Страница 114 из 122
Свет из открытой двери позволил Малыхе разглядеть, хоть и мельком, лицо этого человека. Малыха клятву мог дать, что никогда прежде не встречался с ним. Незнакомец между тем, войдя в дом, погасил свет, а уходя, плотно прикрыл за собой двери. Двор и все вокруг дома погрузилось в кромешную тьму. И вдруг кто-то, скорее всего этот самый незнакомец, плюхнулся в грязь, выматерился, захлюпала вода. И человек простонал, так, как стонут от нестерпимой боли. Опять выматерился, опять застонал, да так, будто кто-то душил его. И наконец стало тихо. Ушел этот человек или спрятался где-то рядом? Тот ли это действительно был незнакомец, который в дом заходил?
Выжидая, Малыха задавал себе эти вопросы. А потом проскользнул все же в дом, зажег свет в комнате тети Паши. Его поразило, что подушка с ее лица была снята и теперь покоилась за ее головой у стены. Малыха вернул подушку на прежнее место. Снова выскочив из дома, чтобы возвратиться в свое укрытие, он оставил дверь открытой.
Проще всего было пуститься бегом к Октябрьской площади и позвать милиционера, но Малыха решил, что еще успеет это сделать, когда поймет, кто здесь стонет и прячется.
Спрыгивая с кирпичей, Володя Бизяев как раз и увидел, что Малыха выбежал из дома. Володя, повторяю, не знал, что Малыха побывал в доме второй раз. Кроме того, Володе показалось, что Малыха побежал в сторону Микитовской, а тот ведь скользнул в укрытие. Узнав Малыху, Володя испугался — не за себя, а за Гришку.
(Бизяев говорил мне: «Разве я мог его оставить? Я и о себе не думал. Почему он тут? — вот какой вопрос меня мучил. Но еще я подумал, что не имею права ему мешать. Может, происходит что-то такое, чего мне и не понять. А может, я чувствовал беду?»)
Малыха из своего укрытия узнал Бизяева и был этим потрясен. Получалось, что Володя тоже прятался. Значит, он узнал обо всем до того, как узнал Малыха?
(Малыха говорил мне: «У меня в голове все так смешалось, будто ночь напролет со штормом боролись. А тут одна мысль засверлила: чего Володька тут? Я уж в дом за ним собрался, я уже и ногу из куста высвободил, чтоб за ним...»)
Но тут Малыха увидел, как по двору — напрямик, со стороны садика — идет, нисколько не боясь — так это, во всяком случае, выглядело, — здоровенный мужчина. Узнать Прокопа Сличко — то был он, собственной персоной — Малыха не мог: как и того незнакомца, Малыха никогда отца своей Веры не видел. Но хоть и не знал Малыха, что это Сличко, а значит, и Любкин отец, — хоть и не знал Малыха этого Прокопа в лицо, зато знал, что Володька в дом забежал. Малыха распрямился в своем укрытии, готовый к прыжку, готовый прийти на помощь.
(Малыха говорил мне: «Если б тот поднял руку на Володьку, я за себя бы не отвечал. Честное слово, размозжил бы ему голову на месте».)
Но Володя обошелся без помощи. В доме он спрятался за дверью, а когда выскочил из дома, укрылся за курятником. Малыха рванулся было к парню, за курятник, да вовремя присел. Для обзора его укрытие — в кустах — было более выгодным, чем укрытие Володи. Малыха видел весь двор и сад за ним, Володя же — лишь двор. Малыха и остался в кустах, потому что увидел, как в саду — от дерева к дереву — заметалась серая тень.
(«У меня снова дух перехватило, — рассказывал мне Малыха. — Как в кино — с такой скоростью все менялось. Убийство... какие-то люди... сперва женщина пробежала, потом тот неизвестный и стоны — его или нет, так ведь и не знаю, может, еще кто там был... потом Володька... и за ним тот мужик огромный... и теперь этот, в сером ватнике, в саду...»)
Малыха тоже заметил молоток в руке, хотя и не узнал Павла Ивановича. Но он правильно решил, что второй (Петрушин) преследовал первого (Сличко) вовсе не для праздного свидания.
Между тем этот второй подбежал к двери. А в доме вдруг стало темно. Сперва погас свет в Софьиной комнате, затем тут же — и в большой. Перестало светиться и окно той комнаты, в которой лежала тетя Паша.
(«Когда он наклонил голову и ухо приложил к двери, — рассказывал мне Бизяев, — я только тогда его узнал. Кто же не знает этого придурка Петрушина? И я захотел, чтобы он прикончил Сличко. Чтоб мне не пришлось пачкать руки об этого гада. Чтоб гад — гада. Понимаете?»)
