до всех доходили, даже до своих. Некоторые не смотрят в его сторону, отводят глаза: Сторжевский, за ним Метерс и еще матросы.
Для них же звенит голос Захарова:
— Пароход нашего Российского государства, законы-порядки и приказы нам выполнять российские. Если набрать морской воды, какая она? Такая ж, как все море. Если и отошли мы малой каплей от государства, все едино мы его капля.
— Это еще с какой стороны смотреть на Россию, — поднимаясь, начал Звегинцев. Бледность у него ползет со лба на дрожащие щеки, подбородок.
— Россия одна, всегда держалась на трудовом народе, жила им. Я так понимаю!
Они могли долго спорить, потому что у каждого была своя Россия. Слово одно, а виделось за ним разное.
— Прекращаем разговор, — поднялся рядом со Звегинцевым Рекстин. Они стояли несколько секунд. Один — высокий, худощавый, но плечистый, в морской форме, второй — погрузневший, с оплывшим морщинистым лицом. Звегинцев плюхнулся на стул, а Рекстин, опершись растопыренными пальцами о край стола, продолжал: — О нашем положении поставлен в известность Архангельск. Наше положение существенно отличается от шхуны Брусилова: мы имеем связь — где мы и что с нами, знают на материке. Но наше положение и близко с командой шхуны. Провизии надолго не хватит. Мука и сухари на исходе. Из двадцати тысяч банок молока и трех тонн сыра едва имеется половина.
— До августа дотянем? — прикидывает Ануфриев. — Лето приходит сюда не раньше. Только летом нам смогут доставить уголь.
— Какой август? — удивленно воскликнул Рекстин и, повернувшись к Ануфриеву, якобы только ему объясняя: — Хватило бы до июня.
— И чего? — лихо вмешался Захаров. — Опять-таки подводите к тому же: нужны ледоколы из Англии, чтобы до августа пришли. А наше мнение такое: потуже затянуть пояса, каждому просверлить еще по дырочке. Правильно говорю? — вновь обратился за поддержкой.
— Правильно, — вразнобой откликнулись несколько голосов.
— Будут строгие нормы. Будем смотреть, что скажете через неделю, через две недели, — согласился и не согласился Рекстин.
В глубине коридора раздался крик, топот ног. В салоне прислушались:
— Медведь! — донеслось снаружи.
За время дрейфа не видели ни зверя, ни птицу. А тут сам медведь, хозяин здешних мест. Жизнь идет. Каков же он, местный обитатель? Если он может существовать среди льдов, почему бы и людям не приспособиться, не продержаться еще несколько недель?
Практическую сторону дела представил только Ануфриев.
— Скорее! Оружие!
Выбежав на палубу, ослепли от света и захлебнулись свежим воздухом. Такой ясности и чистоты дня еще не было. Солнце висело над пароходом как прибитое, и под ним голубыми и бордовыми переливами зеркально сверкал снег. Возбужденно крича, показывали друг другу в сторону уходящих в белизну сугробов.
— Вон он! Улепетывает!
Такой крик мог напугать кого угодно, хоть дюжину медведей, привыкших к тишине полярных просторов, знающих только вой ветра да скрежет льда.
В последнее время, чтобы спуститься с парохода, трап не был нужен. Ледовое крошево поднялось до палубы, его забило, спрессовало снегом — отличная горка. Прорубили ступеньки — и лестница готова.
Несколько храбрецов, соскользнув на лед, побежали по медвежьему следу, размахивая руками, подбадривая друг друга озорными выкриками.
Появление медведя всколыхнуло в общем-то неподвижную, однообразную жизнь парохода. Ануфриев, щурясь от яркого света, объяснял стоявшим возле него офицерам:
— Если появился один, будут еще. Запахи камбуза разносятся далеко. Медведь к весне голодный. Только встречать не криками. Нужна группа охотников. Свежее мясо может нас крепко выручить.