Вдовы (сборник)

— Ну что ж, счастье, что я всего лишь Психолог, — сказал он, улыбаясь.

— Это одно и то же.

— Но вы же любите Карин?

— Да, — сказала она и, помолчав, добавила: — Она мне очень помогла.

"Надо оставаться в рамках, не перехлестывать", — тут же подумала Эйлин.

— Как именно она вам помогла? — спросил Гудмэн.

— Ну, существуют ведь и другие проблемы, помимо работы.

— Давайте сделаем так: в первую очередь поговорим о проблемах, связанных с работой.

— Я уже только что вам сказала: не хочу очутиться в ситуации, когда опять придется кого-нибудь убить.

— "Кого-нибудь убить". Хм.

— Ну, вообще, стрелять, убивать.

— Для вас это одно и то же?

— Если на вас нападают и у вас есть считанные секунды на размышление, то разницы нет. По-моему.

— Должно быть, очень страшненько.

— А это и было страшно.

— И вам до сих пор страшно?

— Да.

— Очень страшно, мисс Берк? Или — как?

— Очень.

"Теперь-то чего скрывать". Карин освободила ее от комплекса скрытности.

— Ага, очень. Потому что вы убили этого человека?

— Нет. Потому что меня изнасиловали. Я не хочу, чтобы меня опять изнасиловали. Убью любого, кто попытается это сделать. Вот я и не желаю быть... Словом, постоянно попадать в ситуацию, когда кто-нибудь попытается меня изнасиловать; при одной мысли об этом меня охватывает ужас. Ведь тогда придется убить насильника, а это... меня и приводит в ужас, я так думаю. Снова убить кого-то? Ну уж нет.

— Получается нечто вроде порочного круга, так?

— Если я останусь в спецназе, то — да.

— Поэтому вы и пришли к мысли о работе в бригаде заложников.

— Ну, это мысль Карин. Она сказала, что я должна все обговорить с вами. Все пересмотреть заново.

— Но только не убийства. Уж это точно, — заметил Гудмэн и снова улыбнулся. — А теперь поговорим об этих, как вы их назвали, других проблемах. Не связанных с работой.

— О, они весьма личного характера.

— Согласен, но иметь дело с бригадой заложников тоже носит личностный характер.

— Это я понимаю. Но не понимаю другого: чем и как связаны мои интимные затруднения с...

— Знаете, — сказал Гудмэн, — я недавно беседовал с детективом, проработавшим десять лет в бригаде по борьбе с наркотиками. Порой приходится беседовать с людьми весь день. В этом ремесле запас прочности подвергается огромному давлению. И это понятно: стрессы, без конца стрессы. Если начальнику отделения и мне удается продержать хорошего "говоруна" на посту несколько месяцев, это, поверьте, очень большой срок. Как ни крути, детектив, которому приходится "убалтывать" наркодилеров, их люто ненавидит. Он их всех в гробу видит. Вот я и спросил такого: что он будет делать, доведись ему иметь дело с наркодилером, который вдобавок захватил заложников. Он сказал, что попытается спасти их от смерти. Я полюбопытствовал: кто, на его взгляд, важнее — заложники или "наркоша". Он ответил, что заложники... Убил бы он "наркоту", чтобы освободить захваченных? Да, сказал он, не колеблясь, убил бы... И вот тогда я заявил ему без обиняков, что он для работы в такси бригаде не годится.

Эйлин посмотрела на Гудмэна.

— Так с какими же именно личными проблемами вы боретесь? — спросил он.

Она пришла в замешательство.

— Если вы не хотите отвечать...

— В ту ночь, когда я убила Бобби... Так звали того парня, Бобби Уилсон. Так вот, в ту ночь, когда я его застрелила, меня подстраховывали двое коллег. Но мой друг...

— Это он — "личная проблема"? Ваш друг?

— Да.

— Пожалуйста, объясните чуть подробнее.

— Он вбил себе в голову, что если бы он меня подстраховал, то результат операции...

— Подстраховал?

— Он полицейский. Простите, я должна была сразу сказать об этом. Он детектив из Восемьдесят седьмого.

