Страница 15 из 110
Несколько позже парашютисты нашли след Хорькова в тайге и установили, что подразделение ушло по направлению к Селиткану. Но в этот день к вечеру Брыкову, Полиенко и Абельдина привезли в Экимчан.
Последней загадкой в этой большой трагедии осталась гибель Виктора Хорькова. Сразу была организована поисковая партия во главе с опытным геодезистом Евгением Васюткиным. Вот что он писал в штаб спустя месяц, когда на горы и тайгу уже лег снег:
«...На десятый день, поднявшись километров полтораста по Селиткану, мы увидели в заводи плавающий туго набитый рюкзак. А когда подплыли к нему, были крайне ошеломлены — сквозь двухметровую толщу прозрачной воды увидели человека. Он стоял на дне заводи, чуточку присев, точно прячась, и поднятой рукою держал за ремень нетонущий рюкзак.
Селиткан успел снять с утопленника сапоги, одежду, и только голова была вся закутана серым хлопчатобумажным свитером. Когда вытащили труп на берег, без труда опознали в нем Виктора Хорькова.
Холодная вода хорошо сохранила тело. На нем не было ни ран, ни ссадин, кроме мелких царапин. Мы попытались стащить с его головы свитер, но он был крепко прикушен зубами. Это удивило нас и помогло разгадать причину гибели Виктора.
Все мы пришли к выводу, что он, спасая на воде рюкзак с важными государственными документами, выбивался из сил в борьбе с быстрым течением реки. Вместо того чтобы в этот критический момент смертельной опасности бросить рюкзак, Хорьков, пристегнув его ремнем к правой руке, стал стаскивать с себя через голову намокший свитер, видимо мешавший ему плыть. Но подбородок попал в дыру, прожженную в нем цигаркой, и плотно вязанная ткань прикрыла дыхательные пути. Левая рука, высвободившись из рукава, не подоспела на помощь, правая же держала рюкзак, и, вероятно, в этот последний момент Хорьков пытался прокусить свитер, да так с ним в зубах и задохнулся.
И даже после смерти, в заводи, куда снесла его вода, он стоял на ногах, держа в поднятой руке рюкзак с материалом, как бы готовый еще продолжать борьбу. Таким непримиримым остался Виктор и после смерти!»
На листе карты, созданной подразделением Хорькова, там, где он погиб, теперь стоит крест — условный топографический знак могилы, и над ним надпись: «Могила Хорькова». Так увековечен на карте подвиг топографа Виктора Хорькова, отдавшего свою жизнь за кусочек карты своей Родины.
Его похоронили на одиноком острове, против той заводи, где он был найден. Над его далекой могилой, обласканной доброй памятью друзей, постоянно шумит первобытная тайга, которую он так беззаветно любил. На лиственничном обелиске краткая надпись:
«Могила Виктора Хорькова. Не пощадил себя, вывел всех и погиб».
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА:
В основу этой повести легли дневник Хорькова, найденный в рюкзаке с материалом, и рассказы участников похода Брыковой, Полиенко и Абельдина, с которыми автор встретился, как только их привезли в больницу в Экимчан.
Юлий ФАЙБУШЕНКО
«Троянский конь» [4]
Он проснулся от храпа Ганса. Сначала шел клекот, потом басовая партия, затем тончайший фальцет, похожий на высвист мины, внезапное молчание и снова клекот. Целая симфония, рожденная в глубине застуженных легких и носоглотки. Конечно, Копп был болен. Но как лечить его от пневмонии или бронхита сейчас, когда вторую неделю они брели по болотам, по раскисшей апрельской земле, по горло проваливаясь в лесные колдобины, в окаменелой от грязи и глины одежде, голодные, обросшие, обовшивевшие.
Сквозь храп Коппа он слушал тишину. Она пугала. Вчера где-то далеко рванулась пулеметная строчка — он узнал наш «Дегтярев», а затем забушевала целая буря. Они с Коппом как раз только что вышли к реке. Он взглянул на Ганса, тот ответил жестом руки — туда?! На выстрелы?!
