Скажи герцогу «да»

Дженис, может, и не ирландка, как отец, но по‑своему тоже не лишена дара ясновидения. У нее возникло отчетливое впечатление, что было время, когда взрывы смеха эхом разносились по этому дому, когда огромные потоки любви обильно струились в этих стенах подобно вину на свадьбе.

Внезапно ей захотелось, чтобы одна из историй этого дома была о ней, но реальность тут же напомнила: «Не забивай себе голову глупыми фантазиями, ты уедешь, как только дороги очистятся, а колесо кареты починят. Самое большее через неделю».

Оно и к лучшему. Его светлость и его друзья явно не хотят, чтобы она оставалась здесь, и ясно дали это понять.

Дженис старалась не думать о том, как пылко ее целовал мистер Каллахан — так, будто очень сильно желал.

Откуда‑то издали, с другого этажа, доносились смех и женские голоса. Герцог недовольно окинул взглядом верхнюю площадку широкой лестницы и тут же приказал дворецкому немедленно отправить экономку в гостиную.

— Скажите ей, что, пока служанка леди Дженис занята или не прибудет миссис Фрайди, она будет компаньонкой леди. — Герцог посмотрел на девушку. — А я пока сообщу бабушке, что вы здесь. Увидимся через несколько минут. Вы же пока можете выпить чаю — он, должно быть, уже готов.

— Спасибо, ваша светлость.

Отца Дженис наверняка порадовало бы, что его светлость оказался столь ярым приверженцем соблюдения приличий.

Люк Каллахан — Дженис была уверена в этом — имел совершенно неправильное представление о герцоге, если позволял себе злословить в его адрес, но готова была простить ему и это. Она слишком хорошо знала, как непросто стерпеть, когда на тебя смотрят свысока. Слуги изо дня в день сталкиваются с вопиющей несправедливостью и грубостью по отношению к ним, и чувство обиды, естественно, накапливается и выливается в раздражение.

— Мои остальные гости должны появиться с минуты на минуту, — прежде чем покинуть гостиную, предупредил его светлость. — Я уверен: они сгорают от нетерпения познакомиться с вами.

И, не дав ей ничего ответить, герцог поклонился и стремительно вышел. Вообще‑то Дженис предпочла бы привести себя в порядок, распаковать вещи и немного отдохнуть, но как можно противоречить хозяину дома? Его манеры разительно отличались от тех, что ей доводилось наблюдать у других своих знакомых. Похоже, он никогда не ставил под сомнение собственные действия и предполагал, что все должны неукоснительно выполнять его распоряжения. И в этом отношении был ужасно неуступчив.

По правде говоря, Дженис было очень обидно и унизительно, что ее оставили одну с друзьями Холси, которые явно не испытывали к ней ни теплоты, ни доброжелательности. Кажется, теперь она понимала, почему герцог, такой завидный жених, вынужден постоянно быть настороже и держать оборону. Но эти двое?

Их поведение было ей совершенно непонятно, и, как ни ломала голову, объяснения ему Дженис не находила, однако пасовать в сложившейся неловкой ситуации не собиралась.

Лакей проводил их в просторное помещение, увешанное картинами, в основном с изображением лошадей. Здесь преобладали красные тона: в узорах тканей, росписи ваз и фарфоровых чашек, стоявших на чайном подносе. Перед камином лениво разлеглись собаки.

Это была чисто мужская гостиная, которой явно недоставало женской руки, Дженис об этом невольно подумала, пока усаживалась перед низким столиком, где стоял чайник, над которым поднимался пир. Она надеялась, что Изобел и Оскару тоже предложат перекусить, но пока скорее всего у них не было такой возможности: горничной предстояло разобрать чемоданы Дженис, а кучер, без сомнения, отправился в конюшню к лошадям.

Нужно признать, она надеялась также, что и мистеру Каллахану предложат чаю, хотя ей совершенно не следовало беспокоиться по этому поводу, как не следовало думать о его крепких ногах и широких плечах, а также о том, как он целовал ее, словно никак не мог насытиться. Дженис крайне необходимо было напомнить себе, что у нее имелись серьезные опасения на его счет, каким бы выдающимся образцом мужественности он ни был.