Но ни Гриша Малыха, ни Володя Бизяев не знали, что за этими двумя — для Малыхи они были просто первый и второй, а для Бизяева — Сличко и Петрушин, — что за этими двумя шли еще двое.
Я же об этом узнал от самих Надежды и Елышева.
Надежда, поспешившая вслед за отцом и Павлом Ивановичем, просто-напросто увязла в каком-то раскисшем переулке и потому вынуждена была идти в обход. Не прямой дорогой, которой — по ее предположению — пошли те двое.
Перед Елышевым же, шедшим в тридцати метрах за ней, встал вопрос, по чьим теперь следам идти, — за обоими мужчинами или за Надеждой? Его подмывало, конечно, пойти за ней, но, рассудив по-мужски, он решил пойти за ее отцом и ее новым мужем — не потому, пожалуй, что мысленно он именно так называл Сличко и Петрушина, а потому, что понимал — их ночное путешествие может окончиться совсем не безобидно.
Однако Елышев потерял их след и заблудился.
К тому же его внимание на время отвлеклось на какого-то мужчину. Весь грязный с головы до ног, тот стоял, обхватив ствол дерева, как обычно стоят пьяные. И то стонал, то взвывал, когда пытался продвинуться дальше. Сперва Елышев даже пошел к нему, хотя для этого и пришлось свернуть в сторону, но, уже подойдя к мужчине, вдруг решил, что связываться с пьяным на ночь, да еще в такую погоду, не стоит: если тот здешний, кто-нибудь из микитовцев подберет и без него, без чужака, а если нездешний, то куда ему, Елышеву, деваться ночью с пьяным, раз и без пьяного он заблудился.
Надежде же, лучше Елышева знавшей Микитовку, не хотелось идти по освещенной Микитовской улице, где ее могли увидеть и узнать. Потому она то и дело ныряла с Микитовской в переулки. И только она приготовилась в очередной раз свернуть с освещенного тротуара в темный проулок, как навстречу ей вывалился перепачканный мокрой глиной пьяный. Надежда отпрыгнула назад, выскочила на проезжую часть, а потом уж ноги сами понесли ее дальше. Пьяный же за ее спиной издавал странные звуки, в шуме дождя они пугали ее еще больше, и, хотя Надежда удалилась от перекрестка, вой пьяного преследовал ее.
Елышева же какой-то переулок вывел не в конец Крутого, куда он шел, а в начало, почти к Микитовской улице. И здесь его увидела Надежда.
(«Меньше всего я хотела его тогда увидеть, — рассказывала она мне, — вообще не хотела его видеть, я ведь думала, что он идет от Соньки. Как я его ненавидела в ту минуту!»)
Елышев ее не видел. Он довольно быстро понял свою ошибку, понял, что попал не в конец Крутого, а в начало. Постоял посреди переулка и повернул обратно — пошел прямо по переулку, по раскисшей, немощеной проезжей части.
А Надежда сперва струсила идти за ним и долго не решалась ступить в переулок, где прожила большую часть жизни. Но страх за тех двоих — за Сличко и Петрушина, за отца и мужа, которые могли натворить бед, пересилили все — даже ненависть к Елышеву. И она, прижимаясь к садовым заборчикам, поспешила к дому.
Так объясняла она сама, но я думаю, что тайная мысль, которая привела ее в дом к Петрушину, — надежда на ховашку, на богатство, — та же тайная мысль вела ее и дождливой ночью по Крутому переулку. Впрочем, это ее право — объяснять иначе. Спорить незачем.
Елышев же, хоть и пошел за двумя мужчинами, всю дорогу размышлял о Надежде. Вмешиваться в чужую ссору он не хотел. А вот хотел он — действительно, хотел — узнать, как поведет себя Надежда.
(«Что мне те двое? — говорил он мне. — Их дело — их забота. А до конца раскусить Надю не мешало бы. Вдруг она в какой темной сети запуталась? Или сама других запутывает? Она могла, чего теперь скрывать».)
Однако — и это очень важно — оказалось, что, плутая по переулкам, Елышев вовсе не опоздал: те двое, выходит, не слишком спешили. Но старшина проявил неосторожность. Он появился во дворе в тот момент, когда Петрушин был уже на крыльце. Павел Иванович увидел его и с перепугу выронил молоток, который громко стукнул о бетонную отмостку. Павел Иванович соскочил с крыльца, поскользнулся и упал на четвереньки.