Страница 7 из 90
При перестройках иногда находили замурованные в стенах клады: горшки с серебряными талерами и грошами, каменные таблички с непонятными письменами и хрупкие скелетики летучих мышей.
Кроме звездчатых изумительных оводов никакими другими архитектурными достопримечательностями нынешняя резиденция господина Пашкова не блещет. Лишь над северными воротами высятся горельефы божьей матери и орденского гроссмейстера Плеттенберга да эркеры декорированы лепными страшными масками.
Мадонна с младенцем на руках окружена, как положено, сияющим ореолом, а Вальтер фон Плеттенберг, приставленный к ней как бы стражем, держит в правой длани двуручный тевтонский меч. У него благостная, несколько постная улыбка, шкиперская борода и орденский знак на левом плече. Под обоими горельефами четко виднеется готическая надпись на немецком языке. Изображения были изваяны в 1515 году, когда орден переживал свой закат. Пройдет еще около полувека, и последний гроссмейстер Готхард Кеттлер передаст уполномоченному польского короля символы орденской власти — крест и ключи замка, чтобы принять взамен герцогскую корону.
Но что нам за дело до тех полулегендарных времен? Развеем же очарование Старого города, вырвемся из цепкого плена нескончаемых неизжитых легенд и последуем в кабинет его превосходительства лифляндского губернатора, который, имея пребывание в замке, меньше всего думает о Вальтере фон Плеттенберге и Готхарде фон Кеттлере. Последнее, впрочем, напрасно. Потомок Кеттлера по женской линии граф Конрад Медем уже отослал на господина Пашкова очередной донос в министерство внутренних дел.
Кабинет губернатора обставлен просто и по-деловому. На столе ничего лишнего: бронзовая лампа-ампир под зеленым абажуром, канделябр со стеариновыми свечами на случай остановки электростанции, массивный чернильный прибор и роскошный бювар кордовской кожи с золотым тиснением. Слева, на специальной тумбочке, телефонный аппарат, а в другом конце комнаты, у кадки с финиковой пальмой, — столик с пишущей машинкой «смит-премьер» на высоких чугунных ножках. За губернаторским креслом, как положено, висел застекленный портрет в золоченом стандартном багете: государь император в полный рост, с голубой лентой и в полковничьих эполетах.
Сам губернатор сидел за круглым курительным столиком и, подперев щеку рукой, внимательно слушал моложавого офицера в мундире жандармского корпуса, с полковничьими погонами. Как обычно, ему докучала печень, и он то откидывался, словно в изнеможении, на обитую синим бархатом спинку стула, то опять, опираясь на ладонь, подавался вперед, забывая про сигару, время от времени стряхивая пепел с колен и форменного сюртука, под которым заметно круглилось брюшко.
— Но позвольте, Юний Сергеевич, — губернатор подавил болезненный зевок и пожевал губами, — вы не сказали мне ничего нового по сравнению с нашей последней беседой, а между тем сделанные вами выводы отличаются еще большим пессимизмом, я бы рискнул сказать, почти обреченностью. Откуда такие настроения, друг мой?
— Цифры. — Полковник невесело улыбнулся. — Голая статистика, как любит выражаться наш умнейший Сергей Макарович. Если угодно, мы выходим на одно из первых мест в России по чреватому возмущениями неблагополучию. Если за весь прошлый год местные эсдеки распространили около трехсот тысяч агиток, то только за последний месяц полиция обнаружила их сорок тысяч. Это серьезно, ваше превосходительство, и весьма.
— Количество распространяемых прокламаций еще не показатель… Притом откуда вы знаете, что творится в других губерниях?
— Я, ваше превосходительство, взял на себя смелость запросить соответствующие данные из столицы. Сегодня получен пакет. Поэтому я у вас.
— Тэк-с… — Губернатор поморщился, снял пенсне и бросил сигару в пепельницу. — И вы считаете, что у нас хуже всего?
— Боюсь, что так. — Волков осторожно подул на синюю, винтообразно плывущую вверх струйку. — Сам процесс внушает серьезнейшие опасения.
— Но, может, все обстоит не столь уж трагически?
