Страница 29 из 77
— Хулиганство это, настоящее таежное хулиганство, — сказал Белов. — А все-таки…
Он не закончил фразы. Но, видимо, мысль, еще не сформированная словами, не оставила его этой ночью, ни во сне, ни когда вставал поправлять нодью. И она, эта мысль, созрела в час наступления тихого рассвета. «Не уйдешь», — проснувшись и оглядывая помягчавший и отяжелевший ельник, давший ему приют, сказал Георгий Андреевич. «Не уйдешь!» — повторил он через минуту уже с большей выразительностью и, не дожидаясь, когда полностью рассветет, развернул карту, хотя конечно, еще трудно было рассмотреть изображение. Можно снова найти след, можно! Несомненно, прихотливая, прочерченная красным карандашом линия, обозначившая уже прослеженный путь тигра, сама по себе давала какую-то разгадку поведения зверя. Да вот же оно, вот!.. Явно избегает глубокого снега… Переходы предпочитает делать по пологим местам… И сколько еще можно извлечь отсюда полезных сведений! Как кстати, что карта — трехверстка.
Угасла нодья. Последнее тепло, хранившееся в углях под толстыми обгоревшими сушнинами, медленно утекало из нее, и его путь обозначался тонкой змейкой дыма: сначала змейка вползала под тент и скручивалась кольцом над склоненной головой Белова, потом выползала наружу и таяла в темной кроне большой ели. Георгий Андреевич долго не чувствовал, что мороз (правда, не сильный, около пяти градусов, как было помечено в дневнике) подступает все ближе, и отвлекся от работы лишь тогда, когда озябшие пальцы перестали удерживать карандаш. Тут он вскочил и, лязгая зубами, пустился в пляс — и для того, чтобы согреться, и от радости: он достиг, кажется, кое-каких успехов: на карте тугою дугой пролегла линия нового маршрута, которая, по его расчету, если не в одной, то в другой точке обязательно должна пересечь следы тигра.
Ох, и маршрут наметил Георгий Андреевич! Через сколько незамерзающих речек предстояло перебраться, сколько перевалов преодолеть, трущоб непролазных!
В нем боролись двое: трезвый практик и юноша, азартно мечтающий проверить себя на пределе людских сил. К счастью, лечь костьми на двухсоткилометровом маршруте не понадобилось. Верными оказались кое-какие основанные на нерушимых фактах предположения, и уже назавтра, после всего лишь восемнадцати часов пути, Георгий Андреевич наткнулся на следы тигра…
Растянувшийся цепочкой небольшой, в пять голов табунок изюбрей стремительно мчался поперек безлесного склона. Животные были явно напуганы, их бег был скорей полетом: чудесным образом их копыта находили скрытую глубоким снегом опору на каменистой местности, отталкивались от нее, едва коснувшись; и, кажется, не применяя при этом никаких усилий и взлетая тем не менее в многометровом парящем прыжке. Пожилой вожак с причудливыми, но странно подчиненными какой-то строгой геометрии рогами напряженно косил глазами в сторону кустившихся ниже по склону зарослей, видимо, оттуда ожидая неизвестной опасности. Остальные животные, а все они были молодые самки, и вовсе, кажется, не знали причины владевшего ими страха — они попросту повторяли все движения вожака и таким образом им передавалось и его состояние.
Лишь одна из них — она бежала последней — определенно отличалась своим поведением от остальных. Ее копыта по временам не находили твердой опоры, она вдруг проваливалась в невидимые под снегом углубления, ее прыжки делались все короче, тяжелей, она постепенно отставала от своих.
Вожак между тем забирал все выше — подальше от угрожающе темневших зарослей. Однако он, многоопытный, уже был обманут коварным противником, таившимся не где-нибудь, а впереди, за небольшим, выступавшим из горы утесом, который через минуту предстояло обогнуть стаду. И тигр вовсе не случайно оказался в этом выгодном для засады месте, а в результате мудренейших маневров. Георгию Андреевичу, кстати, на следующий день понадобилось несколько часов на распутывание непостижимых на первый взгляд зигзагов и петель хищника.
