Маленькая Фадетта

— Слава Богу! — сказал отец Барбо, почесывая голову, — а то я слышал, будто двойняшки так привязываются один к другому, что не могут жить в разлуке, а умирают от горя.

— Это сущая правда, — сказала бабка Сажетт, — но послушайтесь слов опытной женщины и не забывайте их. Ведь когда ваши дети вырастут и расстанутся с вами, меня уж не будет на свете и некому будет посоветоваться с вами. Остерегайтесь их оставлять все время вместе, когда они начнут узнавать друг друга. Уведите одного работать, а другого оставьте сторожить дом. Когда один удит рыбу, другой пусть охотится, когда один пасет баранов, другой пусть следит за быками на выгоне; если один пьет вино, другому дайте стакан воды и т. д. Не браните и не наказывайте их в одно время и не одевайте их одинаково; одному наденьте шляпу, а другому картуз, и блузы сшейте им разного синего цвета. Словом, всевозможными способами, не позволяйте им смешивать и приучаться не обходиться друг без друга. Боюсь, что мои слова вы впустите в одно ухо, а выпустите в другое, но если меня не послушаетесь, придется вам за это поплатиться.

Бабка Сажетт говорила умно, и ей поверили. Обещали последовать её советам и отпустили ее, щедро одарив. И так как она строго наказала не кормить их одной грудью, поспешили справиться о кормилице, но не нашли в местечке. Мать Барбо не рассчитывала на двойню и не приняла никаких мер заранее, потому что всех прочих детей она выкормила сама. Пришлось Отцу Барбо поехать отыскивать мамку в окрестностях, а пока дала им грудь.

Люди у нас скоро не решаются и долго торгуются, как бы богаты они ни были. Все знали, что Барбо были не бедные, и притом жена не могла сама кормить, не истощаясь, так как была не первой молодости. Кормилицы запрашивали с отца Барбо, как с буржуа, не более, не менее восемнадцати ливров[1]. Отец Барбо давал только 12 или 15 ливров, находя, что и это много для крестьянина. Напрасно он всюду обращался и торговался. Впрочем, спешить было не к чему; ребята были еще слишком малы и не утомляли мать; притом с ними не было никакой возни, до того они росли здоровыми, спокойными и не крикунами. Оба спали в одно время. Отец устроил им общую люльку, и когда они плакали оба, их вместе успокаивали и укачивали.

Наконец, отец Барбо сговорился с кормилицей за 15 ливров, оставалось условиться о прибавке на подарки, когда жена ему сказала: — Право, не знаю, хозяин, зачем мы будем тратить 180 или 200 ливров в год, словно господа какие; я еще не так стара и могу кормить сама. У меня молока хватит с избытком. Нашим мальчикам уже месяц, а какие они здоровые на вид! Мерлод, которую вы хотите взять в мамки, вдвое слабее меня, молоко у неё восемнадцатимесячное, а это не годится для такого крошки. Сажетт запретила их кормить одной грудью, чтобы они не слишком привыкали друг к другу, но ведь она тоже велела смотреть за ними одинаково, а то близняшки не так долговечны, как другие дети. Пусть уж лучше любят один другого, а жертвовать ни одним я не согласна. И потом, которого из них мы отдадим к мамке? Признаюсь, мне одинаково больно с ними расстаться. Я всех детей своих одинаково любила, но эти малютки самые миленькие из всех, кого я нянчила, я все за них боюсь. Пожалуйста, муж, не думайте больше о кормилице; во всем остальном послушаем бабку Сажетт. Как могут грудные дети так сильно привязаться, они еще не сумеют своих ног от рук отличить, когда я их отойму от груди.

— Ты права, жена, — отвечал отец Барбо, любуясь её свежим и здоровым видом; — ну, а если ты ослабеешь по мере того, как они станут подрастать?

— Не беспокойтесь, — сказала она, — я ем, словно мне 15 лет, притом если я почувствую истощение, я не скрою это от вас, даю вам слово. Всегда успеем отдать одного из этих бедных деток.

Отец Барбо согласился, он сам не любил лишних расходов. Его жена вскормила двойняшек без всякого труда; у неё была такая здоровая натура, что через два года после отнятия их от груди, она родила хорошенькую девочку, названную Нанетт, и начала ее сама кормить. Но это ей было уже не под силу, к счастью, ей помогала старшая дочь, только что родившая первого ребенка, иногда она кормила и свою сестричку.

