Вдовы (сборник)

— Шанахан, — подтвердил он. — Да. Его-то я не знал...

— Майк Шанахан.

— Поэтому и вышла путаница. Я не знал его, он не знал меня...

— Да, да, — сказала Эйлин.

— Я ведь что говорю? Да лучше в я руку отдал на отсечение, чем оставил тебя с глазу на глаз с убийцей.

Все замолчали.

— Я думаю, — заметила Карин, — Эйлин все это знает.

— Уж надеюсь, — сказал Клинг.

— Она также знает... Ведь правда, Эйлин? Что вас следовало бы считать причиной потери подстраховщиков и что...

— Послушайте, я же говорю...

— ...вас нельзя обвинять в том, что она застрелила Бобби Уилсона.

— А кто это так считал, что я виноват?

— Эйлин так думала.

— Это — правда? — Он повернулся к ней.

— Да, думала.

— Что я... Да как ты могла такое подумать? Я и говорю: этот тип идет на тебя...

— Знаю.

— С ножом...

— Я знаю.

— Ну и как я должен был поступить? Не только я, любой офицер...

— Да, Берт. Теперь я это знаю.

— Иисусе Христе, вот уж не думал, что ты меня винила.

— Это все очень сложно, — сказала Эйлин.

— Ну да, да. Но ты не можешь винить...

— Это также связано с изнасилованием.

— Ах это. Ну да, — промолвил он.

Эйлин взглянула на него.

— Берт, — сказала она, — ты не должен не принимать во внимание...

— Я принимаю это во внимание, Эйлин. И ты это знаешь.

— Помни об этом, черт бы тебя побрал. О'кей?

Словно пощечину ему дала. Он с удивлением уставился на нее.

— Ты сказал "ах это". Это не было — "ах это". Это было изнасилование.

— Эйлин, я же не двуличный, я думал...

Слова застряли в горле. Он помотал головой.

— Так что же вы думали, мистер Клинг? — спросила Карин.

— Ничего. Забудем.

— Нет уж, давайте разберемся. Это нам поможет.

— Поможет — кому? — спросил он. — А не хотите ли вы помочь и мне? Или стараетесь навесить на меня все, что произошло после изнасилования? А может, и в этом я тоже виноват? Уж раз вы на меня все валите, почему не свалить и изнасилование?

— Никто тебя в этом не обвиняет, — сказала Эйлин.

— Ну, спасибо большое.

— Но все равно, я думаю, что ты имеешь прямое касательство...

— О, довольно!

— Нет-нет. Имеешь отношение к тому, что случилось после насилия. Я так думаю.

— О'кей, да, я тебя подставил. Это я принимаю. Мне не надо было лезть, пусть бы твои подстраховщики этим занимались... Но это не преступление века...

— Ты стоишь на своем, — сказала Эйлин.

— На чем, ради всего святого?

— Он даже не дает себе в этом отчета, — обратилась Эйлин к Карин.

— В чем — не даю? Что ты от меня хочешь? Каких таких особенных слов? Что на самом деле я убил этого педри...

Он осекся.

— Ну? Продолжай, — попросила Эйлин.

— Не я убил Бобби Уилсона. Но если тебе так легче, я возьму все на себя. О'кей?

— Как ты его назвал?

Клинг замешкался.

— Смелее, — сказала Карин.

— Педрила, — уточнил Клинг.

— А почему ты не договорил сразу?

— Потому что я недостаточно хорошо знаком с вами, чтобы употреблять такие выражения в вашем присутствии.

Эйлин рассмеялась.

— Что тут смешного? — спросил он.

— Но ведь и в моем обществе ты никогда не пользовался таким лексиконом, — заметила она.

— Каюсь. Наверное, это тоже мой грех — следить за своим словарем в дамском обществе.

— Если бы только ты мог сейчас самого себя услышать! — не унималась Эйлин, смеясь.

— Не-ет, я и вправду уже не понимаю, что здесь такого комичного, — сказал он, снова начиная злиться. — А вы понимаете?

— Почему вы оказались в зоне Канала той ночью? — отозвалась Карин.

— Я вам уже сказал.

— Нет, не говорил, — возразила Эйлин.

— Я туда пошел, так как не был уверен, что Энни и Шанахан с этим справятся.

— Нет, — возразила Эйлин. — Не то.

— Так что же, по-твоему, что?!

