Страница 11 из 15
Самая погибель крестьянская после недорода бывает на следующий год — в конце весны, начале лета. А у меня к этому времени хлебные запасы имелись в изобилии. Моралисты и филантропы бросят упрек: дескать, воспользовался народною бедою… Ну и что? Зато спас скольких?! Да, небескорыстно! Зато с лихвой возместил и бегство мастеровых, и конфискацию имений. Да, в заводском поселке парусиновых шатров стало больше, чем изб. Зато любые мои коммерческие затеи оказались обеспечены рабочими руками с излишком. Да, нужда заставила прибегнуть к займам у английских банкиров — но это было меньшее зло.
При избытке работников, отпуск товара вскоре превысил всё, что было до опалы, и продолжал увеличиваться. Новые задумки тоже оказались удачны: главное, лист у меня пошел. Пошел сразу. Не такой тонкий, как у саксонских мастеров — но вполне приемлемых кондиций. Ничего, дайте срок: саксонцы свой промысел сотню лет ведут! А мой способ только что родился. Погодите хоть сотню недель — тогда посмотрим.
Множество мелких улучшений удалось сделать в способах работы. По совести, надо признать, что прежние потуги вести десять дел разом были не совсем успешны. Как в баталии, нужна концентрация сил для главного удара. Теперь, не отвлекаясь службой или посторонними инвенциями, я сосредоточился на коммерции — и результат не замедлил явиться. Завод, менее года назад находившийся при последнем издыхании (примерно как его хозяин, когда выпустили из крепости), набрал хороший ход: стотысячные суммы прибытков не казались недостижимыми. Временные перебои даже кое в чем пошли на пользу. Чтобы войти на английский рынок, нам приходилось занижать цены. Теперь запасы на заморских складах разошлись, чувствовалась нехватка нашего товара — покупатели с готовностью платили дороже. Во всем можно найти светлую сторону.
Через коллегию я исходатайствовал прощение капитану и команде "Святого Януария". Царь не капризничал — он ценил опытных моряков. Был в русском флоте капитан Карл фон Верден: ежели его историю описать в романе, сочинителя ботфортами закидают. Представьте, что вспомогательное судно посреди ночи атаковано с лодок, и вдруг молодой штурман узнает в одном из неприятелей, рвущихся на абордаж — ни много ни мало, вражеского монарха собственной персоной! Бывает такое? Дальше воинственная сказка сменяется сентиментальной. Раненый штурман попадает в плен, а неприятельский государь любезнейшим образом уговаривает беднягу перейти в свою службу, с повышением в чине! Бред невероятный, — скажет взыскательный читатель, и будет по-своему прав. Поживи в России при Петре, — отвечу я ему, — не такое увидишь!
Во всяком случае, два года занятий контрабандой и мелким разбоем в медитерранских водах не представляли в глазах царя серьезного проступка. Скорее наоборот, шли в заслугу — вроде успешного экзамена. Разбивали-то турецких подданных. Во время будущей войны такой опыт несомненно пригодится. Затруднение оказалось лишь в том, что Луку и его корабль не могли найти: я, грешным делом, начал подумывать, что они погибли или попали в плен к магометанам.
Отсутствие самых опытных моряков было особенно обидно в момент, когда на два корабля, во всем подобных "Януарию", требовались команды. "Св. Зосима" и "Св. Савватий", почти готовые накануне моего ареста, долго потом стояли на баженинской верфи без рангоута. Мокли под дождем, рассыхались под солнцем, мерзли под снегом — и вот теперь, по внесении мною недоплаченных денег, были окончены и переданы приказчикам торговой компании.
Однако людей с великим трудом хватило на одно судно.
Необученные крестьяне, привлеченные верным куском хлеба, имелись в избытке — но они, по опыту, не должны составлять более половины состава. Иначе трудности плавания становятся чрезмерными. Лишившись теперь возможности обращаться к царю напрямую, я попытался зайти через генерал-адмирала.
— Федор Матвеевич, ведомо мне о неувязках с выплатой жалованья по флоту. Не сочтет ли государь уместным в мирное время передавать часть матросов и морских офицеров на торговые суда — с тем, чтобы при угрозе войны оные моряки возвращались по первому зову?