Но Репнев отказался. Он бродил по лесам с сентября сорок первого, он знал, какие бывают встречи. Леса под завязку были набиты самыми разными людьми. Кто только там не встречался: организованные красноармейские подразделения, с боем пробивающиеся к своим, оторвавшиеся от частей бойцы, пытающиеся объединиться в группы и выйти к фронту; вооруженные партизанские отряды, осваивающие азбуку войны в тылу врага; наспех сформированные группы народных мстителей, ищущие оружие и связи; цыганские и еврейские беженцы, целыми общинами прячущиеся среди болот от фашистов; и вместе с тем здесь можно было встретить разное отребье, вышедшее, как в средние века, на охоту за раскиданным по полянам добром, за имуществом беженцев и пищей; бандитов, с удовольствием осваивающих вольное лесное житье; дезертиров, пытающихся переждать войну... Между всем этим буйным и готовым к отпору многолюдьем, теряясь в чащобах векового леса, мелькали и исчезали части немецкой фельджандармерии и охранных полков,
Поэтому сама стрельба ни о чем не говорила. В апреле сорок второго года в глухих лесах Псковщины стрелять и сталкиваться друг с другом мог кто угодно.
Тогда-то они с Коппом и перебрались на этот островок среди ржаво-черной болотной шири и устроились здесь в покинутом шалаше.
Копп зашевелился. Храп его сначала ослаб, потом смолк. Борис взглянул на забородатевшее густым белесым волосом, исхудалое лицо и встретил взгляд Ганса: жидкую светлую влагу зрачков, полную тоски и надежды. Копп дернул головой. Свалявшиеся волосы упали на глаза, одной рукой он нашарил пилотку и нацепил ее на голову, подперевшись другой, приподнялся и сел. Репнев тоже приподнялся. Тело зудело от грязи и насекомых, секунду он с остервенением драл его заскорузлыми пальцами, потом повернулся и выполз из шалаша.
Было уже светло. Над болотом клочьями расползалась дымка, и солнце то и дело вздымало золотые столбы в черной непроточной воде. Страшно хотелось пить. Репнев сквозь кустарник осмотрел противоположный берег и, согнувшись, двинулся к воде. Сапоги хлюпали так громко, что казалось, весь лес слушает каждый его шаг. Он шел все медленнее, вслушиваясь в тишину, трудно вытягивая ноги из мокрой апрельской лесной подстилки — прошлогодних листьев, мха, земли. Одуряюще пахло началом цветения. Где-то недалеко кричали грачи, взмывая над голыми вершинами.
Был рассвет, был апрель, а он, Борис Репнев, здоровый и сильный человек, должен был таиться как зверь на собственной земле, совсем недалеко от тех мест, где недавно работал. Он ненавидел эту настороженность, это вечное присутствие оглядки и страха в себе. Это его земля, а он должен был ходить по ней крадучись как вор. Он резко рванул с ремня котелок, нагнулся и зачерпнул черной воды. К черту эти мысли!
Воду надо вскипятить на костре. Копп уже должен был развести его у шалаша. Потом они съедят две оставшиеся галеты и двинутся дальше.
Разгребая руками ветки березняка, он выбрался к берегу, прислушался. Кричали сойки, потрескивало и поухивало болото. Как будто никого. Опасаясь пролить воду из котелка, он поднялся. Глухо лопнуло что-то в болотном брюхе. Запах гнили и тины поплыл над островком.
Он зашагал обратно. Темный конус шалаша чуть выделялся в дымчатом мареве окружавшего его березняка. Обходя кусты, чтоб не трещать сучьями, тщательно переступая хворост и валежины, он выбрался на полянку и замер от хряста и хрипа. Двое в ватниках и немецких пилотках заламывали руки брошенному на колени Коппу, а третий в ушанке, держа под мышкой «шмайсер», отталкивал Коппа ногой. Репнев, скованный котелком, осторожно потянул из-за пазухи парабеллум, и в тот же миг тот, который стоял к нему спиной, оглянулся.
Он встретил глазами вскинутый на уровень его лба зрачок пистолета и, падая, успел рубануть поверх Бориса очередью из автомата.
Репнев тоже упал, выстрелив пару раз наудачу. Эхо далеко разнесло и передало звук выстрелов. Репнев приподнял голову. Копп катался по земле, пытаясь сбросить с себя нападавших. Тот, что лежал, кричал кому-то:
— Юрка, заходи с фланга.
4
Печатается в сокращенном варианте.