Таким образом вся семья росла и копошилась на солнышке, маленькие дяди и тетки с маленькими племянницами и племянниками, и одни не были неугомоннее или благоразумнее, чем другие.

Двойняшки росли на славу, вполне здоровые, и даже были так тихи и выносливы, что не жаловались ни на зубки, ни на рост, как другие дети.

Оба были белокурые и всю жизнь остались блондинами. Наружность их была очень привлекательна: большие голубые глаза, покатые плечи, фигуры стройные и прямые, ростом и храбростью они перегнали своих товарищей. Все проходившие через городок ла-Косс останавливались полюбоваться ими, и говорили, уходя: «вот так пара славных ребят!»

С самых ранних лет близнецы привыкли к расспросам, и потому не стеснялись и не росли дикарями. Они не пугались и не прятались в кусты при виде чужих, как обыкновенно это делают наши дети, а смело подходили в первому встречному и, не ломаясь, отвечали вежливо на все вопросы. Сначала их не различали, так как они были похожи друг на друга, как две капли воды. Но после недолгого наблюдения, видели, что Ландри был чуточку выше и полнее; волосы у него были гуще, нос больше и взгляд живее. Лоб его был шире, а родимое пятнышко у него было на левой щеке, тогда как у брата оно было на правой и гораздо меньше. Местные жители их хорошо узнавали, но все-таки приходилось приглядываться, а в сумерки или на небольшом расстоянии почти все ошибались, до того одинаковы были голоса двойняшек; они отвечали оба на зов, зная, что их легко смешивали. Отец Барбо сам ошибался. Одна мать их, как предсказала умная Сажетт, не спутывала их никогда, ни темной ночью, ни издалека, когда их видела или слышала их голоса.

Неизвестно, кто из них был лучше: хотя Ландри был веселее и храбрее старшего брата, за то Сильвинэ был ласковее и разумнее, так что его нельзя было меньше любить. Сначала хотели их отучить друг от друга и пробовали это сделать в продолжении трех месяцев. Три месяца — продолжительный срок в деревне, легко можно привыкнуть. Но это ничуть не помогло; притом священник объявил, что бабка Сажетт пустомеля и что люди не могут изменять законы, созданные Господом Богом. Так что её наставления постепенно забывали.

С первого дня, как заменили их детские платьица штанишками, и повели их к обедне, им дали одинаковое сукно из юбки их матери; фасон был один и тот же, так как приходский портной не знал двух разных. Когда они подросли, им нравились одни цвета; тетя Розетта захотела подарить им по галстуку к новому году; они выбрали тот же самый, лиловый, у разносчика швейных товаров, который возил свое добро на спине лошадки своей, першерона. Тетка спросила, нарочно-ли им хотелось быть одинаково одетыми? Но двойняшки вовсе за этим не гнались; Сильвинэ отвечал, что из всего тюка продавца ему больше нравился цвет и рисунок выбранного галстука, а Ландри заметил, что все остальные были не красивы и ему не по вкусу.

— А как вам нравится масть моей лошадки? — спросил, улыбаясь, купец.

— Она похожа на старую сороку, — ответил Ландри.

— Мне тоже не нравится, — сказал Сильвинэ, — настоящая старая, общипанная сорока.

— Видите-ли, — глубокомысленно обратился разносчик тетке, — эти дети на все смотрят одними глазами. Если одному красное кажется желтым, так другому желтое кажется красным, не перечьте им, потому что близнецы делаются идиотами и ничего не понимают, когда им мешают соглашаться.

Разносчик так рассуждал, желая сразу сбыть оба галстука, они были отвратительного цвета и никто их не покупал.

А время шло, не принося никаких перемен. Близнецы одевались совсем одинаково, они даже умудрялись портить свою одежду и обувь одновременно, так что, казалось, дыры на куртке, картузе или обуви происходили от того же самого несчастья. Неизвестно, отчего это случалось: по закону природы или из шалости. А когда их расспрашивали, хитрые двойняшки смеялись с лукаво невинным видом.

1

Ливр = 25 коп.