Страница 12 из 35
Аленка длинноногая напротив своего окна не спеша скачет через веревочку и даже не глядит в мою сторону. Подошла я скрепя сердце первая. Сказала:
— Давай мириться!
Перестала Аленка веревочку вертеть, уставилась на меня — не сморгнет. Не верит. Молчит. Я равнодушно пожала плечами:
Не хочешь, как хочешь.
Нет, я хочу! — встрепенулась Аленка. — А драться не будешь?
— Была охота руки марать.
Помирились. И тут же опять поссорились.
— Давай играть в классы,— предложила Аленка.
— Чур, с выкрутасами!
Нарисовали классы, вытащили из карманов по стеклышку-битке. Стали скакать, и я на Аленку сразу рассердилась. Какие тут выкрутасы, когда она и по-простому-то еле скачет и швыряет ее из стороны в сторону неведомая сила.
— Пошто тебя ноги-то не держат? Ведь ты ж не пьяная! Гляди, как надо...
На одной ноге, на другой, на обеих сразу. Раз — с подскоком перевернуться. На левой, да правой, на двух через класс. Вот это и есть выкрутасы. Да еще надо успевать в каждый класс по порядку стеклышко забросить.
Аленкино стеклышко ложится за чертой, а не в классе.
Я возмущаюсь:
Косая ты, что ли? Аль сухорукая? Неинтересно с тобой скакать. Давай во что-нибудь другое.
В дочки-матери... — нерешительно предлагает Аленка.
Что ж мы, маленькие, что ли? В куклы играть!..
Тогда давай в похороны,..
Как это в похороны?
А так. Ты вроде бы умрешь. Понарошку. А я тебя буду отпевать. Думаешь, не умею? — Аленка, размахивая воображаемым кадилом, тонюсенько, как комар, запела: — ...Упокой, господи, душу усопшего раба твои...
Я взбеленилась:
— На фиг мне твой поп, толоконный лоб! Умирай сама, коли охота.
Опять дружба врозь. Но в ближайшее же воскресенье мне вдруг несказанно повезло. Я обзавелась сразу тремя подружками.
Межрайонный футбольный матч Пушкинские Горы — Новоржев был в самом разгаре. Перевес клонился в сторону хозяев поля. Пушкиногорцы играли слаженно и напористо. А когда их центральный нападающий, ловко обойдя вражескую защиту, влепил в ворота новоржевцев первый гол, болельщики взвыли:
— Ура Пете Харину!!!
Я видела футбольную игру первый раз в жизни и не все понимала но азарт окружающих захватил и меня, и я завопила без всякого стеснения:
— Петя! Петя!
Ах этот Петя-футболист! Небольшой ростом, довольно носатый и не такой уж красивый парень, но зато как он бегал и как, красиво отбивал мячи противника ногами и даже головой.
Теперь я следила за одним только Петей. И вдруг мне в щеку что-то — бац! Больно. Гляжу — сосновая шишка. Вытянула я шею, завертела головой во все стороны — кто бросил? Вижу наискосок совсем недалеко сидит девчонка смешливая, в одних трусах. Лицо круглое, короткие волосы вихрами, глаза как у кошки светятся. Новой шишкой в меня прицеливается. Погрозила ей кулаком — засмеялась девчонка, к себе пальцем манит. Не раздумывая, я пересела к ней, потеснив тихую большелобую девочку справа. Тут мы и познакомились. Та, что шишками швырялась, оказалась Люськой Перовской. Та, что справа,— большелобая с грустными глазами — Надя Прянишникова. Слева от Люськи — тонюсенькая, как скелет,— Динка Ваталева. Глаза у Динки черные, большие что плошки, ресницы длиннющие — на меня хлоп-хлоп, а сама молчит. И Надя помалкивает. Одна Люська тараторит, как будто бы мы с ней знакомы уже давным-давно.
Матч закончился полным разгромом новоржевцев — 5:1 в нашу пользу. Едва футболисты отдышались и переоделись за деревянным щитом, тут же на футбольном поле начались танцы под духовой оркестр.
Постояли мы четверо, поглазели, посмеялись над Ходей-барабанщиком. Колотит Ходя изо всей мочи в огромный барабан: бум! бум! бум! А сам приплясывает чуть ли не вприсядку, выворачивая маленькие ноги пятками наружу.
И вдруг я увидела Тоню. В синем праздничном маркизетовом платье без рукавов, кончик длинной косы подвит спиралью, важная, напудренная, моя нянька танцует тустеп с... Петей-футболистом! Вот это да!..
