Темные зеркала. Том второй

В тот вечер он решил подарить ее Маргарите по одной простой причине. Он чувствовал себя обесцененным всей этой историей. Ему необходимо было доказать свое несомненное превосходство, хотя бы в тех вещах, в которых он действительно превосходил ее.

– Лилии, – говорил он, – лилии – это совсем никакая не невинность. Хотя в классическом понимании они символизируют чистоту и непорочность. Мы не приписываем этот цветок маленькой девочке, так ведь? Маленькую девочку мы сравним с простенькой ромашкой. А лилию – лилию мы отдадим вполне созревшей девице, которая еще невинна в чисто физическом смысле, но уже обуреваема, разъедаема страстями и желаниями. Пусть еще туманными и несформированными, но известными. Лилия – символ непорочности, но лишь физической, за которой маячит явное желание с этой непорочностью расстаться.

А этот запах! Запах, который может свести с ума за одну только ночь. Неприлично иметь такой запах. Конечно, линии самого цветка строгие, готические и не такие вульгарные и пошлые как у розы. Но, мне кажется, что за чистотой и строгостью форм прячется извращенность и надуманность. Это – непорочность, которая еще не успела.

Он указал на картинку. Вот в этом все. Иногда я думаю, что это лучшее, на что меня хватило. И еще мне хочется, чтобы это лучшее хранилось у тебя. Не знаю почему, но мне кажется, что все растеряется, исчезнет. Я безалаберный человек и не смогу сохранить... – Сохранить, – задумчиво повторила Маргарита. – Я сохраню это в большей степени, чем ты даже рассчитываешь. Я напишу стихи.

И написала на другой же день. “Из хрустальной темно-синей дали – запах лилий мертвенной отравой...” Это было продолжение его картинки – изображение плавно перетекало в слова. И было странно, очень странно, потому что на мгновение Максу показалось, что его понимают. И снова боль нежданного стыда кольнула сердце. Искра доверия, возникшая из удачного сочетания слов на листе бумаги, изменила его планы, и он принял игру, предложенную Маргаритой.

– Что для него больнее всего? Только если мы будем вместе.

– Ты хочешь сказать... Но это невозможно. Ты мне совсем не нравишься. Ты – старая, толстая и не в моем вкусе.

На эту тираду Маргарита не обратила никакого внимания, можно было подумать, что речь идет вовсе не о ней.

Макс продолжал:

– У меня, конечно, были женщины, и я, конечно, знаю, как с ними обращаться.

– У меня, конечно, была собака... – язвительно продолжила Маргарита. – Какое мне дело до того, был у тебя кто-то или нет. Уж как-нибудь переживу.

Макса передернуло от ее холодного презрения. Можно ли иметь дело с таким человеком? Но это пробуждало и любопытство – она предлагала не любовь, а сделку. Выгодную ли? Это, конечно, был вопрос. Но это было действием, а действие, как известно, отвлекает от переживаний. В чем Макс в этот момент себе ни за что бы не признался – так в том, что где-то в подсознании у него зрел и другой интерес к подобному предложению. Это было любопытство ревности. Он хотел найти в той, которую предпочли ему, собственные ощущения Валентина, ощутить его желание, понять его интерес к этому, в глазах Макса невзрачному, существу, которое, несомненно, представляет что-то как собеседник, но не более того. Но Валентин-то нашел в ней другое – в собеседниках он не очень нуждался – сам мог заговорить кого угодно до полусмерти. Лишь бы слушали.

Это было мазохистское желание самому стать участником того действа, которое вставало перед его глазами в ночных кошмарах.

Нужно было решаться, и Макс предпринял последнюю попытку наладить все другим возможным путем. Он подкараулил Валентина возле его дома. Точного адреса Макс не знал, но случайно в разговоре услышал про кафе “Анечка”.

– Ха-ха-ха, – смеялся тогда Валентин, – эта Анечка постоянно заглядывает в мои окна.

Разумеется, при таком ориентире вычислить дом не составило труда. И рано утром Макс уже прогуливался под окнами кафе. Не прошло и часа, как появился Валентин. Макса он увидел сразу, и его лицо выдало... что? смятение? раздражение? ярость?

Он подлетел к Максу и зашипел:

– Кого это ты здесь ждешь? Не меня, случайно? Разве тебе еще не объяснили, что мне можно изменить один раз. Что я не прощаю такие вещи.

