Зеленые призраки

Он принял приглашение отужинать с нами, после чего прошел в мою комнату.

— Мой дорогой друг, — сказал он мне, — надеюсь, что вы позволите мне отныне звать вас моим другом, я хочу открыть вам мое сердце, готовое излиться даже против моей воли. Вы не считаете меня, надеюсь, настолько заинтересованным в процессе, чтобы объяснить мою безумную радость окончанием самого дела. Тайна моего счастья…

— Не говорите о ней, — сказал я ему, — мы знаем ее; мы ее угадали.

— А почему бы мне не говорить о ней с вами, раз вы внушаете мне такое уважение и такую любовь? Не думайте, что я вас не знаю. Вот уже три месяца, как я сообщаю обо всех ваших поступках и успехах…

— Кому же?

— Одной особе, которая интересуется вами как нельзя больше, графине Ионис. Она очень волновалась за вас в течение некоторого времени после вашего пребывания у нее. Я даже ревновал ее из‑за этого. Но она развеяла мои сомнения на этот счет, сказав, что вы были тяжело больны целые сутки.

— В таком случае, — сказал я с некоторым беспокойством, — раз у графини Ионис, очевидно, нет от вас секретов, она сообщила вам и о причине этих часов безумия…

— Да, не тревожьтесь об этом; она мне рассказала все, но ни она, ни я и не думали смеяться над вами. Напротив, мы были очень опечалены этим, и госпожа Ионис упрекала себя в том, что побудила вас затеять игру с такими идеями, которые могли произвести слишком сильное возбуждение. Что касается меня, то хотя я и готов поклясться, что не верю в зеленых дам, у меня все же не хватило бы храбрости вызвать их два раза. Было бы лучше, если бы они не явились на мой вызов, а то я бы все в комнате переломал. Но вы, хотя я и имел глупость оскорбить вас вчера, производите на меня впечатление человека не робкого в отношениях с потусторонним миром, к которому я до сих пор испытывал так мало интереса.

Любезный молодой граф, бывший в то время в отпуске, посетил нас и в следующие дни; вскоре мы очень подружились. Эллань не мог еще показаться в замке Ионисов, он с нетерпением ждал, чтобы его прекрасная, любимая им кузина разрешила ему явиться в замок, после того как посвятит светским обязательствам первые дни траура. Он хотел бы жить в городе, поближе к замку, но она в неукоснительной форме запретила ему это, не полагаясь на благоразумие своего жениха.

Впрочем, Эллань говорил о каких‑то своих делах в Анжере, хотя он не мог сказать определенно, в чем они состоят; но, по–видимому, эти дела мало занимали молодого человека, поскольку все свое время он проводил со мною.

Он рассказал мне о своей любви к госпоже Ионис. Они были обещаны друг другу и любили друг друга с детства. Но Каролину принесли в жертву честолюбию и заключили в монастырь, чтобы заставить их порвать свои отношения. Однако они продолжали видеться тайком и до и после свадьбы ее с графом Ионисом. Молодой капитан и не думал делать из этого тайны, поскольку их отношения всегда были совершенно чисты.

— Если бы они были иными, — говорил он, — я не мог бы так доверительно с вами разговаривать.

Его откровенность, которой я сначала противился, в конце концов победила меня. Он принадлежал к числу тех прямых и открытых натур, против которых нельзя защищаться: это значило бы ссориться с самим собою. Он настойчиво расспрашивал и умел добиваться ответов, не производя впечатления ни любопытного, ни навязчивого человека. Чувствовалось, что он интересуется вами искренно и хочет видеть тех, кого любит, такими же счастливыми, как он сам.

В конце концов я рассказал ему все мое приключение и даже сознался в той странной страсти, которая овладела мною. Он выслушал меня очень серьезно и стал уверять, что не видит ничего смешного в моей любви. Вместо того, чтобы уговаривать меня отвлечься, он посоветовал мне стремиться к цели, которую я поставил себе, — стать добродетельным и достойным.

— Когда вы достигнете этой цели, — говорил он мне, — если только вы ее еще не достигли, в вашей жизни совершится какое‑нибудь чудо, или же ваш ум, внезапно успокоясь, познает, что он заблуждался, преследуя несбыточную мечту; тогда ее заменит какое‑нибудь еще более прекрасное живое существо, и ваши добродетели и таланты получат достойную их награду.

