Страница 3 из 110
— Пора и нам, — скомандовал Виктор Тимофеевич. Он легко забросил на спину тяжелый рюкзак, связал ремешками на груди лямки и, опираясь на посох, задумчиво посмотрел в сторону, куда лежал их путь. Внешне он был, как всегда, спокоен. На смуглом лице, обточенном ветрами, не было морщин, их прятал загар, но когда он смеялся, а смеялся он часто и заразительно, тогда они вдруг появлялись белыми прожилками под глазами, на лбу. В его взгляде, в голосе, во всех чертах светились ум и приветливая доброта.
Хорьков встряхнул плечами, выпрямился, готовый покинуть стоянку. Уже и остальные набросили на плечи рюкзаки.
Едва люди сделали первые шаги, как стал подниматься старый олень. Он все еще был жив. Широко расставив кривые ноги, животное с трудом держало на них отяжелевшее тело. Олень смотрел на уходящих глазами, полными отчаяния. Люди, к которым он был привязан с ранних лет, которым он преданно служил всю жизнь, покидали его, он это чувствовал инстинктом. Какая печаль засела в его большой голове? Может быть, заболели старые, никогда не заживавшие раны на груди от ременных шлей, или вдруг защемило свежей болью холку, растертую вьючным седлом?
Люди задержались. Олень продолжал стоять, повернув к ним голову с отвисшей нижней губой, один над трупами своих собратьев...
Метров через сто люди снова оглянулись. От перелеска по их следу, еле переставляя ноги, падая и снова поднимаясь, медленно шел старый олень...
Видимости не было. Шли по компасу. Торопились. Отдохнувшие ноги легко шагали по обгоревшим обмежкам. И, как всегда в первый день, путь был полон свежих впечатлений. Всё запоминалось, как в детстве: и бурундучок, сиротливо сидящий на сучке и с ужасом поглядывающий на обгоревшую землю, и болотца, сплошь затянутые пеплом, и провалы в торфе, куда попадали путники.
Отряд в этот день легко отмерил километров двадцать пять. Ну как было не радоваться! Люди повеселели, и будущее не казалось им таким уж мрачным. Все зависело от того, насколько правильны были доводы Хорькова о необходимости отступать на запад, к Экимчану. Пока что не было оснований упрекать Виктора Тимофеевича в неточности.
Ночевать остановились рано на берегу безымянной речки. Дежурил Борис. Обладая незаурядной физической силой, он быстро расчистил площадку, натаскал дров, разжег костер и стал варить ужин. Парень успел уже освоиться с кочевым образом жизни отряда, ко многому приспособиться. Может быть, этому способствовал его покладистый характер. Ему полюбилась таежная жизнь, и он с жадностью воспринимал от Виктора Тимофеевича все, что могло ему, молодому геодезисту, пригодиться в будущем.
Костер, гречневая каша, заправленная свиной тушенкой, сладкий чай и крепкий сон были путникам наградой в этот день. Все были полны решимости идти вперед, верили в то, что избранный путь под азимутом в 240 градусов непременно приведет их к населенному пункту.
Ночью над мертвой равниной тревожно пронесся ветер. Он обшарил обуглившиеся перелески и угнал дым на восток, к Охотскому морю. Мари осветились факелами дотлевающего колодника. Из далекой тайги хлынул свежий лесной воздух, стало легче дышать. Люди увидели впереди высокий водораздел. За ним, где-то в таежной тиши, ютятся прииски, ставшие теперь целью отряда.
Утром тучи сгустились, пошел дождь. Радости не было предела. Наконец-то с пожаром будет покончено, идти станет легче. Вначале дождь шел медленно, но вскоре разошелся, полил как из ведра. Настроение у людей стало воинственным, никто не сомневался в успехе, даже пожалели об оставленных на лабазе вещах.
Решили переждать. Дождь затянулся, шел с перерывами весь день, и пожар затих, но огонь не погас — ушел в глубину обгоревшей земли и там затаился. Мари еще больше почернели, сморщились, а бугры облысели. Как созревшие нарывы, стояли пласты земли, поднятой корнями упавших деревьев.
К вечеру дождь перестал, и путники увидели над собою небо, усеянное звездами, а у горизонта — горы, позолоченные поздним закатом. Решили рано утром выступать. Виктор Тимофеевич впервые за все эти дни крепко уснул.