Тустеп сменился вальсом, после вальса закрутилась веселая кадриль. Нам стало скучно. Вот Люська и говорит:
Давайте подарим Пете букет жасмина.
- А где возьмем? — вслух подумала я.
У нас в палисаднике,— откликнулась Надя.
А твои тетки позволят? — усомнилась Динка
А мы их и не спросим,— улыбнулась Надя-тихоня.
Только чур, все дружно!—Люська подсмыкнула спадающие трусики и с сомнением поглядела на меня: — Не трусишь?
Что ж я, хуже вас?
— Ладно. Не ерепенься. Я так. На всякий случай.
Только мы оторвали рейку от Надиного палисадника и пролезли по одному в узкую дырку — на меня налетела белая лохматая моська. От горшка два вершка, а злости — слюной захлебывается. Надя шипит вполголоса: «Дэля, молчать!» — а Дэля остервенела, того и гляди цапнет за голую пятку.
Выписываю я кругали вокруг яблони-ранетки, за мной белым комом катится Дэля, за Дэлей Надька — кто кого поймает... А Динка с Люськой тем временем — хроп-хроп — жасмин лома ют.
Выскочили на крыльцо обе Надины тетки. Заблажили во всю ивановскую:
— Воры! Караул, православные!
— Держи разбойников!
Не помню я, как обратно в дырку нырнула.
Уселись мы в кружок в монастырском саду над пронницей и ну хохотать.
Ох и жадины-говядины твои тетки! — отсмеявшись, упрекнула Люська Надю.
Они не жадины,— заступилась за теток Надя.— Просто они воров боятся.
Люсь, ты Пете букет отдашь, что ли? — спросила я.
Была нужда отдавать. Забросим к нему в окно— вот и все.
Мы осторожно пробрались в палисадник знаменитого районного футболиста, и Люська ловко забросила жасмин в крайнее открытое окно. В доме что-то со звоном упало.
В окно сейчас же высунулась старушенция, закричала плачущим голосом:
— Оглашенные! Пошто ж вы это кувшин-то кокнули! Вот спущу кобеля...
Мы бежали в гору без передышки до самого исполкома. Остановились перед освещенными окнами и опять смеялись до слез.
Домой в этот вечер я пришла поздно. Тоня на кухонном столе гладила белье, взбрызгивая его водой. Строго спросила:
Это где ж тебя нечистая сила носит до сих пор? А? — Я промолчала, чувствуя себя виноватой. Тоня предупредила:—Чтоб это было в первый и в последний раз! — Она поставила передо мной холодную макаронную запеканку, приказала:
Ешь и в постель. Живо. Не гримасничай. Разогревать не стану. Кто зевает, тот воду хлебает. В другой раз и этого не получишь.
Я, обжигая пальцы, чистила вареную картошку к завтраку. Тони не было дома — ушла в очередь за хлебом. Галька и Вадька еще сладко спали. Я и половины нормы не начистила, когда на кухню ворвалась Люська и заорала:
Айда! В Михайловском чудо!
Тише! Мелкоту разбудишь. — Я почему-то не поверила Люське, поэтому спросила почти равнодушно:— Какое еще чудо?
Чудо-юдо-рыба-кит! — выпалила скороговоркой Люська и округлила и без того совсем – круглые глаза.— Кымбайн там работает! Кым-байн! Понимаешь?
Да, это действительно чудо, если Люська не врет. Слыхала я про комбайны и от деда и от учителя Петра Петровича. «...И придут на поля без межей умные машины — комбайны и будут убирать хлеб: косить, молотить и веять — все враз. Подставляй мешки, мужичок-хлебороб!..» (Как в сказке.)
— Ну чего рот раскрыла?—Люська приплясывала от нетерпения. (Пожалуй, не врет...) — Идешь, что ли? Еще ж Динку с Надькой надо кликнуть! Всё прозеваем!
Я с досадой кивнула на дымящийся чугунок:
Работа вот... А то Тонька задаст...
Давай живей! Помогу.
Дуя на горячие картофелины, то и дело роняя их на пол, кое-как дочистили.
Люська первая ринулась к двери:
— Бежим.
Едва только мы гаркнули под Динкиным окном про комбайн, она вылетела на крыльцо с куском хлеба в руке. Дожевывала на ходу.
А вот Надьку едва добудились. Ее опередили проворные на ногу тетки. Обе разом выскочили на крыльцо. А за ними лохматая Дэля.
- Что орете спозаранок, горластые!- закричала на нас Надина старшая тетя.
— Какие-то ненормальные! — возмутилась младшая.