— Никогда, — отвечал я ему, — никогда не полюблю я никого, кроме предмета моей мечты.

И для того, чтобы доказать ему, насколько мои мысли были поглощены ею, я показал ему все мои стихи и прозу, которые я написал под влиянием моей исключительной страсти. Он их прочел и перечел с наивным восторгом дружбы. Если бы я поверил его словам, я бы счел себя крупным поэтом. Скоро он знал наизусть лучшие стихотворения моего сборника и декламировал мне их с жаром во время наших прогулок по старой Анжерской крепости и по живописным окрестностям города. Я противился желанию Элланя видеть эти стихи напечатанными. Я мог писать стихи для собственного удовольствия и для умиротворения моей взволнованной души, но я не должен был искать популярности поэта. В то время и в той среде, где я жил, такая известность обесславила бы меня как адвоката в глазах общества.

Наконец, наступил день, когда д'Эллань получил разрешение явиться в замок Ионис, из которого Каролина не выходила в течение трех месяцев своего вдовства. Он получил от нее письмо и прочел мне постскриптум. В нем меня приглашали вместе с ним в выражениях вполне официальных, но глубоко прочувствованных.

VI. Заключение

Когда мы приехали в замок, стоял зимний декабрьский день. Земля была покрыта снегом, и солнце пряталось за лиловые тучи, грозные на вид, но наводившие грусть. Я не хотел мешать первым сердечным излияниям двух влюбленных и предложил Бернару меня обогнать. Кроме того, мне необходимо было остаться наедине с моими мыслями в первые минуты пребывания в замке. Не без глубокого волнения я снова вступал в места, где за три дня пережил века.

Я передал поводья моей лошади Батисту, который направился к конюшне, и один вошел в парк через небольшую калитку.

Этот прекрасный парк, припорошенный снегом и лишенный своих цветов, имел теперь суровый вид. Темные ели сыпали мне на голову снежную пыль, а ветви старых лип, покрытые инеем, образовывали легкие кристаллические своды над аллеями. Парк походил на переходы громадного собора, архитектура которого отличалась причудливостью и фантастичностью.

Я нашел весну только в ротонде библиотеки. Ее отделили от примыкающей галереи, закрыв входные арки стеклянными дверьми, и образовали таким образом здесь теплицу. Вода в фонтане продолжала журчать среди тропических растений, еще более прекрасных, чем те, которые я видел раньше, и эта вода, журчащая в то время, как вокруг всякая влага застыла, покрытая льдом, приятно ласкала взор и слух.

Не без труда решился я взглянуть на нереиду. Она показалась мне менее прекрасною, чем была в моем воспоминании та, облик и черты которой напоминала мне эта статуя. Затем мало–помалу я принялся восхищаться нереидой и обожать ее, как обожают портрет, который напоминает, по крайней мере, в общем черты любимой особы. Мое чувство так долго было возбуждено и в то же время так долго сдерживалось, что я залился слезами и опустился в изнеможении на то место, где видел ту, кого не надеялся больше увидеть.

Шорох шелкового платья заставил меня поднять голову, и я увидел перед собой женщину довольно высокого роста, очень тоненькую, но необыкновенно грациозную, смотревшую на меня с удивлением. Я подумал на мгновенье, что мое видение снова предстало предо мною, но быстро наступавшая ночь не давала мне рассмотреть ее наружности, и кроме того, женщина в фижмах и в пудре так мало напоминала нимфу эпохи Возрождения, что я стряхнул с себя наваждение и встал, чтобы поклониться ей, как простой смертной.

Она тоже поклонилась мне, остановилась на минуту, как бы не решаясь вступить в разговор со мной, но затем сказала мне несколько слов. При звуке ее голоса, на который отозвалось все мое существо, я задрожал. Это был серебристый голосок моего божества, голосок, подобного которому нет на земле. Я словно онемел и не в силах оказался отвечать. Как перед моей бессмертной, я был словно в дурмане и не в состоянии понять, что она мне говорила.