— С некоторых пор, ваше превосходительство, я следую примеру господина Сторожева и тоже читаю марксистскую литературу.
— Вы имеете что-то против моего чиновника для особых поручений? — Губернатор надел пенсне и, отчужденно глянув на полковника, откинулся на спинку. Теперь он сидел прямо, придерживая, чтобы усыпить боль, дыхание.
— Ради бога! — Волков прижал руку к груди. — Никакой задней мысли. Я действительно многим обязан Сергею Макаровичу. Его методы экономо-статистического анализа многому научили меня. Что же касается нелегальной литературы…
— Насколько мне известно, — губернатор попытался улыбнуться, но вышла только неловкая брюзгливая гримаса, — Плеханов, Каутский и… кто там еще у них?.. да этот Бернштейн издаются и распространяются у нас свободно.
— Не о том речь. — Полковник слегка порозовел и с чисто юношеской горячностью, хотя был не так уж молод, хлопнул себя по колену. — Нам следует читать и нелегальщину. Это открывает глаза.
— Охотно верю. Никакое знание бесполезным оказаться не может.
— К сожалению… Наша беда, господин губернатор, заключается в том, что Лифляндская губерния занимает первое место в империи по числу грамотных.
— Беда? Вы изволили выразиться — беда? — Губернатор пожал плечами. — Мои предшественники ставили сие в заслугу себе, и я разделяю такое мнение.
— Правда двулика и противоречива, — полковник развел руками. — Я ведь гегельянец. С одной стороны, просвещение, рост жизненного довольства, промышленный и научный прогресс похвальны и могут составить предмет гордости, с другой же…
— Лично меня, Юний Сергеевич, привлекает именно лицевая сторона медали. Издержки, так сказать, просвещения рассматриваю как досадные помехи и равноправной стороной признать не могу.
— Совершенно с вами солидарен. Однако я всерьез поверил господам марксистам, что революция вспыхнет вначале в промышленно развитых странах с большой концентрацией городского пролетариата. Если взять в рассмотрение Российскую империю, то это прежде всего касается нас и чуть в меньшей степени Курляндской губернии.
— И вы доложили свою точку зрения непосредственному начальству, Юний Сергеевич?
— Простите, ваше превосходительство, но я еще в своем уме.
— Тэк-с… — Губернатор хрустнул пальцами и отрешенным взглядом уставился в окно. Ветер из приоткрытой форточки раздувал занавеску. — Вы не возражаете, если для продолжения беседы я приглашу сюда Сергея Макаровича?
— Помилуйте, ваше превосходительство, что за разговор? От чиновников особых поручений секретов не делают, притом я действительно питаю к господину Сторожеву чувство глубочайшего уважения, хотя сам он по каким-то причинам занял в отношении меня…
— Вот и отлично! — поспешил сказать губернатор. Он резко встал, деревянным, не сгибая колен, шагом прошел к столу и с силой дернул сонетку звонка.
Через несколько минут в кабинет, раздвинув бархатные портьеры, вошел Сторожев.
— К вашим услугам, — наклонил он голову с безукоризненным английским пробором. — Честь имею, — церемонно поклонился полковнику и, достав батистовый платок с вышитой монограммой, принялся протирать очки. В воздухе повеяло английским одеколоном «Пэл-Мэл».
— Здравствуйте, Сергей Макарович, — полковник вежливо привстал. — Как изволите поживать?
— Спасибо. Ничего. — Сторожев надел очки. — А вы? Как революционная ситуация? Оружие из-за границы?
— Поступает, — односложно ответил Волков. Прокашлялся в кулак и собрал со столика разложенные осьмушки бумаги с заметками.
— Сергей Макарович… — Хранивший до того молчание губернатор сел в свое кресло и раскрыл бювар. Обмакнув перо в чернильницу, он зорко оглядел его на свет — не окажется ли волоска — и сделал пометку. — Есть основания говорить о новой активизации движения.
— Было бы странно услышать обратное. — Сторожев взял стул и придвинул его поближе к губернаторскому креслу. — Если помните, ваше превосходительство, я предсказывал вам это еще две недели назад, когда батраки спалили усадьбу во Фридрихштадтском уезде.