Ночью ветер переменил направление, подул с востока, нагнал на материк с Охотского моря тяжелый туман. Он низко расползся над печальной равниной, опять над землею навис мелкий, непрерывный дождь.
Поход пришлось отложить. В сердца путников закралась тревога — все знали, что Охотское море не любит шутить и дождь не перестанет, пока не успокоится далекое море.
Потянулись скучные, дождливые дни на берегу безымянной речки. Обгоревшая земля до отказа напилась водою, еще больше почернела. Поднялись ключи, вышли из берегов и захлестнули мутным потоком низины. Люди призадумались. Никто не ожидал такого. Расстояние до населенного пункта оставалось прежним, а продукты наполовину уменьшились, путь вдвое усложнился. Наполовину сократился и без того слишком малый дневной рацион питания. Все это понимал Хорьков.
Перебраться вброд через первую речку не удалось, пришлось делать салик, потратив драгоценные полдня. А дальше — широкий разлив по равнине. На поверхности торчали, как первобытные чудовища, упавшие после пожара деревья, кое-где виднелись незатопленные бугры обгоревшей земли. Путь оказался куда более трудным, нежели предполагал отряд. Приходилось бороться со множеством новых препятствий, возникших после длительного дождя. Вода предательски маскировала рытвины, кочки, валежник, люди часто заваливались в ямы, выгоревшие в торфе, насквозь вымокали, все больше уставали. А к вечеру оглядывались на пройденный путь и удивлялись — как мало прошли!
Сколько дней идти, сколько еще километров до жилья — никто не знал, расстояние измерялось уже не часами и метрами, а мучениями. Хватит ли силы, воли, терпения? Какие еще опасности подстерегали впереди? Одно было ясно — путь до приисков займет теперь гораздо больше времени, чем предполагалось, что продуктов скоро не будет и что надо только идти и идти, не поддаваясь сомнениям.
Заночевали на бугре. Пока сушились и ужинали, прошло полночи. Все, кроме Хорькова, уснули. Виктор Тимофеевич подложил в костер дров, достал карту. Бывают у человека такие минуты, когда необходимо остаться одному и разобраться в сомнениях. Хорьков сгорбился над картой. Он видел те же условные знаки, горизонтали, синие прожилки рек, но теперь все это потеряло прежнюю масштабность, а Экимчан ушел куда-то далеко за тайгу, за пределы доступного.
«Как же все-таки не ошибиться? Где же лежит путь к спасению? Наметить ли его по карте или идти, доверившись инстинкту?» — думал Виктор Тимофеевич, но вдруг решил, что идти в любом направлении одинаково трудно и что добраться до населенного пункта можно только в том случае, если люди не потеряют бодрость духа и в них не ослабнет потребность жить. Это сейчас важнее направлений. Но как сохранить хорошее настроение у Татьяны, Бориса, Абельдина? Виктор Тимофеевич сложил карту, засунул ее глубже в рюкзак, как ненужную вещь.
Он стал смотреть на огонь, задумался. Через несколько часов начнется новый день, надо подавить сомнения, а они копились в нем, росли, не давали покоя. Виктор Тимофеевич знал много случаев, когда люди, попав в критическое, но не безнадежное положение, вдруг без каких бы то ни было оснований переставали сопротивляться и умирали до времени, не использовав всех возможностей для борьбы. Заблудившийся в тайге человек, даже опытный, случается, вдруг забывает, как ориентироваться в лесу, и нелепо гибнет иногда в знакомых местах.
— Конечно, самое страшное — паника, страх перед опасностью! — вслух сказал Хорьков и вздрогнул, испугавшись своего голоса.
Проснулась Татьяна. Увидев сидящего Виктора Тимофеевича, она приподнялась и спросила с тревогой:
— Вы почему не спите? Ведь дойдем же, честное слово, дойдем.
Она встала, накинула на плечи телогрейку, зябко вздрогнула и подсела к огню.
— Молодости так и положено — не унывать, — ответил, улыбаясь, Виктор Тимофеевич. — А я вот размечтался... Вспомнил старушку мать. Сколько раз обещал ей приехать после поля, да так и не выбрался. А она ждала. Но теперь непременно поеду, повидаюсь, детство бесштанное вспомню. Схожу на яр, что у речки за селом, где мы гнезда птичьи разоряли, поброжу по озерам...