Страница 17 из 25
По счастию, маленький Пьер спал, когда они вернулись, и Жермен положил его, не разбудив, на его постель. Затем он начал давать все объяснения, какие только мог дать. Старик Морис сидел на своем табурете у входа в дом и слушал его серьезно, и хотя он и был недоволен результатом этого путешествия, однако когда Жермен рассказал ему о системе кокетства вдовы и спросил у старика, имеет ли он, Жермен, достаточно времени, чтобы проводить пятьдесят два воскресенья в году у вдовы, ухаживая за ней, с риском быть все же отвергнутым в конце года, — тесть отвечал, кивнув головой в знак согласия: «Ты был прав, Жермен, этого нельзя было делать». И затем, когда Жермен рассказал, каким образом он был принужден привезти назад маленькую Мари, чтобы избавить ее от оскорблений, а может быть и от насилий недостойного хозяина, старик Морис опять наклонил свою голову в знак согласия и сказал: «Ты прав, Жермен, так должно было поступить».
Когда Жермен окончил свой рассказ и дал все свои объяснения, тесть и теща одновременно испустили глубокий вздох в знак покорности судьбе и посмотрели друг на друга. Затем глава семьи встал и сказал: «Да будет воля господня. Насильно мил не будешь».
— Пойдемте-ка ужинать, Жермен, — сказала теща. — Конечно, очень прискорбно, что из этого ничего не вышло, но, вероятно, бог этого не хотел. Нужно будет посмотреть в другом месте.
— Да, — прибавил старик, — как говорит моя жена, посмотрим в другом месте.
И больше не было в доме об этом никаких других разговоров; и когда на другой день маленький Пьер встал вместе с жаворонками на рассвете, он не был уже больше возбужден необычными происшествиями предыдущих дней и впал вновь в безразличное состояние, как и все крестьянские мальчики его лет; он позабыл все то, что у него бродило в голове, и думал только об играх со своими братьями и о том, как ему быть настоящим мужчиной с волами и лошадьми.
Жермен тоже постарался все это забыть, погрузившись в работу, но он стал таким грустным и рассеянным, что все это заметили. Он не разговаривал с маленькой Мари и даже не смотрел на нее; и однако же, если бы его спросили, на каком лугу она сейчас или какою дорогой она прошла, он мог бы в любое время на это ответить, если бы только захотел отвечать. Он не посмел попросить родителей принять ее зимою на хутор и однако же хорошо знал, что она должна была страдать от крайней нужды. Но она не страдала, и тетка Гилета никак не могла понять, почему ее маленький запас дров нисколько не уменьшался и почему ее сарай был полон утром, хотя она оставляла его почти пустым вечером. Так же было и с зерном, и с картошкой. Кто-то проникал через слуховое окно чердака и высыпал мешок на пол, никого не будя и не оставляя никаких следов. Старуха была одновременно и обеспокоена и обрадована; она убедила дочь никому про это не рассказывать, говоря, что, если узнают про чудо, происходящее у нее, ее сочтут за колдунью. Она, действительно, думала, что тут замешан дьявол, но она не спешила с ним поссориться, призывая заклинания кюрэ на свой дом; она говорила себе, что на это будет еще время, когда Сатана явится требовать ее душу в обмен на свои благодеяния.
Маленькая Мари лучше понимала правду, но не смела об этом говорить с Жерменом из боязни, что он опять вернется к своей мысли о браке, и она притворялась в разговорах с ним, будто ничего не замечает.
XVI
СТАРУХА МОРИС
Однажды старуха Морис, находясь вдвоем с Жерменом во фруктовом саду, сказала ему дружески:
— Бедный мой зять, мне думается, вам что-то нехорошо. Вы стали есть хуже, чем всегда, никогда больше не смеетесь и разговариваете все меньше и меньше. Разве кто-нибудь из наших или мы сами, не зная и не желая этого, причинили вам какое-нибудь огорчение?
— Нет, матушка, — ответил Жермен, — вы всегда были так добры ко мне, как мать, которая меня родила, и я был бы неблагодарным, если бы сетовал на вас или на вашего мужа, или на кого-нибудь из нашего дома.