И вот старый изюбрь миновал заиндевелый утес. Собравшийся для прыжка тигр как бы дрогнул при этом, и он дрогнул еще три раза, как бы пересчитывая проносившихся мимо зверей, и лишь когда показалась последняя прихрамывающая изюбриха, хищник прыгнул. Растянувшийся в воздухе, он из-за поперечных полос шкуры стал подобен разжавшейся пружине, и пружина эта ударилась в холку жертвы. Жертва даже не трепыхнулась. Охотник, еще возбужденный, не зная, может быть, куда девать оставшийся мощный заряд энергии, прихватив тушу зубами, без особых усилий поволок ее (чуть ли не двухсоткилограммовую!) на ровную площадку, приглянувшуюся ему, по-видимому, еще во время засады. Там он и принялся, разлегшись, за свою трапезу. Ел не спеша, тщательно отдирая и отплевывая шкуру с ломким колючим волосом, куски выбирал повкусней, со знанием дела.
Наевшись, спустился, старательно обходя кровавые пятна на снегу, к чаще кустарников, продрался через нее к замерзшей речке и лапой осторожно взломал еще не толстый лед у берега. Пил, чистился, потом, ленивый и сонный, вразвалку отправился на поиски уютного местечка для лежки, которое вскоре и нашел в непроходимой чаще под грудой валежин — сухое, с подстилкой из шелестящих листьев местечко, причем абсолютно недоступное ветру.
А у поеди появилась ворона. Грандиозность находки настолько поразила птицу, что она позабыла даже оглядеться по сторонам — сразу же принялась, словно молотобоец молотом, долбить тушу клювом. Лишь утолив первый, самый острый голод, ворона выразила свой восторг, и вовсе не карканьем, а каким-то глухим бормотанием, оказавшимся, впрочем, равносильным тому, как если бы она проболталась о своей удаче: уже через полчаса изрядная компания пернатых была спугнута с поеди соболем, а к вечеру несколько ребер изюбрихи забелели, дочиста обглоданные и обклеванные.
Сам хозяин пиршества, к этому времени хорошо отоспавшийся, ушел, по-прежнему придерживаясь северо-западного направления. Судя по всему, он даже не поинтересовался остатками мяса — видимо, был все еще сыт.
Но мало ли что. Приближаясь к поеди, Георгий Андреевич принял кое-какие меры предосторожности, а точней, он подкрадывался, используя все уловки опытного разведчика и следопыта. Когда же он, раздвинув кусты, выглянул наконец на арену кровавого действа, то даже беззвучно рассмеялся от удовольствия; на поеди деловито возился кудлатый, с туповатой мордочкой зверь — росомаха. Понаблюдав несколько минут, зоолог вышел из укрытия.
— Это, знаете ли, нечестно, — проговорил он. — Так ведь и для благородных целей науки ничего не останется. А наследили-то, наследили!.. Ничего не разберешь!..
Прежде чем пуститься в бегство, росомаха кругло, явно с досадой посмотрела на Белова.
К наступлению темноты многие страницы дневника были исписаны мелким стремительным почерком, к, между прочим, была там и такая, касавшаяся погибшей оленухи, запись:
«Яловая, по всем признакам не способная к производству. Поврежденное копыто делало ее обузой для стада».
Добыча тигра оказалась столь велика, что и на долю Георгия Андреевича достался отличный кус мороженой свежатины.
Проделанная тигром глубокая борозда в снегу привела Белова к той самой бурно заросшей расселине, где в дупле старого тополя Захар Данилович Щапов устроил свой самый заветный тайник. Входные и выходные следы со всею очевидностью объяснили исследователю, что зверь не оставил это трущобистое место своим вниманием. Да, но зачем ему понадобилось, не считаясь с достоинством властелина тайги, протискиваться в дикую непроходь, причем оставлять на колючках драгоценные желтые волоски своей шкуры?
Проникнув метров на тридцать в расселину, где, к счастью, растительность оказалась пореже, Георгий Андреевич увидел замечательный по толщине тополь и сказал: «Ага!»
На коре дерева на высоте примерно двух с половиной метров явственно виднелись глубокие, до древесины, царапины — частью уже потемневшие, старые и частью свежие, ярко белевшие. Георгий Андреевич за эти дни уже не раз находил такие же точно отметины, обычно тоже на больших, заметных деревьях, и уже не раз задумывался об их неслучайности. Он быстро перелистал дневник, тут и там подчеркивая упоминания о царапинах. Потом записал: