Страница 33 из 41
Стены казались такими тонкими и ветхими, все пронизанные трещинами, и я вдруг ощутил себя тоже невероятно тонким, хрупким с узенькими веточками вен и артерий. Дом принял и понял меня. Мы с ним были заодно. Я встал на цыпочки и заглянул в окно, где только что скрылся кот.
Было темно. Нет, не сумрак, не обычная темнота пустой комнаты. Это была убийственная всепоглощающая тьма – тьма бесконечного пространства и черной тоски. Она казалась голодной. С чем можно сравнить этот голод? С пузырящимся протеином, с ядовитым цветком, растворяющим мух, с тем, у чего нет формы и имени.
И тьма двинулась на меня, обволокла смрадом разрушения и проникла внутрь. Мы стали одним...
Вот с тех самых пор я и стал задумываться. Именно, задумываться, а не тосковать. Мало ли, что тебе кажется, Марго! Тебя послушать, так мы все с приветом. Хоть раз сними свою маску психиатра и посмотри на мир весело и доброжелательно. Да, я стал другим, но зато какие сны, какие сны я с тех пор вижу. Что, например? Например... Будет тебе и пример.
Не далее как вчера я видел просто удивительный, совершенно поэтический сон. Хочешь послушать?
Так вот, Марго. Часы пробили два. Я совершенно точно знаю, что именно два, потому что сквозь сон услышал звон часов, или, вернее, мой сон как раз и начался с этого боя. Сначала была темнота. Потом я почувствовал, что задыхаюсь, и что-то сковывает движения моих рук и ног. Смешно, но я вдруг обнаружил, что стою на дне какого-то водоема, а надо мной несколько метров воды. Тогда я всеми силами устремился вверх и вынырнул. Я плыл в зеленой тинистой воде круглого как тарелка озера. Когда-то, когда я был совсем ребенком, зеленый круглый коврик посреди пола моей комнаты был этим самым озером. Я резал траву из зеленой бумаги и делал картонные камыши, а потом расставлял все это вокруг. И пластмассовая лодка плавала от одного берега к другому, пока не начинали бить часы, и все кончалось, и пора было идти спать. И только я вспомнил все это, как часы пробили два раза и по идее я должен был проснуться, но все продолжал плыть по зеленой воде, пока не достиг берега.
Бумажные камыши шевелились и шелестели, хотя никакого ветра не было. И тут я увидел спину сидящего человека. Я попробовал окликнуть его, но голоса не было – я только, как рыба, разевал рот. Единственная роскошь, которую я мог себе позволить – это смотреть из озера, словно из тарелки с супом, на берег. Не было во мне прыти пластмассовой лодки.
Да, Маргарита, я испугался. И, словно почувствовав мой взгляд, он поднялся во весь рост. И так и стоял совершенно голый и необыкновенно красивый. Я же думал только об одном – если он обернется и увидит меня, то произойдет что-то непоправимое.
Моего слуха коснулись тонкие звуки свирели, и пришло узнавание. Я узнал его. Это был фавн. Ты спросишь, почему фавн? Потому что он, и никто другой. Что? Нет же, ничего не произошло. Он просто ушел куда-то, и я еще долго слышал его замирающую свирель.
Макс умолк. Было еще кое-что, о чем он не хотел говорить. Как проснулся среди ночи и лежал, задыхаясь, а сердце билось так, что даже пищало от усилий, и перед глазами маячила не мутная вода, а бледный потолок с темным пятном люстры посередине, и руки судорожно вцепились в простыню.
Он лежал с открытыми глазами, сосредоточенно вызывая образы ушедшего сна. Голый человек на берегу озера – до чего же нелепо.
“Вот и вся романтика, – подумал Макс, – в грязной воде и голой заднице”.
Однако какое-то смутное чувство не давало уснуть снова. Какая-то мелочь в череде нелепостей. То ли он уже видел наяву что-то похожее, то ли это вязкое ощущение страха было знакомо прежде. Макс напряженно пытался вспомнить, отголоском чего мог быть этот сон. Пока все не испарилось, не улетучилось надо бы зарисовать.
Он осторожно поднялся, стараясь, чтобы старая кровать не заскрипела и не прогнала мысль, которую он бережно, словно воду в чашке, хотел донести до чистого листа бумаги, не расплескав ни капли. Коснулся босыми ногами пола и рассердился – зачем тот такой холодный. Решительно все хочет помешать ему. А в соседней комнате еще нужно включить свет, вытащить лист бумаги из стопки таких же листов, отыскать карандаш.