— Александр Иваныч, в спокойное время — может, и сочтет. Только Бог весть, когда сего спокойствия дождемся. С английским королем отношения хуже некуда, чуть не война. С турками — тоже на грани. А сколько народу довелось на Волгу и в Астрахань услать, лучше не спрашивай. Оставь надежду, у меня кругом некомплект.
Так что по весне соловецкие чудотворцы разлучились: из Архангельска в Лондон, а оттуда в Петербург ушел один "Зосима". "Савватий" же остался в порту, чтобы неспешно набрать и обучить команду.
Эти трудности, связанные с ростом коммерческих оборотов, благополучной картины в общем не портили. Но почему-то, чем лучше шли дела, тем меньше было мира в моей душе. Еще недавно для счастья хватало сознания, что остался жив и на свободе. Теперь вольный воздух перестал пьянить — и наступило похмелье. Днем дела отвлекали, но по ночам становилось так тоскливо, что впору завыть на луну. Волчатины переел, что ли?
Чужеродность моя в санкт-петербургском обществе стала не просто заметна, а прямо разительна. Совсем обойтись без посещения города не удавалось, но я ограничил поездки в столицу сухим деловым визитированием необходимых персон. Большинство остальных делали вид, что незнакомы — а возможно, чистосердечно меня не замечали. В этих кругах человек, утративший расположение государя, никому не интересен. Даже деньги не придадут ему вес.
Взамен простые мужики на улицах часто узнавали мою карету и кланялись — бывало, что и по-старинному, в ноги. Популярность объяснялась просто. Предмет ссоры с государем, повлекшей мою опалу, не составлял тайны — да и как удержать солдата, чтоб не рассказал приятелю? Через три дня историю знала вся гвардия, через неделю — весь Петербург. Передавали из уст в уста с украшениями, с пиитическими вольностями в духе народных сказок: персонаж, сотворенный народной молвой, мало походил на оригинал. Он, скорее, отвечал извечной крестьянской мечте иметь защитника от "злых бояр" у царского трона. Сия химера причиняла много неудобств. Из самых безнадежных дыр земли русской потянулись ко мне просители. Такое порой рассказывали — спаси Христос! И чем я мог им помочь? Превратить свое сердце в ночной горшок для слива народного горя? Притомившись объяснять, что потерял всякий вес в государстве, разыскал отставного подьячего-крючкотвора и назначил ему от себя жалованье за то, чтобы служил путеводителем крестьян по кругам канцелярского ада. Как ни странно, он принял службу с охотой: вероятно, рассчитывал перед смертью искупить грехи, не потратив на подкуп небесного воинства ни алтына — наоборот, еще заработав на добрых делах.
Этим и ограничилась помощь. Ни в коем случае не стоило идти на поводу у мужиков, навязывающих мне должность заступника. Не стоило хотя бы затем, что сие угрожало сделать графа Читтанова центром кристаллизации общего недовольства — а недовольных Петром было достаточно во всех сословиях. Наивно думать, что подобная конспирация могла ускользнуть от взгляда Тайной канцелярии.
Если б я мог немедля распрощаться с этой печальной страной — то непременно так бы и сделал. Но начинать в Европе с нуля, на пустом месте? Года не те. Пока достигнешь нужных степеней богатства, жизнь кончится. Надо потерпеть несколько лет. Следовать неукоснительно плану — и деньги вскорости, с будущего лета, начнут плавно перетекать в Англию. Точнее — в Уэльс, на берег Бристольского залива, где пора начинать плести третий узел гигантской сети для уловления золота, наряду с Приладожьем и Уралом. Лондон не годится: там пришлось бы вступить в соперничество с компанией Кроули — при очевидных преимуществах на стороне любезного друга Джона. К тому же коммерция западного побережья больше ориентирована в сторону Вест-Индии, которая меня как раз и интересует.
Увидит Петр, что не пропаду без его службы! Отнять у Меншикова наворованное и выпереть за границу — на что бы он сгодился? Ну, случись война, может, приняли бы кавалерийским полковником. А по мирному времени — разве только в лакеи, благодаря росту и стати. И то до первой покражи.