— Ты думал, что это я не справлюсь.

Он посмотрел на нее.

— Да-да, — сказала она.

— Нет. Я не хотел вверять твою безопасность в руки этих людей.

— Ты не хотел вверить мою безопасность в мои руки.

— Эйлин! Ни один настоящий полицейский не верит даже самому себе в ситуации, когда...

— Я это знаю.

— Поэтому и существуют подстраховщики, дублеры.

— Да-да, конечно.

— И чем их больше, тем лучше.

— Берт, но ты ведь не верил мне. Никогда. После изнасилования...

— О Господи, опять за старое. После изнасилования, после изнасилования...

— Да! Пропади оно все пропадом!

— Нет. Проклятье! Ты толкуешь о доверии? Отлично. Так кто же кому не доверяет? Уволь, не желаю, чтобы на меня вешали всех собак за то, что я не сделал...

— Я тебя обвиняю в том, что ты утратил веру в меня.

— Нет. В том, что хотел тебя защитить.

— Не нужна мне твоя защита! Мне было нужно понимание...

— О, довольно, Эйлин. Если бы во мне вообще было больше понимания ближних, я бы переквалифицировался в священники.

— Это еще что значит?

— А ты попробуй сообразить. О'кей?

— Не буду. Так что же?

— А то. Дескать, кто теперь не даст мне к ней прикоснуться после изнасилования...

— Так вот как глубоко это зашло?!

— Да при чем тут это! Куда зашло... А туда, что это не я тебя изнасиловал. И не я вышел на тебя с ножом. А если ты в своей башке путаешь меня с теми... педрилами... Так? Тогда уж я никак тебе помочь не смогу.

— Да кто тебя просит помочь?

— Я-то думал, что нахожусь здесь потому...

— Никто тебя не просил о помощи.

— Она сказала, что вдруг я...

— Никому не нужна твоя паршивая помощь.

— Хорошо. Буду считать, что я не так все понял.

— И давай серьезно уговоримся вот о чем, — заявила Эйлин, — я вовсе не хотела корчить из себя жертву.

— И я этого не хотел.

Она посмотрела на него.

— Но разница в том, что я на этом карьеру не сделал, — сказал он.

— Извините, — вмешалась Карин. — Наше время вышло.

Дом, в котором отныне жил Томми, находился примерно в километре от церкви Святой Марии, куда ходил Карелла, когда семья поселилась в Риверхеде. Ее называли "Утоли мои печали" или "Наша Скорбящая Богоматерь".

Он перестал посещать богослужения в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, сейчас уже трудно вспомнить.

Кажется, из-за того, что один из священников ляпнул какую-то глупость, хотя это не помешало Карелле по-прежнему посещать по пятницам танцевальные вечеринки в полуподвале храма... Раздумывая ныне об этом, он приходил к заключению, что большая часть его преждевременной сексуальной активности сформировалась именно на этих вечеринках. Одному Богу известно, что в действительности творилось на танцплощадке. Ах, эта пылкая юношеская активность... Знал ли Господь, во что она выливалась? А если знал, отчего не наслал карающую молонью или что-нибудь такое еще?

Ну, допустим, персонально Он замечал не все, у Него других дел было по горло, как-то: вкладывать персты в бесчисленные язвы и так далее. Ладно. Но священник-то всегда мог обратить внимание на подозрительную лихорадочную сумятицу, сокровенное лапание юных ягодиц и персей, на суходрочку в полутьме? А ведь он стоял, сияя, рядом, возвышался в своей сутане над слоу-фоксом, доводившим младую поросль буквально до оргазма! И что же, так ли уж не догадывался, что никто из танцоров и думать не думал о вознесении хвалы в честь Пресвятой Девы Марии? Отец Джакомелло, так его звали. Молодой священник. Всегда улыбавшийся. Зато второй, тот, что постарше, наложил на Кареллу епитимью, заставив приходить на исповедь в самое неудобное время...

Нынешним вечером, затаившись в тени каштанов, Карелла мрачно глядел на другую сторону улицы, где был гараж Томми. Тот мог выйти оттуда, а мог и не выйти. Анджела сказала, что у ее мужа есть полюбовница. Ну что же, если так, то самое время застукать их сейчас на месте преступления. Да, Томми был выкинут из родного гнезда. Это так. Но в то же самое время искать утешения и теплоты на стороне? Конечно, если действительно у него появилась подружка...