Экономка, пожилая женщина с необъятной грудью и добрым круглым лицом, неслышно вошла в комнату и тихо, едва ли не шепотом, сказала:

— Не обращайте на меня внимания, милорды и миледи.

— Благодарю вас. — У Дженис возникло чувство, будто своим приездом она нарушила порядок в хорошо налаженном хозяйстве.

Изобел любила разбирать вещи своей хозяйки не спеша, так что на нее как на компаньонку в ближайшие часы рассчитывать не приходилось, и до приезда миссис Фрайди бедной пожилой женщине придется пренебрегать своими повседневными обязанностями. Экономка уселась у окна и открыла маленькую книжку, которую достала из кармана фартука.

Лорд Ярроу, длиннолицый мужчина с крючковатым носом и черными как смоль волосами, устроился в кресле напротив Дженис и томно, вроде как от скуки, проговорил:

— Значит, вы падчерица Брэди, дочь его второй жены?

Дженис терпеть не могла этот модный тон, но собрала все свои эмоции в кулак и спокойно, как светская барышня, произнесла:

— Вы совершенно правы, сэр, хотя мои родители не делают различия между детьми. Мы все одна большая счастливая семья.

— Счастливая? Действительно? — Как и следовало ожидать, в голосе старшего из джентльменов, явного любителя выпить лорда Раунтри, с короткими седыми баками и двойным подбородком, не было и намека на то, что это его и вправду интересует. Откинув фалды своего фрака, он уселся на обитую красным шелком кушетку.

— Да, именно так. — Дженис протянула ему наполненную до краев чашку.

— Ваша старшая сестра очень красива. — Лорд Ярроу уставился на нее с откровенным любопытством, будто надеялся, что она вспылит.

Только его ждет разочарование: Дженис давно привыкла слышать подобные комплименты в адрес сестры и вопреки ожиданиям окружающих очень гордилась родством с Маршей.

— Вы совершенно правы: Марша самая красивая женщина в Лондоне… после мамы, конечно.

Свои слова она сопроводила милой улыбкой, хотя далась она ей ой как нелегко. Дженис больше всего хотелось удалиться в отведенную ей комнату, помыться и забраться в постель с хорошей книгой, а не болтать о пустяках с этими уставшими от жизни джентльменами, на которых она не обратила бы внимания, даже будь они последними мужчинами на земле. Они определенно не выдерживали сравнения с герцогом… или с Люком Каллаханом.

О господи! Опять он… Дженис так разволновалась, что плюхнула в свою чашку аж два куска сахару. Его светлость — вот мужчина, о котором ей следует думать, строго сказала она себе. Да, выглядит он устрашающе, ему нет дела до остального мира, но действует так, как подобает герцогу.

И все же — к чему себя обманывать? — его поведение ни на йоту ее не впечатлило, чего не скажешь о груме, который поступил так, как следовало бы герцогу.

Мистер Каллахан повел себя неприлично и совершенно недопустимо, но тем так восхитительно!

Дженис глубоко вздохнула и, подняв взгляд от своей чашки с чаем, увидела, что лорд Раунтри сидит, закинув ногу на ногу. И в тот же миг зрелище других ног всплыло перед ее мысленным взором, а вслед за этим жар охватил то место, где соединялись ее собственные… Ощутив сильнейшее чувство вины, так что даже в висках застучало, Дженис отхлебнула глоток чаю, невольно задавшись вопросом, что сие значит: распутница ли она или просто любительница фантазировать?

Ее мать в любом случае была бы шокирована.

Дженис возблагодарила Господа, когда со стороны лестницы послышался женский смех и приглушенные звуки шагов. Мужчины прервали беседу, когда в комнату вошли три женщины, элегантно одетые, но, как показалось Дженис, собиравшиеся в спешке, даже как будто не вполне проснувшиеся, что довольно странно в этот час.

— Извините за опоздание, — проговорила с сильным американским акцентом одна из женщин: в бордово‑фиолетовом муслиновом платье, с копной черных локонов над прелестным лицом с тонкими чертами. — Мы легли далеко за полночь… читали романы. — Зевнув во весь рот, она плюхнулась на кушетку рядом с лордом Раунтри и протянула руку Дженис: — Я Лилит Бренсон из Бостона.