— В таком случае, дитя мое, это опять вернулось ваше горе от смерти жены. Вместо того, чтобы исчезнуть со временем, печаль все усиливается, и нужно обязательно сделать то, что посоветовал очень разумно ваш тесть: вам нужно второй раз жениться.
— Да, матушка, об этом же думаю и я, но женщины, за которых вы мне советовали посвататься, мне не подходят. Когда я их вижу, то, вместо того, чтобы забыть мою Катерину, я думаю о ней еще больше.
— Это оттого, Жермен, что просто мы не сумели угадать вашего вкуса. Значит, нужно, чтобы вы сами помогли, сказав нам правду. Без сомнения, есть где-нибудь женщина, созданная для вас, так как господь никого не творит, не предназначив ему счастья в лице другого. Если же вы знаете, где ее взять, эту женщину, которая вам нужна, возьмите ее; и будет ли она красива или безобразна, молода или стара, богата или бедна, мы решились, мой старик и я, дать вам наше согласие, так как мы устали видеть вас таким печальным, и мы не можем жить спокойно, если вы неспокойны.
— Вы, матушка, добры, как господь бог, и так же добр и отец, — ответил Жермен, — но ваше сочувствие не может мне помочь: девушка, которую я хочу, не хочет меня.
— Так, значит, она еще очень молода. Привязаться к чересчур молодой девушке — это совсем неразумно для вас.
— Ну да, моя добрая матушка, я имел это безумие полюбить очень юную девушку и осуждаю себя за это. Я делаю все возможное, чтобы о ней больше не думать; но работаю ли я, или отдыхаю, стою ли у обедни, или лежу в своей постели, бываю ли с вами или со своими детьми, я думаю все время о ней и не могу думать ни о чем другом.
— Это точно вас сглазили, Жермен. Против этого есть только одно средство: нужно, чтобы эта девушка изменилась и выслушала вас. Значит, мне нужно в это вмешаться и посмотреть, возможно ли это. Вы должны мне сказать, где она и как ее зовут.
— Увы, дорогая моя матушка, я не смею, — сказал Жермен, — вы будете смеяться надо мной.
— Я не буду над вами смеяться, Жермен, вы в горе, и мне не хочется его еще больше усиливать. Может быть, это Фаншета?
— Нет, матушка, это не она.
— Или Розета?
— Нет.
— Скажите же, а то я никогда не кончу, если мне нужно будет называть всех девушек нашей деревни.
Жермен опустил голову и не мог решиться ответить.
— Ну, полно, — сказала старуха Морис, — я оставлю вас на сегодняшний день в покое, Жермен; может быть завтра вы будете со мной более доверчивы, или ваша невестка сумеет более удачно вас расспросить.
И она подняла корзину, чтобы пойти развесить белье на кустах.
Жермен сделал, как дети, которые решаются тогда, когда видят, что на них больше не обращают внимания. Он пошел за своей тещей и, наконец, весь дрожа, назвал маленькую Мари, дочку Гилеты.
Велико было изумление старухи Морис; Мари была самая последняя, о которой она бы подумала. Но она имела деликатность сдержать свое восклицание и только мысленно выразила свои суждения по этому поводу. Видя однако, что ее молчание удручало Жермена, она протянула ему корзинку и сказала:
— Ну, разве это причина, чтобы не помогать мне в работе? Отнесите это и вернитесь поговорить со мной. Хорошо ли вы все обдумали, Жермен? Твердо ли вы решились на это?
— Увы, дорогая матушка, не так приходится говорить: я-то решился бы, если бы мне это могло удаться; но, так как меня не станут и слушать, я положил себе от этого излечиться, если только смогу.
— А если вы не сможете?
— Всякая вещь имеет свой предел: когда лошадь чересчур натружена, она падает, и когда быку нечего есть, он умирает.
— Это значит, что вы умрете, если это вам не удастся? Да боже упаси, Жермен! Я не люблю, когда такой человек, как вы, говорит подобные вещи, потому что, когда он их говорит, значит, он так и думает. У вас много мужества, Жермен, а слабость бывает опасна у сильных людей. Полно, не теряйте надежды. Я не понимаю, как это девушка, которая живет в такой нищете и которой вы делаете такую большую честь, сватаясь за нее, как она может вам отказать!