Боже мой, до чего же хороша спина у этого незнакомца! На зависть Дюреру. Шея... и... Макс готов был поклясться, что голова у незнакомца была, но вот вспомнить ее он не смог.
Как не смог провести ни одной линии. Это был полный паралич. Он посмотрел на незаконченный портрет Маргариты, и тот показался ему серым и бездарным. Серым и бездарным.
– Знаешь, Марго. Культура не есть нечто абстрактное. Она не остается сама по себе, но всегда уходит с теми людьми, которые ее создавали. Нельзя, Марго, кичиться ею и не уметь при этом говорить на своем родном языке. Нельзя пользоваться ею выборочно и разводить вкусовщину. Все эти книги, полотна, скульптуры, музыка, – всё лишь надоевшие игрушки, которые иногда становятся модными на короткое время.
Боже, что я такое говорю? Да, я уехал. Меня выдавили из моей страны. Я уехал голым, и все же увез все, что имел. “Все мое ношу с собой”. Увез свои взгляды, свое понимание явлений, увез свое осознание жизни и свой талант. Увез так много и так мало. Иллюзии? Творческую импотенцию?
Марго, Маргарита, мы будем, наконец, с тобой работать или нет? Давай придумаем что-нибудь свежее, острое такое. Ты помнишь “Авиньонских девиц” Пикассо? Изображенных спереди, сзади и сбоку одновременно? Я бы мог назвать это идеальным изображением. А мне сейчас пришла в голову идея получше. Ты будешь сидеть в той же позе – я не сдвину тебя ни на миллиметр. Но вот свет... Я буду менять его до тех пор, пока все возможные варианты освещения не появятся на этом холсте, пока ты, Марго, не будешь одновременно и утренней, и вечерней, и летней, и зимней. Ты будешь Маргаритой вообще, Маргаритой в высочайшей степени, моей романтической и математической Маргаритой. Не спорь, это будет гениально.
Гениальность – странная вещь. Я замечал тысячи проявлений гениальности, которые вдруг вспыхивали в ком-то, но, почему-то, ни во что не воплощались.
Помнишь, кем я был там? Художником-оформителем. Ты знаешь, что такое “оформитель”? Странное это занятие и глупое. Художник оформитель украшает помещения и улучшает архитектурные ансамбли. Конечно, не цветами. Он вырезает из пенопласта буквы и выкладывает из них слова, или пишет те же слова на куске красной тряпки. Очень красиво – белым по красному. Что-то вроде: “Кто хочет работать ищет средства, кто не хочет – причины!” Вот так предельно лаконично и ясно.
А ночами я писал. И даже сумел выставиться. Это была моя единственная выставка в фойе Дома Знаний. Ничего не дали вывезти, ничего... Все сначала...
Дом Знаний. В тот день Макс начал готовить свою выставку. Советское общество “Знание” будучи организацией богатой, но абсолютно лишенной фантазии, еще в шестидесятые годы усеяло просторы Родины серыми кубами, украшенными, где только можно, орнаментом из научных мотивов, а именно символическими изображениями атома, загадочными формулами и веселыми, словно воздушные шары, разлетающимися молекулами неизвестного происхождения. Венчалось это великолепие неоновыми словами, дорогими для любого ученого ума: “Дом Знаний”. Здание было трехэтажным, и развесить картины предполагалось на втором этаже, где специально для этой цели расставлялись легкие временные перегородки. Поднявшись на второй этаж, Макс, неожиданно для себя, оказался на съезде уфологов. Все стены были увешаны снимками летающих тарелок, компьютерными изображениями инопланетян или, как их принято называть в цивилизованном обществе, гуманоидов и еще явно непрофессиональными рисунками, изображающими... Кто знает, что они изображали – какие-то иероглифы, только вот перевода нигде не было. Таинственные личности с отрешенным видом бродили среди стендов, заходили в какие-то двери и выходили из каких-то дверей. В самом центре под потолком висел громадный макет инопланетного корабля, под которым висела надпись, сообщавшая, что этот самый объект сделан учениками школы №181 и представляет собой точную копию Петрозаводского чуда. Макс попытался вспомнить, что это за чудо. Название казалось знакомым, но, как ни странно, все уфологические названия всем казались знакомыми, что заставляло людей кивать головами, совершенно не понимая, о чем идет речь. После нескольких минут мучений Макс понял, что вспоминать бесполезно.