– Я думал... – растерялся Макс, от неожиданности решив, что Валентину известны его разговоры с Маргаритой. В голове четко сформировалась мысль о вероломстве женщин и еще о том, что его опередили. Неужели она позвонила ночью, как только Макс ушел?

– Ничего ты не думал, – оборвал его Валентин, – мне рассказали, что ты ушел с марафона с этим ничтожеством.

Тут Макс понял, что Валентин говорит об одном небезызвестном эпизоде, который имел место быть. Совершенно озверев от холодности любовника, Макс позволил себе забыться настолько, что провел ночь с незнакомым мужчиной, о чем было незамедлительно сообщено по адресу. Кто-то вдохновенно следил за каждым его шагом, и не просто следил, а даже пытался двигать им, как шахматной пешкой. Он чувствовал, что с той самой минуты, как переступил порог Дома Знаний, его всего опутали паутиной домыслов, сплетен и еще чего-то, названия не имеющего, но очень опасного.

Макс вовремя сдержался и ничего не сказал о своих встречах с Маргаритой. Он имел оружие, которое необходимо было прятать до времени.

– Почему, где бы ты ни появился, – с отвращением спросил Валентин, – ты всегда тащишь за собой воз всякого дерьма? Ты еще не понял, что между нами нет ничего общего?

“Конечно, – с тоской подумал Макс, – я всегда был для тебя ничем. И тебе всегда есть куда пойти. Но подожди, ты тоже останешься один. И это сделаю я. Ты тоже переживешь унижение быть брошенным – и переживешь это вдвойне”.

Возможно, Валентин думал услышать мольбу о прощении, возможно, он еще бы поломался и простил эту “измену”. Но казалось, что вся эта придуманная ревность нужна лишь для того, чтобы избавиться от Макса, как от лишней обузы.

“С ней он так не разговаривает, за нее он держится, – обиженно размышлял Макс, – а я – лишний. Ну и пусть! Теперь лишним станет он”.

Он не стал бросаться вдогонку и устраивать истерику. Не начал мечтать о самоубийстве – эта мысль его больше не развлекала. Он ушел. Но теперь он уже знал, куда идти.

Они сидели на двуспальной кровати в маленькой квадратной спальне с голубыми стенами, с запахом краски и особенной послеремонтной пустотой. Сквозь тонкую занавеску светила луна – вечное полнолуние, сопровождающее ее жизнь.

В этом голубом аквариуме был сосредоточен весь мир, потому что мир за окнами не имел для этих двоих никакого смысла.

Эта комната, напоминающая нутро лилии, казалась бесстыдной. Наполненной шорохами и ворожбой. – Что такое “Система прозрения Хо”? – говорила Маргарита. – Я как-то лежала так в полудреме и вдруг услышала голос. Нет, не в прямом смысле услышала. Он был похож на мои собственные мысли там внутри вот этой самой головы. – Она тряхнула лохматыми волосами. – Но не могла же я думать о том, чего никогда в жизни не слышала и ни в одной книге не читала. Верно?

Макс кивнул. Ему нравилось ее слушать, но он не особенно вникал во всякие сложные изыскания. – Я представила старика в шляпе, похожей на пагоду. Он говорил: “... тело человека окружают десять прозрачных оболочек. Поэтому мы видим мир совсем не таким, какой он есть на самом деле. Но я нашел способ разбить их. Изнутри и снаружи”. – И он дал тебе этот способ? – Сначала мне казалось, что это лишь мое воображение, бред усталости. Я даже предположила начало шизофрении или, на крайний случай, опухоль мозга. Но тогда он сказал мне что-то такое, чего я до сих пор не могу понять. Он мне назвал книгу, номер страницы и слово, которое я должна найти. Я нашла эту книгу у подруги в библиотеке и... – И какое это было слово? – Это было мое имя в переводе на китайский. Маргарита – жемчужина – Вэй Чжу. И я нашла это слово. Факт. Хотя тот, кто убедил меня, не позаботился о том, чтобы в это поверили другие. Ты тоже можешь все посчитать подтасовкой, и в этом случае мне нечего будет предъявить. Так что, либо ты веришь просто так, либо не веришь вовсе, но только сразу об этом скажи и не называй меня сумасшедшей за глаза, как это бы делали другие. Они не могут понять, что я тоже никогда ни во что не верю бездоказательно. Вера для меня – эксперимент, повторенный бессчетное количество раз, и только потом приятие того или иного явления.