— Как его зовут?

— А зачем вам это знать?

— Да просто так.

— Словом, он почти сразу же самовольно подключился к той операции, получилась путаница, я лишилась своих ангелов-хранителей, и таким образом мы оказались один на один с Бобби. И его ножом, разумеется.

— И вы убили Бобби.

— Да, он оказался в слишком опасной близости.

— Вы ставите это в вину вашему другу?

— Вот над этой проблемой мы как раз и бьемся.

— Вы и доктор Левковиц?

— Да.

— А если исключить Левковиц? Скажем так: вы и ваш друг. Вы с ним это обсуждаете?

— Я не виделась с ним с тех пор, когда начала проходить курс психотерапии.

— Ну и как он к этому относится?

— А мне на это в высшей степени наплевать.

— Так, так...

— Ведь иду ко дну-то я.

— Так, так...

Некоторое время они молчали, затем Эйлин сказала:

— Конец допроса. Так?..

Они нашли письма в шкатулке для драгоценностей на туалетном столике убитой.

К тому времени уже было установлено — благодаря водительским правам, обнаруженным в сумочке на столе в прихожей, — что убитую звали Сьюзен Брауэр и что ее возраст — двадцать два года. На фотографии на водительских правах была запечатлена улыбчивая блондинка, лицо без признаков косметики, взгляд устремлен прямо в объектив. Голубая наклейка на правах свидетельствовала об ограничении езды: Сьюзен Брауэр разрешалось водить машину только в очках с корригирующими стеклами... Пока медэксперт находился еще в квартире, детективы спросили, носила ли жертва контактные линзы. Эксперт ответил, что не носила.

Шкатулка, где хранились письма, представляла собой изделие ручной работы, выполненное из красной кожи с орнаментом. Это был как раз тот вожделенный предмет, на который обычно взломщики набрасываются как мухи на мед. Впрочем, на этот раз потенциальный взломщик был бы разочарован, ибо на дне шкатулки лежали всего-навсего письма в конвертах, перевязанные бледно-голубой сатиновой ленточкой. Всего было двадцать два письма, положенных в хронологическом порядке; первое датировано одиннадцатым июня текущего года, последнее — от двенадцатого июля. Все были написаны от руки, и каждое начиналось приветствием "дорогой Сьюзен". Ни одно из писем не было подписано. И все — эротического содержания.

Писал их, без сомнения, мужчина. В каждом письме, — нетрудно было установить, что в среднем они посылались почти ежедневно, — корреспондент очень красочно и откровенно описывал действия, которые он намеревался предпринять по отношению к Сьюзен:

"...Притиснутый к тебе в переполненной кабине лифта... В то время как твоя юбка задрана и завернута за пояс... И ты — голая под юбкой, а мои руки жадно тискают твои..."

Так же живописались действия, которые можно было ожидать от Сьюзен:

"...Ты оседлаю меня и смотришь в зеркало... А потом я хочу, чтобы ты, как поршень, съехала вниз..."

Когда сыщики читали это, создавалось впечатление, что Сьюзен отвечала на каждое из писем и ее послания были того же содержания; правда, уточнялась ее реакция на его запросы:

"...Когда ты говоришь, что хочешь привязать меня к кровати и хочешь, чтобы я умолял тебя притронуться ко мне, ты, конечно, имеешь в виду..."

Уровни эротических грез отправителя и адресата весьма живо перекликались между собой. Более того, не вызывало сомнения, что это не просто неосуществленные фантастические грезы. Парочка действительно проделывала все, что собиралась проделать, притом с поразительной устремленностью и частотой.

"...В четверг, когда ты распахнула кимоно и стояла в черном кружевном белье, которое я тебе подарил, ты, о ты — ноги слегка расставлены, тугие подвязки на твоих..."

"...Но потом, в пятницу, когда ты наклоняюсь, предлагая себя, я подумал, насладилась ли ты в полной мере..."

"...Как часто я проделывал это сам с собой... Но вот когда в понедельник ты рассказала, как делаешь это в ванной, а воздушные пузырьки пенятся вокруг, когда ты нащупываешь рукой под попкой твою..."